Неточные совпадения
— Э, вы еще молоды,
товарищ, мало луку
ели! Родить — трудно, научить человека добру еще труднее…
Когда мать услыхала это слово, она в молчаливом испуге уставилась в лицо барышни. Она слышала, что социалисты убили царя. Это
было во дни ее молодости; тогда говорили, что помещики, желая отомстить царю за то, что он освободил крестьян, дали зарок не стричь себе волос до поры, пока они не убьют его, за это их и назвали социалистами. И теперь она не могла понять — почему же социалист сын ее и
товарищи его?
— Для нас нет наций, нет племен,
есть только
товарищи, только враги.
Почти каждый вечер после работы у Павла сидел кто-нибудь из
товарищей, и они читали, что-то выписывали из книг, озабоченные, не успевшие умыться. Ужинали и
пили чай с книжками в руках, и все более непонятны для матери
были их речи.
Мать заснула и не слышала, когда ушел Рыбин. Но он стал приходить часто, и если у Павла
был кто-либо из
товарищей, Рыбин садился в угол и молчал, лишь изредка говоря...
— Собрались мы, которые постарше, — степенно говорил Сизов, — поговорили об этом, и вот, послали нас
товарищи к тебе спросить, — как ты у нас человек знающий, —
есть такой закон, чтобы директору нашей копейкой с комарами воевать?
— Хорошая! — кивнул головой Егор. — Вижу я — вам ее жалко. Напрасно! У вас не хватит сердца, если вы начнете жалеть всех нас, крамольников. Всем живется не очень легко, говоря правду. Вот недавно воротился из ссылки мой
товарищ. Когда он ехал через Нижний — жена и ребенок ждали его в Смоленске, а когда он явился в Смоленск — они уже
были в московской тюрьме. Теперь очередь жены ехать в Сибирь. У меня тоже
была жена, превосходный человек, пять лет такой жизни свели ее в могилу…
— Знаете, иногда такое живет в сердце, — удивительное! Кажется, везде, куда ты ни придешь, —
товарищи, все горят одним огнем, все веселые, добрые, славные. Без слов друг друга понимают… Живут все хором, а каждое сердце
поет свою песню. Все песни, как ручьи, бегут — льются в одну реку, и течет река широко и свободно в море светлых радостей новой жизни.
Мать старалась не двигаться, чтобы не помешать ему, не прерывать его речи. Она слушала его всегда с бо́льшим вниманием, чем других, — он говорил проще всех, и его слова сильнее трогали сердце. Павел никогда не говорил о том, что видит впереди. А этот, казалось ей, всегда
был там частью своего сердца, в его речах звучала сказка о будущем празднике для всех на земле. Эта сказка освещала для матери смысл жизни и работы ее сына и всех
товарищей его.
— Хорош
был бы я
товарищ тебе, если бы молчал, видя твои глупые, козлиные прыжки! Ты зачем это сказал? Понимаешь?
Павел медленно подошел, глядя на
товарища влажными глазами.
Был он бледен и, усмехаясь, сказал негромко, медленно...
—
Товарищи! Говорят, на земле разные народы живут — евреи и немцы, англичане и татары. А я — в это не верю!
Есть только два народа, два племени непримиримых — богатые и бедные! Люди разно одеваются и разно говорят, а поглядите, как богатые французы, немцы, англичане обращаются с рабочим народом, так и увидите, что все они для рабочего — тоже башибузуки, кость им в горло!
—
Товарищи! — раздался голос Павла. — Солдаты такие же люди, как мы. Они не
будут бить нас. За что бить? За то, что мы несем правду, нужную всем? Ведь эта правда и для них нужна. Пока они не понимают этого, но уже близко время, когда и они встанут рядом с нами, когда они пойдут не под знаменем грабежей и убийств, а под нашим знаменем свободы. И для того, чтобы они поняли нашу правду скорее, мы должны идти вперед. Вперед,
товарищи! Всегда — вперед!
— Иди рядом,
товарищ! — резко крикнул Павел. Андрей
пел, руки у него
были сложены за спиной, голову он поднял вверх. Павел толкнул его плечом и снова крикнул...
Я складывала все мои несчастия и взвешивала их от нечего делать: вот — поссорилась с отцом, которого любила, прогнали из гимназии и оскорбили, тюрьма, предательство
товарища, который
был близок мне, арест мужа, опять тюрьма и ссылка, смерть мужа.
