Неточные совпадения
Это шло к нему: ростом он был не по годам мал, двигался вяло,
говорил тонким
голосом.
При жизни мать рассказала Евсею несколько сказок. Рассказывала она их зимними ночами, когда метель, толкая избу в стены, бегала по крыше и всё ощупывала, как будто искала чего-то, залезала в трубу и плачевно выла там на разные
голоса. Мать
говорила сказки тихим сонным
голосом, он у неё рвался, путался, часто она повторяла много раз одно и то же слово — мальчику казалось, что всё, о чём она
говорит, она видит во тьме, только — неясно видит.
Евсей немедленно сделал это. Окно выходило на крышу соседнего дома. На ней — трубы, четыре, все одинаковые. Посмотрел на звёзды тоскливыми глазами робкого зверька, посаженного в клетку, но звёзды ничего не
говорили его сердцу. Свалился на сундук, закутался с головой одеялом и крепко закрыл глаза. Стало душно, он высунул голову и, не открывая глаз, прислушался — в комнате хозяина раздался сухой, внятный
голос...
Она что-то
говорила, но слов он не слышал, а только
голос, певучий, усталый и жалобный.
Продавая книгу, старик точно обнюхивал покупателя,
говорил с ним необычно, то слишком громко и торопливо, то понижая
голос до шёпота; его тёмные очки неподвижно упирались в лицо покупателя.
Одно время в лавку стал заходить чаще других знакомых покупателей высокий голубоглазый студент с рыжими усами, в фуражке, сдвинутой на затылок и открывавшей большой белый лоб. Он
говорил густым
голосом и всегда покупал много старых журналов.
Когда он вернулся домой, там уже сидел чернобородый полицейский чиновник и какой-то седой старик в длинном сюртуке, а Доримедонт
говорил полицейскому командующим
голосом...
Уже через несколько дней жизни с Капитоном Ивановичем Климков ощутил в себе нечто значительное. Раньше, обращаясь к полицейским солдатам, которые прислуживали в канцелярии, он
говорил с ними тихо и почтительно, а теперь — строгим
голосом подзывал к себе старика Бутенко и сердито
говорил...
И снова, обращаясь к Евсею, чёрный начал
говорить ему смягчённым
голосом что-то утешительное, обещающее, а Евсей старался проглотить его слова и, не мигая, следил за тяжёлыми движениями красной губы под усами…
Он что-то записал в книжку и, не поднимая головы, продолжал,
говоря двумя
голосами — невнятно и озабоченно, когда считал карты, сухо, ясно и торопливо, когда поучал Евсея.
Измятое сном, дряблое лицо Петра нахмурилось. Он одевался и
говорил скучным, ворчливым
голосом...
Евсей смутился, — сыщик смотрел, брезгливо скривив губы, в
голосе его была слышна насмешка. Не дождавшись ответа, он встал, кинул на стол серебряную монету, сказал кому-то: «Запишите!», надел шапку и, ни слова не
говоря Климкову, пошёл к двери. Евсей, ступая на носки, двинулся за ним, а шапку надеть не посмел.
Этот круглый человек с волосатыми руками, толстогубый и рябой, чаще всех
говорил о женщинах. Он понижал свой мягкий
голос до шёпота, шея у него потела, ноги беспокойно двигались, и тёмные глаза без бровей и ресниц наливались тёплым маслом. Тонко воспринимавший запахи, Евсей находил, что от Соловьева всегда пахнет горячим, жирным, испорченным мясом.
В разговорах о людях, которых они выслеживали, как зверей, почти никогда не звучала яростная ненависть, пенным ключом кипевшая в речах Саши. Выделялся Мельников, тяжёлый, волосатый человек с густым ревущим
голосом, он ходил странно, нагибая шею, его тёмные глаза всегда чего-то напряжённо ждали, он мало
говорил, но Евсею казалось, что этот человек неустанно думает о страшном. Был заметен Красавин холодной злобностью и Соловьев сладким удовольствием, с которым он
говорил о побоях, о крови и женщинах.
Говорил он долго, иногда целый час, не отдыхая, спокойно, одним и тем же
голосом и только слова — должен, должны — произносил как-то особенно, в два удара: сперва звонко выкрикивал: — «доллл…» — и, шипящим
голосом оканчивая: — «жженн», — обводил всех синими лучами стеклянного взгляда. Это слово хватало Евсея за горло и душило.
На улице Зимин толкал его плечом в плечо и
говорил негромко, отчётливым
голосом...
И, повинуясь влечению к новым для него людям, он всё чаще посещал Якова, более настойчиво искал встреч с Ольгой, а после каждого свидания с ними — тихим
голосом, подробно докладывал Саше о том, что они
говорили, что думают делать. И ему было приятно
говорить о них, он повторял их речи с тайным удовольствием.
Вечером на другой день Филипп Филиппович, обливая его синими лучами,
говорил торжественно, ещё более тонким
голосом, чем всегда...
Всюду собирались толпы людей и оживлённо
говорили свободной, смелою речью о близких днях торжества правды, горячо верили в неё, а неверующие молчали, присматриваясь к новым лицам, запоминая новые речи. Часто среди толпы Климков замечал шпионов и, не желая, чтобы они видели его, поспешно уходил прочь. Чаще других встречался Мельников. Этот человек возбуждал у Евсея особенный интерес к себе. Около него всегда собиралась тесная куча людей, он стоял в середине и оттуда тёмным ручьём тёк его густой
голос.
Рассказывать о себе было приятно, Климков слушал свой
голос с удивлением, он
говорил правдиво и ясно видел, что ни в чём не виноват — ведь он дни свои прожил не так, как хотелось ему!
— Саша кричит — бейте их! Вяхирев револьверы показывает, — буду,
говорит, стрелять прямо в глаза, Красавин подбирает шайку каких-то людей и тоже всё
говорит о ножах, чтобы резать и прочее. Чашин собирается какого-то студента убить за то, что студент у него любовницу увёл. Явился ещё какой-то новый, кривой, и всё улыбается, а зубы у него впереди выбиты — очень страшное лицо. Совершенно дико всё это… Он понизил
голос до шёпота и таинственно сказал...
Они шли по улице, ничего не замечая, и
говорили каждый о своём подавленными
голосами, оба точно пьяные.
Неточные совпадения
Хлестаков (ходит и разнообразно сжимает свои губы; наконец
говорит громким и решительным
голосом).Послушай… эй, Осип!
Осип приносит свечу. Хлестаков печатает. В это время слышен
голос Держиморды: «Куда лезешь, борода?
Говорят тебе, никого не велено пускать».
Осип, слуга, таков, как обыкновенно бывают слуги несколько пожилых лет.
Говорит сурьёзно, смотрит несколько вниз, резонер и любит себе самому читать нравоучения для своего барина.
Голос его всегда почти ровен, в разговоре с барином принимает суровое, отрывистое и несколько даже грубое выражение. Он умнее своего барина и потому скорее догадывается, но не любит много
говорить и молча плут. Костюм его — серый или синий поношенный сюртук.
Пока они гуторили, // Вилась, кружилась пеночка // Над ними: все прослушала // И села у костра. // Чивикнула, подпрыгнула // И человечьим
голосом // Пахому
говорит:
— Пожалейте, атаманы-молодцы, мое тело белое! —
говорила Аленка ослабевшим от ужаса
голосом, — ведомо вам самим, что он меня силком от мужа увел!