Неточные совпадения
Когда Власов видел, что на него идут
люди, он хватал в руки камень, доску, кусок железа и, широко расставив
ноги, молча ожидал врагов.
Человек медленно снял меховую куртку, поднял одну
ногу, смахнул шапкой снег с сапога, потом то же сделал с другой
ногой, бросил шапку в угол и, качаясь на длинных
ногах, пошел в комнату. Подошел к стулу, осмотрел его, как бы убеждаясь в прочности, наконец сел и, прикрыв рот рукой, зевнул. Голова у него была правильно круглая и гладко острижена, бритые щеки и длинные усы концами вниз. Внимательно осмотрев комнату большими выпуклыми глазами серого цвета, он положил
ногу на
ногу и, качаясь на стуле, спросил...
— Да я уже и жду! — спокойно сказал длинный
человек. Его спокойствие, мягкий голос и простота лица ободряли мать.
Человек смотрел на нее открыто, доброжелательно, в глубине его прозрачных глаз играла веселая искра, а во всей фигуре, угловатой, сутулой, с длинными
ногами, было что-то забавное и располагающее к нему. Одет он был в синюю рубашку и черные шаровары, сунутые в сапоги. Ей захотелось спросить его — кто он, откуда, давно ли знает ее сына, но вдруг он весь покачнулся и сам спросил ее...
Человек дрыгнул
ногами и так широко улыбнулся, что у него даже уши подвинулись к затылку. Потом он серьезно сказал...
Появлялись новые
люди. В маленькой комнате Власовых становилось тесно и душно. Приходила Наташа, иззябшая, усталая, но всегда неисчерпаемо веселая и живая. Мать связала ей чулки и сама надела на маленькие
ноги. Наташа сначала смеялась, а потом вдруг замолчала, задумалась и тихонько сказала...
— Ты хорошо говоришь, да — не сердцу, — вот! Надо в сердце, в самую глубину искру бросить. Не возьмешь
людей разумом, не по
ноге обувь — тонка, узка!
А вот поставили
людей одних против других, ослепили глупостью и страхом, всех связали по рукам и по
ногам, стиснули и сосут их, давят и бьют одних другими.
— Мужику не то интересно, откуда земля явилась, а как она по рукам разошлась, — как землю из-под
ног у народа господа выдернули? Стоит она или вертится, это не важно — ты ее хоть на веревке повесь, — давала бы есть; хоть гвоздем к небу прибей — кормила бы
людей!..
— Еще поспорим! Ты играй на своей сопелке — у кого
ноги в землю не вросли, те под твою музыку танцевать будут! Рыбин верно сказал — мы под собой земли не чувствуем, да и не должны, потому на нас и положено раскачать ее. Покачнем раз —
люди оторвутся, покачнем два — и еще!
двумя тяжелыми вздохами отозвались густые, пониженные голоса.
Люди шагнули вперед, дробно ударив
ногами землю. И потекла новая песня, решительная и решившаяся.
Мать видела необъятно много, в груди ее неподвижно стоял громкий крик, готовый с каждым вздохом вырваться на волю, он душил ее, но она сдерживала его, хватаясь руками за грудь. Ее толкали, она качалась на
ногах и шла вперед без мысли, почти без сознания. Она чувствовала, что
людей сзади нее становится все меньше, холодный вал шел им навстречу и разносил их.
Она пошла, опираясь на древко,
ноги у нее гнулись. Чтобы не упасть, она цеплялась другой рукой за стены и заборы. Перед нею пятились
люди, рядом с нею и сзади нее шли солдаты, покрикивая...
Людмила взяла мать под руку и молча прижалась к ее плечу. Доктор, низко наклонив голову, протирал платком пенсне. В тишине за окном устало вздыхал вечерний шум города, холод веял в лица, шевелил волосы на головах. Людмила вздрагивала, по щеке ее текла слеза. В коридоре больницы метались измятые, напуганные звуки, торопливое шарканье
ног, стоны, унылый шепот.
Люди, неподвижно стоя у окна, смотрели во тьму и молчали.
В этом крике было что-то суровое, внушительное. Печальная песня оборвалась, говор стал тише, и только твердые удары
ног о камни наполняли улицу глухим, ровным звуком. Он поднимался над головами
людей, уплывая в прозрачное небо, и сотрясал воздух подобно отзвуку первого грома еще далекой грозы. Холодный ветер, все усиливаясь, враждебно нес встречу
людям пыль и сор городских улиц, раздувал платье и волосы, слепил глаза, бил в грудь, путался в
ногах…
Когда она вышла на крыльцо, острый холод ударил ей в глаза, в грудь, она задохнулась, и у нее одеревенели
ноги, — посредине площади шел Рыбин со связанными за спиной руками, рядом с ним шагали двое сотских, мерно ударяя о землю палками, а у крыльца волости стояла толпа
людей и молча ждала.
И вдруг почувствовала, что
ноги у нее дрогнули, отяжелели, точно примерзли к земле, — из-за угла тюрьмы спешно, как всегда ходят фонарщики, вышел сутулый
человек с лестницей на плече.
— Миром идут дети! Вот что я понимаю — в мире идут дети, по всей земле, все, отовсюду — к одному! Идут лучшие сердца, честного ума
люди, наступают неуклонно на все злое, идут, топчут ложь крепкими
ногами. Молодые, здоровые, несут необоримые силы свои все к одному — к справедливости! Идут на победу всего горя человеческого, на уничтожение несчастий всей земли ополчились, идут одолеть безобразное и — одолеют! Новое солнце зажгем, говорил мне один, и — зажгут! Соединим разбитые сердца все в одно — соединят!
Она сделала это —
человек, осторожно переступая с
ноги на
ногу, стоял на том же месте, казалось, он чего-то хочет и не решается.
— Прочь! Разойдись! — все ближе раздавались крики жандармов.
Люди перед матерью покачивались на
ногах, хватаясь друг за друга.
Неточные совпадения
А вы — стоять на крыльце, и ни с места! И никого не впускать в дом стороннего, особенно купцов! Если хоть одного из них впустите, то… Только увидите, что идет кто-нибудь с просьбою, а хоть и не с просьбою, да похож на такого
человека, что хочет подать на меня просьбу, взашей так прямо и толкайте! так его! хорошенько! (Показывает
ногою.)Слышите? Чш… чш… (Уходит на цыпочках вслед за квартальными.)
— // Кричит разбитый на
ноги // Дворовый
человек.
— Смотри, не хвастай силою, — // Сказал мужик с одышкою, // Расслабленный, худой // (Нос вострый, как у мертвого, // Как грабли руки тощие, // Как спицы
ноги длинные, // Не
человек — комар).
Г-жа Простакова. Старинные
люди, мой отец! Не нынешний был век. Нас ничему не учили. Бывало, добры
люди приступят к батюшке, ублажают, ублажают, чтоб хоть братца отдать в школу. К статью ли, покойник-свет и руками и
ногами, Царство ему Небесное! Бывало, изволит закричать: прокляну ребенка, который что-нибудь переймет у басурманов, и не будь тот Скотинин, кто чему-нибудь учиться захочет.
К довершению бедствия глуповцы взялись за ум. По вкоренившемуся исстари крамольническому обычаю, собрались они около колокольни, стали судить да рядить и кончили тем, что выбрали из среды своей ходока — самого древнего в целом городе
человека, Евсеича. Долго кланялись и мир и Евсеич друг другу в
ноги: первый просил послужить, второй просил освободить. Наконец мир сказал: