Потрясает он меня речью своей,
поднимает на ноги и как бы оружие в руки даёт, трепещет вокруг меня лёгкая тень, задевая крыльями лицо моё, — страшно мне, кружится земля подо мной, и думаю я...
Неточные совпадения
Погасла милая душа его, и сразу стало для меня темно и холодно. Когда его хоронили, хворый я лежал и не мог проводить
на погост дорогого человека, а встал
на ноги — первым делом пошёл
на могилу к нему, сел там — и даже плакать не мог в тоске. Звенит в памяти голос его, оживают речи, а человека, который бы ласковую руку
на голову мне положил, больше нет
на земле. Всё стало чужое, далёкое… Закрыл глаза, сижу. Вдруг —
поднимает меня кто-то: взял за руку и
поднимает. Гляжу — Титов.
Цена его слов известна мне была, а обидели они меня в тот час. Власий — человек древний, уже едва
ноги передвигал, в коленях они у него изогнуты, ходит всегда как по жёрдочке, качаясь весь, зубов во рту — ни одного, лицо тёмное и словно тряпка старая, смотрят из неё безумные глаза. Ангел смерти Власия тоже древен был — не мог
поднять руку
на старца, а уже разума лишался человек: за некоторое время до смерти Ларионовой овладел им бред.
—
На ноги! Помогай ей! Вставай, девушка,
на ноги!
Поднимайте её!
— Вот, если б Обломова сын пропал, — сказал он на предложение жены поехать поискать Андрея, — так я бы
поднял на ноги всю деревню и земскую полицию, а Андрей придет. О, добрый бурш!
Все примолкло. Татьяна Марковна
подняла на ноги весь дом. Везде закрывались трубы, окна, двери. Она не только сама боялась грозы, но даже не жаловала тех, кто ее не боялся, считая это за вольнодумство. Все набожно крестились в доме при блеске молнии, а кто не перекрестился, того называли «пнем». Егорку выгоняла из передней в людскую, потому что он не переставал хихикать с горничными и в грозу.
Слухи о новой мельнице в Прорыве разошлись по всей Ключевой и
подняли на ноги всех старых мельников, работавших на своих раструсочных мельницах. Положим, новая мельница будет молоть крупчатку, а все-таки страшно. Это была еще первая крупчатка на Ключевой, и все инстинктивно чего-то боялись.
Неточные совпадения
Служивого задергало. // Опершись
на Устиньюшку, // Он
поднял ногу левую // И стал ее раскачивать, // Как гирю
на весу; // Проделал то же с правою, // Ругнулся: «Жизнь проклятая!» — // И вдруг
на обе стал.
Стародум. А такова-то просторна, что двое, встретясь, разойтиться не могут. Один другого сваливает, и тот, кто
на ногах, не
поднимает уже никогда того, кто
на земи.
«Там видно будет», сказал себе Степан Аркадьич и, встав, надел серый халат
на голубой шелковой подкладке, закинул кисти узлом и, вдоволь забрав воздуха в свой широкий грудной ящик, привычным бодрым шагом вывернутых
ног, так легко носивших его полное тело, подошел к окну,
поднял стору и громко позвонил.
На звонок тотчас же вошел старый друг, камердинер Матвей, неся платье, сапоги и телеграмму. Вслед за Матвеем вошел и цирюльник с припасами для бритья.
«Нет, надо опомниться!» сказал он себе. Он
поднял ружье и шляпу, подозвал к
ногам Ласку и вышел из болота. Выйдя
на сухое, он сел
на кочку, разулся, вылил воду из сапога, потом подошел к болоту, напился со ржавым вкусом воды, намочил разгоревшиеся стволы и обмыл себе лицо и руки. Освежившись, он двинулся опять к тому месту, куда пересел бекас, с твердым намерением не горячиться.
Левин вошел в денник, оглядел Паву и
поднял краснопегого теленка
на его шаткие, длинные
ноги. Взволнованная Пава замычала было, но успокоилась, когда Левин подвинул к ней телку, и, тяжело вздохнув, стала лизать ее шаршавым языком. Телка, отыскивая, подталкивала носом под пах свою мать и крутила хвостиком.