Неточные совпадения
После ужина он сбрасывал посуду со стола
на пол, если жена не успевала вовремя убрать ее, ставил перед собой бутылку водки и, опираясь спиной о
стену, глухим голосом, наводившим тоску, выл песню, широко открывая рот и закрыв глаза.
Припомнилось сватовство покойника мужа.
На одной из вечеринок он поймал ее в темных сенях и, прижав всем телом к
стене, спросил глухо и сердито...
Оставшись одна, она подошла к окну и встала перед ним, глядя
на улицу. За окном было холодно и мутно. Играл ветер, сдувая снег с крыш маленьких сонных домов, бился о
стены и что-то торопливо шептал, падал
на землю и гнал вдоль улицы белые облака сухих снежинок…
Справа от нее,
на болоте, темной
стеной стоит лес, там уныло шумят тонкие голые березы и осины.
Маленький дом
на окраине слободки будил внимание людей;
стены его уже щупали десятки подозрительных взглядов. Над ним беспокойно реяли пестрые крылья молвы, — люди старались спугнуть, обнаружить что-то, притаившееся за
стенами дома над оврагом. По ночам заглядывали в окна, иногда кто-то стучал в стекло и быстро, пугливо убегал прочь.
Другие двое стучали кулаками по
стенам, заглядывали под стулья, один неуклюже лез
на печь.
Мать встала рядом с Павлом у
стены, сложила руки
на груди, как это сделал он, и тоже смотрела
на офицера. У нее вздрагивало под коленями и глаза застилал сухой туман.
По улице шли быстро и молча. Мать задыхалась от волнения и чувствовала — надвигается что-то важное. В воротах фабрики стояла толпа женщин, крикливо ругаясь. Когда они трое проскользнули во двор, то сразу попали в густую, черную, возбужденно гудевшую толпу. Мать видела, что все головы были обращены в одну сторону, к
стене кузнечного цеха, где
на груде старого железа и фоне красного кирпича стояли, размахивая руками, Сизов, Махотин, Вялов и еще человек пять пожилых, влиятельных рабочих.
Когда его увели, она села
на лавку и, закрыв глаза, тихо завыла. Опираясь спиной о
стену, как, бывало, делал ее муж, туго связанная тоской и обидным сознанием своего бессилия, она, закинув голову, выла долго и однотонно, выливая в этих звуках боль раненого сердца. А перед нею неподвижным пятном стояло желтое лицо с редкими усами, и прищуренные глаза смотрели с удовольствием. В груди ее черным клубком свивалось ожесточение и злоба
на людей, которые отнимают у матери сына за то, что сын ищет правду.
Приближалась весна, таял снег, обнажая грязь и копоть, скрытую в его глубине. С каждым днем грязь настойчивее лезла в глаза, вся слободка казалась одетой в лохмотья, неумытой. Днем капало с крыш, устало и потно дымились серые
стены домов, а к ночи везде смутно белели ледяные сосульки. Все чаще
на небе являлось солнце. И нерешительно, тихо начинали журчать ручьи, сбегая к болоту.
Недалеко от
стен фабрики,
на месте недавно сгоревшего дома, растаптывая ногами угли и вздымая пепел, стояла толпа народа и гудела, точно рой шмелей. Было много женщин, еще больше детей, лавочники, половые из трактира, полицейские и жандарм Петлин, высокий старик с пушистой серебряной бородой, с медалями
на груди.
Чай пили долго, стараясь сократить ожидание. Павел, как всегда, медленно и тщательно размешивал ложкой сахар в стакане, аккуратно посыпал соль
на кусок хлеба — горбушку, любимую им. Хохол двигал под столом ногами, — он никогда не мог сразу поставить свои ноги удобно, — и, глядя, как
на потолке и
стене бегает отраженный влагой солнечный луч, рассказывал...
— Когда был я мальчишкой лет десяти, то захотелось мне поймать солнце стаканом. Вот взял я стакан, подкрался и — хлоп по
стене! Руку разрезал себе, побили меня за это. А как побили, я вышел
на двор, увидал солнце в луже и давай топтать его ногами. Обрызгался весь грязью — меня еще побили… Что мне делать? Так я давай кричать солнцу: «А мне не больно, рыжий черт, не больно!» И все язык ему показывал. Это — утешало.
В конце улицы, — видела мать, — закрывая выход
на площадь, стояла серая
стена однообразных людей без лиц. Над плечом у каждого из них холодно и тонко блестели острые полоски штыков. И от этой
стены, молчаливой, неподвижной,
на рабочих веяло холодом, он упирался в грудь матери и проникал ей в сердце.
Она пошла, опираясь
на древко, ноги у нее гнулись. Чтобы не упасть, она цеплялась другой рукой за
стены и заборы. Перед нею пятились люди, рядом с нею и сзади нее шли солдаты, покрикивая...
