Неточные совпадения
Взмахивая головою и понизив
голос,
говорила что-то от себя, не глядя в книгу, ласково скользя глазами по лицам слушателей.
…Павел
говорил все чаще, больше, все горячее спорил и — худел. Матери казалось, что когда он
говорит с Наташей или смотрит на нее, — его строгие глаза блестят мягче,
голос звучит ласковее и весь он становится проще.
Всегда на собраниях, чуть только споры начинали принимать слишком горячий и бурный характер, вставал хохол и, раскачиваясь, точно язык колокола,
говорил своим звучным, гудящим
голосом что-то простое и доброе, отчего все становились спокойнее и серьезнее.
Яков Сомов, гладкий и чистый,
говорил мало, тихим, серьезным
голосом, он и большелобый Федя Мазин всегда стояли в спорах на стороне Павла и хохла.
Он долго
говорил ей что-то тихим, серьезным
голосом. Она смотрела ему в лицо и думала: «Он не сделает ничего худого, он не может!»
Они явились почти через месяц после тревожной ночи. У Павла сидел Николай Весовщиков, и, втроем с Андреем, они
говорили о своей газете. Было поздно, около полуночи. Мать уже легла и, засыпая, сквозь дрему слышала озабоченные, тихие
голоса. Вот Андрей, осторожно шагая, прошел через кухню, тихо притворил за собой дверь. В сенях загремело железное ведро. И вдруг дверь широко распахнулась — хохол шагнул в кухню, громко шепнув...
В комнате непрерывно звучали два
голоса, обнимаясь и борясь друг с другом в возбужденной игре. Шагал Павел, скрипел пол под его ногами. Когда он
говорил, все звуки тонули в его речи, а когда спокойно и медленно лился тяжелый
голос Рыбина, — был слышен стук маятника и тихий треск мороза, щупавшего стены дома острыми когтями.
— Никто! — отозвался, точно эхо, чей-то
голос. Павел, овладевая собой, стал
говорить проще, спокойнее, толпа медленно подвигалась к нему, складываясь в темное, тысячеглавое тело. Она смотрела в его лицо сотнями внимательных глаз, всасывала его слова.
По канцелярии суетливо бегал низенький лысый человечек на коротких ногах, с длинными руками и выдвинутой вперед челюстью. Не останавливаясь, он
говорил тревожным и трескучим
голосом...
— Да, да! — быстро
говорил лысый старичок. — Терпение исчезает… Все раздражаются, все кричат, все возрастает в цене. А люди, сообразно сему, дешевеют. Примиряющих
голосов не слышно.
— Иду — вижу у вас огонь. Зашел поздороваться. Прямо из тюрьмы! — объявил он странным
голосом и, схватив руку Власовой, сильно потряс ее,
говоря...
Радостно потрясенная выражением лица и звуком
голоса сына, она гладила его голову и, сдерживая биение сердца, тихонько
говорила...
А степенный
голос Сизова
говорил спокойно, убедительно...
Переулок круто поворачивал влево, и за углом мать увидала большую, тесную кучу людей; чей-то
голос сильно и громко
говорил...
— Шагай! —
говорил он бесцветным
голосом и смешно выкидывал свои кривые ноги в тяжелых сапогах с присохшей грязью. Мать оглянулась вокруг. В поле было пусто, как в душе…
Все три комнаты полны каким-то особенным воздухом, — дышать было легко и приятно, но
голос невольно понижался, не хотелось
говорить громко, нарушая мирную задумчивость людей, сосредоточенно смотревших со стен.
Голос у нее был глуховатый,
говорила она медленно, но двигалась сильно и быстро. Большие серые глаза улыбались молодо и ясно, а на висках уже сияли тонкие лучистые морщинки, и над маленькими раковинами ушей серебристо блестели седые волосы.
Ефим, сидя за столом, зорко рассматривал странниц и что-то
говорил товарищам жужжавшим
голосом. Когда женщины подошли к столу, он встал и молча поклонился им, его товарищи сидели неподвижно, как бы не замечая гостей.
— Жалко, что уходите вы! — необычно мягким
голосом сказал Рыбин. — Хорошо
говорите! Большое это дело — породнить людей между собой! Когда вот знаешь, что миллионы хотят того же, что и мы, сердце становится добрее. А в доброте — большая сила!
Он
говорил всегда спокойно,
голосом честного и строгого судьи, и хотя — даже
говоря о страшном — улыбался тихой улыбкой сожаления, — но его глаза блестели холодно и твердо.
Но она чувствовала, что он шатается, ноги его шагают нетвердо и рука дрожит. Слабеющим
голосом он
говорил и спрашивал ее, не дожидаясь ответа...
— А сейчас, слышь, на кладбище драка была!.. Хоронили, значит, одного политического человека, — из этаких, которые против начальства… там у них с начальством спорные дела. Хоронили его тоже этакие, дружки его, стало быть. И давай там кричать — долой начальство, оно, дескать, народ разоряет… Полиция бить их!