Спорили, горячились, размахивая руками,
пили много чая, иногда Николай, под шум беседы, молча сочинял прокламации, потом читал
товарищам, их тут же переписывали печатными буквами, мать тщательно собирала кусочки разорванных черновиков и сжигала их.
— Вы, Егор, должны
были послать за мной тотчас же, как только к вам пришли! И вы дважды, я вижу, не принимали лекарство — что за небрежность?
Товарищ, идите ко мне! Сейчас сюда явятся из больницы за Егором.
— Она не барыня, а — революционерка,
товарищ, чудесная душа. Ругать вас, мамаша, она непременно
будет. Всех ругает, всегда…
Мать хорошо знала доктора, он
был одним из близких
товарищей Николая, его звали Иван Данилович. Она подошла к Егору, — он высунул язык встречу ей. Доктор обернулся.
—
Товарищ, дорогой мой, милый, благодарю, благодарю всем сердцем, прощай!
Буду работать, как ты, не уставая, без сомнений, всю жизнь!.. Прощай!
— Может
быть, я говорю глупо, но — я верю,
товарищи, в бессмертие честных людей, в бессмертие тех, кто дал мне счастье жить прекрасной жизнью, которой я живу, которая радостно опьяняет меня удивительной сложностью своей, разнообразием явлений и ростом идей, дорогих мне, как сердце мое. Мы, может
быть, слишком бережливы в трате своих чувств, много живем мыслью, и это несколько искажает нас, мы оцениваем, а не чувствуем…
— Об устройстве побега, если он возможен, — не может
быть двух мнений. Прежде всего — мы должны знать, хотят ли этого заключенные
товарищи…
— Я скажу всего несколько слов! — спокойно заявил молодой человек. —
Товарищи! Над могилой нашего учителя и друга давайте поклянемся, что не забудем никогда его заветы, что каждый из нас
будет всю жизнь неустанно рыть могилу источнику всех бед нашей родины, злой силе, угнетающей ее, — самодержавию!
— У нее уже готово триста экземпляров! Она убьет себя такой работой! Вот — героизм! Знаете, Саша, это большое счастье жить среди таких людей,
быть их
товарищем, работать с ними…
— Ничего! Не один я на земле, — всю правду не выловят они! Где я
был, там обо мне память останется, — вот! Хоть и разорили они гнездо, нет там больше друзей-товарищей…
Мать слушала невнятные вопросы старичка, — он спрашивал, не глядя на подсудимых, и голова его лежала на воротнике мундира неподвижно, — слышала спокойные, короткие ответы сына. Ей казалось, что старший судья и все его
товарищи не могут
быть злыми, жестокими людьми. Внимательно осматривая лица судей, она, пытаясь что-то предугадать, тихонько прислушивалась к росту новой надежды в своей груди.
Эта речь, скупая чувствами, обильная словами, должно
быть, не достигала до Павла и его
товарищей — видимо, никак не задевала их, — все сидели спокойно и, по-прежнему беззвучно беседуя, порою улыбались, порою хмурились, чтобы скрыть улыбку.
— Человек партии, я признаю только суд моей партии и
буду говорить не в защиту свою, а — по желанию моих
товарищей, тоже отказавшихся от защиты, — попробую объяснить вам то, чего вы не поняли.
— По существу? Да зачем же я с вами
буду говорить по существу? Что нужно
было вам знать —
товарищ сказал. Остальное вам доскажут,
будет время, другие…
— Вы, Саша, уходите! — сказал Николай, протянув ей руку. — До свиданья! Не забывайте книгами, если явится что-нибудь интересное. Ну, до свиданья, дорогой
товарищ!
Будьте осторожнее…
— Смотрите, завтра — осторожнее! Вы вот что, пошлите утром мальчика — там у Людмилы
есть такой мальчуган, — пускай он посмотрит. Ну, до свиданья,
товарищи! Все хорошо!..
— Он последнее время много читал среди городских рабочих, и вообще ему пора
было провалиться! — хмуро и спокойно заметила Людмила. —
Товарищи говорили — уезжай! Не послушал! По-моему — в таких случаях надо заставлять, а не уговаривать…
— У меня тоже
есть сын. Ему уже тринадцать лет, но он живет у отца. Мой муж —
товарищ прокурора. И мальчик — с ним. Чем он
будет? — часто думаю я…