— На то и перепел, чтобы в сети попасть! — отозвался хохол. Он все больше нравился матери. Когда он называл ее «ненько», это слово точно гладило ее щеки мягкой, детской рукой. По воскресеньям, если Павлу было некогда, он колол дрова, однажды пришел с доской на плече и, взяв топор, быстро и ловко переменил сгнившую ступень на крыльце,
другой раз так же незаметно починил завалившийся забор. Работая, он свистел, и свист у него был красиво печальный.
Неточные совпадения
— Вот. Гляди — мне сорок лет, я вдвое старше тебя, в двадцать
раз больше видел. В солдатах три года с лишком шагал, женат был два
раза, одна померла,
другую бросил. На Кавказе был, духоборцев знаю. Они, брат, жизнь не одолеют, нет!
— Задевает? — смеясь, вскричал хохол. — Эх, ненько, деньги! Были бы они у нас! Мы еще все на чужой счет живем. Вот Николай Иванович получает семьдесят пять рублей в месяц — нам пятьдесят отдает. Так же и
другие. Да голодные студенты иной
раз пришлют немного, собрав по копейкам. А господа, конечно, разные бывают. Одни — обманут,
другие — отстанут, а с нами — самые лучшие пойдут…
Наконец ей дали свидание, и в воскресенье она скромно сидела в углу тюремной канцелярии. Кроме нее, в тесной и грязной комнате с низким потолком было еще несколько человек, ожидавших свиданий. Должно быть, они уже не в первый
раз были здесь и знали
друг друга; между ними лениво и медленно сплетался тихий и липкий, как паутина, разговор.
Она аккуратно носила на фабрику листовки, смотрела на это как на свою обязанность и стала привычной для сыщиков, примелькалась им. Несколько
раз ее обыскивали, но всегда — на
другой день после того, как листки появлялись на фабрике. Когда с нею ничего не было, она умела возбудить подозрение сыщиков и сторожей, они хватали ее, обшаривали, она притворялась обиженной, спорила с ними и, пристыдив, уходила, гордая своей ловкостью. Ей нравилась эта игра.
Мать прислушивалась к спору и понимала, что Павел не любит крестьян, а хохол заступается за них, доказывая, что и мужиков добру учить надо. Она больше понимала Андрея, и он казался ей правым, но всякий
раз, когда он говорил Павлу что-нибудь, она, насторожась и задерживая дыхание, ждала ответа сына, чтобы скорее узнать, — не обидел ли его хохол? Но они кричали
друг на
друга не обижаясь.
Прощаясь с сестрой, Николай крепко пожал ей руку, и мать еще
раз отметила простоту и спокойствие их отношений. Ни поцелуев, ни ласковых слов у этих людей, а относятся они
друг к
другу так душевно, заботливо. Там, где она жила, люди много целуются, часто говорят ласковые слова и всегда кусают
друг друга, как голодные собаки.
— Тут в одном — все стиснуто… вся жизнь, пойми! — угрюмо заметил Рыбин. — Я десять
раз слыхал его судьбу, а все-таки, иной
раз, усомнишься. Бывают добрые часы, когда не хочешь верить в гадость человека, в безумство его… когда всех жалко, и богатого, как бедного… и богатый тоже заблудился! Один слеп от голода,
другой — от золота. Эх, люди, думаешь, эх, братья! Встряхнись, подумай честно, подумай, не щадя себя, подумай!
Сын сидел в тюрьме, она знала, что его ждет тяжелое наказание, но каждый
раз, когда она думала об этом, память ее помимо воли вызывала перед нею Андрея, Федю и длинный ряд
других лиц.
— Когда же я боялась? И в первый
раз делала это без страха… а тут вдруг… — Не кончив фразу, она опустила голову. Каждый
раз, когда ее спрашивали — не боится ли она, удобно ли ей, может ли она сделать то или это, — она слышала в подобных вопросах просьбу к ней, ей казалось, что люди отодвигают ее от себя в сторону, относятся к ней иначе, чем
друг к
другу.
К их беседе прислушивался Мазин, оживленный и подвижный более
других, Самойлов что-то порою говорил Ивану Гусеву, и мать видела, что каждый
раз Иван, незаметно отталкивая товарища локтем, едва сдерживает смех, лицо у него краснеет, щеки надуваются, он наклоняет голову.
— Не знаю уж! — осторожно сказала мать. — Иной
раз покажется трудно. А всего так много, все такое серьезное, удивительное, двигается одно за
другим скоро, скоро так…
Она не торопясь подошла к лавке и села, осторожно, медленно, точно боясь что-то порвать в себе. Память, разбуженная острым предчувствием беды, дважды поставила перед нею этого человека — один
раз в поле, за городом после побега Рыбина,
другой — в суде. Там рядом с ним стоял тот околодочный, которому она ложно указала путь Рыбина. Ее знали, за нею следили — это было ясно.