Мать заметила, что парни, все трое, слушали с ненасытным вниманием
голодных душ и каждый раз, когда говорил Рыбин, они смотрели ему в лицо подстерегающими глазами. Речь Савелия вызывала на лицах у них странные, острые усмешки. В них не чувствовалось жалости к больному.
Жизнь расширялась бесконечно, каждый день открывая глазам огромное, неведомое, чудесное, и все сильнее возбуждала проснувшуюся
голодную душу женщины обилием своих богатств, неисчислимостью красот.
Первый раз в жизни он испытывал такое одухотворяющее чувство и всей силой
голодной души своей глотал его, пьянел от него и изливал свою радость в громких, ликующих криках в лад с рабочими:
— А еще вреднее плотских удовольствий — забавы распутного ума, — громко говорил Диомидов, наклонясь вперед, точно готовясь броситься в густоту людей. — И вот студенты и разные недоучки, медные головы, честолюбцы и озорники, которым не жалко вас, напояют
голодные души ваши, которым и горькое — сладко, скудоумными выдумками о каком-то социализме, внушают, что была бы плоть сыта, а ее сытостью и душа насытится… Нет! Врут! — с большой силой и торжественно подняв руку, вскричал Диомидов.
Неточные совпадения
Через базарную площадь идет полицейский надзиратель Очумелов в новой шинели и с узелком в руке. За ним шагает рыжий городовой с решетом, доверху наполненным конфискованным крыжовником. Кругом тишина… На площади ни
души… Открытые двери лавок и кабаков глядят на свет божий уныло, как
голодные пасти; около них нет даже нищих.
Всё, что есть в этом шумном и
голодном Париже увлекающегося, пьяного, азартного, слабого, когда хочется выпить, или сбыть краденое, или продать
душу нечистому, идет именно в Слободку.
Луна плыла среди небес // Без блеска, без лучей, // Налево был угрюмый лес, // Направо — Енисей. // Темно! Навстречу ни
души, // Ямщик на козлах спал, //
Голодный волк в лесной глуши // Пронзительно стонал, // Да ветер бился и ревел, // Играя на реке, // Да инородец где-то пел // На странном языке. // Суровым пафосом звучал // Неведомый язык // И пуще сердце надрывал, // Как в бурю чайки крик…
А наша пить станет, сторублевыми платьями со стола пролитое пиво стирает, материнский образок к стене лицом завернет или совсем вынесет и умрет
голодная и холодная, потому что
душа ее ни на одну минуту не успокоивается, ни на одну минуту не смиряется, и драматическая борьба-то идет в ней целый век.
Кое-где лает на привязи сторожевой
голодный пес, которого изредка навещает и кормит хозяин, кое-где мяучит одичалая кошка, сама промышляющая себе пищу, — и никого больше, ни одной
души человеческой.