Говорят, которых порубили насмерть. Ну, и полиции тоже попало… — Он замолчал и, сокрушенно покачивая головой, странным
голосом выговорил: — Мертвых беспокоят, покойников будят!
И уже относились к драме этой как к чему-то далекому, уверенно заглядывая в будущее, обсуждая приемы работы на завтра. Лица были утомлены, но мысли бодры, и,
говоря о своем деле, люди не скрывали недовольства собой. Нервно двигаясь на стуле, доктор, с усилием притупляя свой тонкий, острый
голос,
говорил...
Николай нахмурил брови и сомнительно покачал головой, мельком взглянув на мать. Она поняла, что при ней им неловко
говорить о ее сыне, и ушла в свою комнату, унося в груди тихую обиду на людей за то, что они отнеслись так невнимательно к ее желанию. Лежа в постели с открытыми глазами, она, под тихий шепот
голосов, отдалась во власть тревог.
Они
говорили друг другу незначительные, ненужные обоим слова, мать видела, что глаза Павла смотрят в лицо ей мягко, любовно. Все такой же ровный и спокойный, как всегда, он не изменился, только борода сильно отросла и старила его, да кисти рук стали белее. Ей захотелось сделать ему приятное, сказать о Николае, и она, не изменяя
голоса, тем же тоном, каким
говорила ненужное и неинтересное, продолжала...
Ей, видимо, трудно было
говорить. Она вся выпрямилась, смотрела в сторону,
голос у нее звучал неровно. Утомленно опустив веки, девушка кусала губы, а пальцы крепко сжатых рук хрустели.
Ошеломленная, мать неотрывно смотрела, — Рыбин что-то
говорил, она слышала его
голос, но слова исчезали без эха в темной дрожащей пустоте ее сердца.
— Не надо! — раздался в толпе сильный
голос — мать поняла, что это
говорил мужик с голубыми глазами. — Не допускай, ребята! Уведут туда — забьют до смерти. Да на нас же потом скажут, — мы, дескать, убили! Не допускай!
— Больно руки мне! — покрывая все
голоса, ровно и звучно
говорил Рыбин.
— Разойдись, сволочь!.. А то я вас, — я вам покажу! В
голосе, на лице его не было ни раздражения, ни угрозы, он
говорил спокойно, бил людей привычными, ровными движениями крепких длинных рук. Люди отступали перед ним, опуская головы, повертывая в сторону лица.
Становой, стоя на крыльце волости,
говорил, размахивая руками, упрекающим, уже снова белым, бездушным
голосом...
С неумолимой, упорной настойчивостью память выдвигала перед глазами матери сцену истязания Рыбина, образ его гасил в ее голове все мысли, боль и обида за человека заслоняли все чувства, она уже не могла думать о чемодане и ни о чем более. Из глаз ее безудержно текли слезы, а лицо было угрюмо и
голос не вздрагивал, когда она
говорила хозяину избы...
Голос ее лился ровно, слова она находила легко и быстро низала их, как разноцветный бисер, на крепкую нить своего желания очистить сердце от крови и грязи этого дня. Она видела, что мужики точно вросли там, где застала их речь ее, не шевелятся, смотрят в лицо ей серьезно, слышала прерывистое дыхание женщины, сидевшей рядом с ней, и все это увеличивало силу ее веры в то, что она
говорила и обещала людям…
— Это верно? — крикнул Николай из комнаты. Мать быстро пошла к нему, не понимая — испуг или радость волнует ее. Людмила, идя рядом с нею, с иронией
говорила своим низким
голосом...
На улице с нею здоровались слободские знакомые, она молча кланялась, пробираясь сквозь угрюмую толпу. В коридорах суда и в зале ее встретили родственники подсудимых и тоже что-то
говорили пониженными
голосами. Слова казались ей ненужными, она не понимала их. Все люди были охвачены одним и тем же скорбным чувством — это передавалось матери и еще более угнетало ее.
В зале
говорили свидетели — торопливо, обесцвеченными
голосами, судьи — неохотно и безучастно.
По коридору бродили люди, собирались в группы, возбужденно и вдумчиво разговаривая глухими
голосами. Почти никто не стоял одиноко — на всех лицах было ясно видно желание
говорить, спрашивать, слушать. В узкой белой трубе между двух стен люди мотались взад и вперед, точно под ударами сильного ветра, и, казалось, все искали возможности стать на чем-то твердо и крепко.
Судьи зашевелились тяжело и беспокойно. Предводитель дворянства что-то прошептал судье с ленивым лицом, тот кивнул головой и обратился к старичку, а с другой стороны в то же время ему
говорил в ухо больной судья. Качаясь в кресле вправо и влево, старичок что-то сказал Павлу, но
голос его утонул в ровном и широком потоке речи Власова.
А близко от нее чей-то ясный
голос нервно
говорил...
— Я не воровка! —
говорила мать полным
голосом, немного успокаиваясь при виде людей, тесно напиравших на нее со всех сторон.