Николай Иванович жил
на окраине города, в пустынной улице, в маленьком зеленом флигеле, пристроенном к двухэтажному, распухшему от старости, темному дому. Перед флигелем был густой палисадник, и в окна трех комнат квартиры ласково заглядывали ветви сиреней, акаций, серебряные листья молодых тополей. В комнатах было тихо, чисто,
на полу безмолвно дрожали узорчатые тени, по
стенам тянулись полки, тесно уставленные книгами, и висели портреты каких-то строгих людей.
— Вам удобно будет здесь? — спросил Николай, вводя мать в небольшую комнату с одним окном в палисадник и другим
на двор, густо поросший травой. И в этой комнате все
стены тоже были заняты шкафами и полками книг.
Его высокий, неуместно громкий, насильственно спокойный голос вдруг порвался. Прислонясь спиной к
стене, он быстрыми пальцами крутил бородку и, часто мигая глазами, смотрел
на группу у койки.
Мать оперлась спиной о
стену и, закинув голову, слушала их негромкие, взвешивающие слова. Встала Татьяна, оглянулась и снова села. Ее зеленые глаза блестели сухо, когда она недовольно и с пренебрежением
на лице посмотрела
на мужиков.
Комната имела такой вид, точно кто-то сильный, в глупом припадке озорства, толкал с улицы в
стены дома, пока не растряс все внутри его. Портреты валялись
на полу, обои были отодраны и торчали клочьями, в одном месте приподнята доска пола, выворочен подоконник,
на полу у печи рассыпана зола. Мать покачала головой при виде знакомой картины и пристально посмотрела
на Николая, чувствуя в нем что-то новое.
Мать, испуганно мигнув, быстро взглянула
на солдат — они топтались
на одном месте, а лошадь бегала вокруг них; посмотрела
на человека с лестницей — он уже поставил ее к
стене и влезал не торопясь.
На темной
стене тюрьмы линии лестницы были едва заметны в пятнах грязи и осыпавшейся штукатурки, обнажившей кирпич.
В
стене за решеткой открылась дверь, вышел солдат с обнаженной шашкой
на плече, за ним явились Павел, Андрей, Федя Мазин, оба Гусевы, Самойлов, Букин, Сомов и еще человек пять молодежи, незнакомой матери по именам.
По коридору бродили люди, собирались в группы, возбужденно и вдумчиво разговаривая глухими голосами. Почти никто не стоял одиноко —
на всех лицах было ясно видно желание говорить, спрашивать, слушать. В узкой белой трубе между двух
стен люди мотались взад и вперед, точно под ударами сильного ветра, и, казалось, все искали возможности стать
на чем-то твердо и крепко.
Она ударилась затылком о
стену, сердце оделось
на секунду едким дымом страха и снова ярко вспыхнуло, рассеяв дым.
Неточные совпадения
А именно: в день битвы, когда обе стороны встали друг против друга
стеной, головотяпы, неуверенные в успешном исходе своего дела, прибегли к колдовству: пустили
на кособрюхих солнышко.
Несмотря
на то, что снаружи еще доделывали карнизы и в нижнем этаже красили, в верхнем уже почти всё было отделано. Пройдя по широкой чугунной лестнице
на площадку, они вошли в первую большую комнату.
Стены были оштукатурены под мрамор, огромные цельные окна были уже вставлены, только паркетный пол был еще не кончен, и столяры, строгавшие поднятый квадрат, оставили работу, чтобы, сняв тесемки, придерживавшие их волоса, поздороваться с господами.
На все попытки его вызвать ее
на объяснение она противопоставляла ему непроницаемую
стену какого-то веселого недоумения.
«Так же буду сердиться
на Ивана кучера, так же буду спорить, буду некстати высказывать свои мысли, так же будет
стена между святая святых моей души и другими, даже женой моей, так же буду обвинять ее за свой страх и раскаиваться в этом, так же буду не понимать разумом, зачем я молюсь, и буду молиться, — но жизнь моя теперь, вся моя жизнь, независимо от всего, что может случиться со мной, каждая минута ее — не только не бессмысленна, как была прежде, но имеет несомненный смысл добра, который я властен вложить в нее!»
В маленьком грязном нумере, заплеванном по раскрашенным пано
стен, за тонкою перегородкой которого слышался говор, в пропитанном удушливым запахом нечистот воздухе,
на отодвинутой от
стены кровати лежало покрытое одеялом тело. Одна рука этого тела была сверх одеяла, и огромная, как грабли, кисть этой руки непонятно была прикреплена к тонкой и ровной от начала до средины длинной цевке. Голова лежала боком
на подушке. Левину видны были потные редкие волосы
на висках и обтянутый, точно прозрачный лоб.