Неточные совпадения
Человек медленно снял меховую куртку, поднял одну
ногу, смахнул шапкой снег с сапога, потом то же сделал с другой
ногой, бросил шапку в угол и, качаясь на длинных
ногах, пошел в комнату. Подошел к стулу, осмотрел его, как бы убеждаясь в прочности, наконец сел и, прикрыв рот рукой, зевнул.
Голова у него была правильно круглая и гладко острижена, бритые щеки и длинные усы концами вниз. Внимательно осмотрев комнату большими выпуклыми глазами серого цвета, он положил
ногу на
ногу и, качаясь на стуле, спросил...
Мать, закрыв окно, медленно опустилась на стул. Но сознание опасности, грозившей сыну, быстро подняло ее на
ноги, она живо оделась, зачем-то плотно окутала
голову шалью и побежала к Феде Мазину, — он был болен и не работал. Когда она пришла к нему, он сидел под окном, читая книгу, и качал левой рукой правую, оттопырив большой палец. Узнав новость, он быстро вскочил, его лицо побледнело.
Он сначала удивленно расширил глаза, потом захохотал, двигая
ногами, колотил себя пальцами по
голове и радостно кричал...
Толстый надзиратель с квадратной рыжей бородой крикнул ее фамилию, оглянул ее с
ног до
головы и, прихрамывая, пошел, сказав ей...
Мать почти каждый день видела его: круто упираясь дрожащими от натуги
ногами в землю, шла пара вороных лошадей, обе они были старые, костлявые,
головы их устало и печально качались, тусклые глаза измученно мигали.
Он тоже качает
головой, глядя себе под
ноги.
Мать взглянула в лицо ему — один глаз Исая тускло смотрел в шапку, лежавшую между устало раскинутых
ног, рот был изумленно полуоткрыт, его рыжая бородка торчала вбок. Худое тело с острой
головой и костлявым лицом в веснушках стало еще меньше, сжатое смертью. Мать перекрестилась, вздохнув. Живой, он был противен ей, теперь будил тихую жалость.
— Взять их! — вдруг крикнул священник, останавливаясь посреди церкви. Риза исчезла с него, на лице появились седые, строгие усы. Все бросились бежать, и дьякон побежал, швырнув кадило в сторону, схватившись руками за
голову, точно хохол. Мать уронила ребенка на пол, под
ноги людей, они обегали его стороной, боязливо оглядываясь на
голое тельце, а она встала на колени и кричала им...
Уныло качая
головой, лошадь тяжело упиралась
ногами в глубокий, нагретый солнцем песок, он тихо шуршал. Скрипела плохо смазанная, разбитая телега, и все звуки, вместе с пылью, оставались сзади…
Полудремотно она смотрела на Николая, сидевшего, поджав под себя
ноги, в другом конце широкого дивана, разглядывала строгий профиль Софьи и
голову ее, покрытую тяжелой массой золотистых волос.
— Наступит день, когда рабочие всех стран поднимут
головы и твердо скажут — довольно! Мы не хотим более этой жизни! — уверенно звучал голос Софьи. — Тогда рухнет призрачная сила сильных своей жадностью; уйдет земля из-под
ног их и не на что будет опереться им…
Они шли с Николаем по разным сторонам улицы, и матери было смешно и приятно видеть, как Весовщиков тяжело шагал, опустив
голову и путаясь
ногами в длинных полах рыжего пальто, и как он поправлял шляпу, сползавшую ему на нос.
Сложив тяжелые руки Егора на груди его, поправив на подушке странно тяжелую
голову, мать, отирая слезы, подошла к Людмиле, наклонилась над нею, тихо погладила ее густые волосы. Женщина медленно повернулась к ней, ее матовые глаза болезненно расширились, она встала на
ноги и дрожащими губами зашептала...
Рыдания потрясали ее тело, и, задыхаясь, она положила
голову на койку у
ног Егора. Мать молча плакала обильными слезами. Она почему-то старалась удержать их, ей хотелось приласкать Людмилу особой, сильной лаской, хотелось говорить о Егоре хорошими словами любви и печали. Сквозь слезы она смотрела в его опавшее лицо, в глаза, дремотно прикрытые опущенными веками, на губы, темные, застывшие в легкой улыбке. Было тихо и скучно светло…
Людмила взяла мать под руку и молча прижалась к ее плечу. Доктор, низко наклонив
голову, протирал платком пенсне. В тишине за окном устало вздыхал вечерний шум города, холод веял в лица, шевелил волосы на
головах. Людмила вздрагивала, по щеке ее текла слеза. В коридоре больницы метались измятые, напуганные звуки, торопливое шарканье
ног, стоны, унылый шепот. Люди, неподвижно стоя у окна, смотрели во тьму и молчали.
В этом крике было что-то суровое, внушительное. Печальная песня оборвалась, говор стал тише, и только твердые удары
ног о камни наполняли улицу глухим, ровным звуком. Он поднимался над
головами людей, уплывая в прозрачное небо, и сотрясал воздух подобно отзвуку первого грома еще далекой грозы. Холодный ветер, все усиливаясь, враждебно нес встречу людям пыль и сор городских улиц, раздувал платье и волосы, слепил глаза, бил в грудь, путался в
ногах…
Жирные осенние вороны озабоченно шагали по
голым пашням, холодно посвистывая, налетал на них ветер. Вороны подставляли ударам ветра свои бока, он раздувал им перья, сбивая с
ног, тогда они, уступая силе, ленивыми взмахами крыльев перелетали на новое место.
И снова взмахнул рукой, целя в
голову Рыбина. Рыбин присел, удар не коснулся его, и становой, пошатнувшись, едва устоял на
ногах. В толпе кто-то громко фыркнул, и снова раздался гневный крик Михаила...
Лицо станового дрогнуло, он затопал
ногами и, ругаясь, бросился на Рыбина. Тупо хлястнул удар, Михаило покачнулся, взмахнул рукой, но вторым ударом становой опрокинул его на землю и, прыгая вокруг, с ревом начал бить
ногами в грудь, бока, в
голову Рыбина.
Голос у него вздрогнул, взвизгнул и точно переломился, захрипел. Вместе с голосом он вдруг потерял свою силу, втянул
голову в плечи, согнулся и, вращая во все стороны пустыми глазами, попятился, осторожно ощупывая
ногами почву сзади себя.
За стеною тюрьмы сухо хлопнуло что-то, — был слышен тонкий звон разбитого стекла. Солдат, упираясь
ногами в землю, тянул к себе лошадь, другой, приложив ко рту кулак, что-то кричал по направлению тюрьмы и, крикнув, поворачивал туда
голову боком, подставляя ухо.
Волостной старшина покачал
головой, осторожно переставив
ноги, положил живот на колени и прикрыл его руками.
Городской
голова сидел, закинув
ногу на
ногу, бесшумно барабанил пальцами по колену и сосредоточенно наблюдал за движениями пальцев.
Шум, вздохи, тихие восклицания, кашель и шарканье
ног наполнили зал. Подсудимых увели, уходя, они, улыбаясь, кивали
головами родным и знакомым, а Иван Гусев негромко крикнул кому-то...
Ее толкали в шею, спину, били по плечам, по
голове, все закружилось, завертелось темным вихрем в криках, вое, свисте, что-то густое, оглушающее лезло в уши, набивалось в горло, душило, пол проваливался под ее
ногами, колебался,
ноги гнулись, тело вздрагивало в ожогах боли, отяжелело и качалось, бессильное. Но глаза ее не угасали и видели много других глаз — они горели знакомым ей смелым, острым огнем, — родным ее сердцу огнем.