Неточные совпадения
Мать подошла к нему,
села рядом и обняла сына, притягивая голову его к себе
на грудь. Он, упираясь рукой в плечо ей, сопротивлялся и кричал...
Возвратясь домой, она собрала все книжки и, прижав их к
груди, долго ходила по дому, заглядывая в печь, под печку, даже в кадку с водой. Ей казалось, что Павел сейчас же бросит работу и придет домой, а он не шел. Наконец, усталая, она
села в кухне
на лавку, подложив под себя книги, и так, боясь встать, просидела до поры, пока не пришли с фабрики Павел и хохол.
Когда его увели, она
села на лавку и, закрыв глаза, тихо завыла. Опираясь спиной о стену, как, бывало, делал ее муж, туго связанная тоской и обидным сознанием своего бессилия, она, закинув голову, выла долго и однотонно, выливая в этих звуках боль раненого сердца. А перед нею неподвижным пятном стояло желтое лицо с редкими усами, и прищуренные глаза смотрели с удовольствием. В
груди ее черным клубком свивалось ожесточение и злоба
на людей, которые отнимают у матери сына за то, что сын ищет правду.
Она ходила по комнате,
садилась у окна, смотрела
на улицу, снова ходила, подняв бровь, вздрагивая, оглядываясь, и, без мысли, искала чего-то. Пила воду, не утоляя жажды, и не могла залить в
груди жгучего тления тоски и обиды. День был перерублен, — в его начале было — содержание, а теперь все вытекло из него, перед нею простерлась унылая пустошь, и колыхался недоуменный вопрос...
Вдыхая полной
грудью сладкий воздух, они шли не быстрой, но спорой походкой, и матери казалось, что она идет
на богомолье. Ей вспоминалось детство и та хорошая радость, с которой она, бывало, ходила из
села на праздник в дальний монастырь к чудотворной иконе.
Знакомая ей волна бодрого возбуждения поднималась в
груди, наполняя сердце образами и мыслями. Она
села на постели, торопливо одевая мысли словами.
Мать
села у входа
на виду и ждала. Когда открывалась дверь —
на нее налетало облако холодного воздуха, это было приятно ей, и она глубоко вдыхала его полною
грудью. Входили люди с узлами в руках — тяжело одетые, они неуклюже застревали в двери, ругались и, бросив
на пол или
на лавку вещи, стряхивали сухой иней с воротников пальто и с рукавов, отирали его с бороды, усов, крякали.
Ее толкнули в
грудь, она покачнулась и
села на лавку. Над головами людей мелькали руки жандармов, они хватали за воротники и плечи, отшвыривали в сторону тела, срывали шапки, далеко отбрасывая их. Все почернело, закачалось в глазах матери, но, превозмогая свою усталость, она еще кричала остатками голоса...
Остановился, жду. А он, ни слова не говоря, как размахнётся палкой на меня! Я вовремя согнулся, да в живот ему головой; сшиб с ног,
сел на груди, палку вырвал, спрашиваю:
Неточные совпадения
«Для сего, — говорил он, — уединись в самый удаленный угол комнаты,
сядь, скрести руки под
грудью и устреми взоры
на пупок».
Она
села к письменному столу, но, вместо того чтобы писать, сложив руки
на стол, положила
на них голову и заплакала, всхлипывая и колеблясь всей
грудью, как плачут дети.
Не доезжая слободки, я повернул направо по ущелью. Вид человека был бы мне тягостен: я хотел быть один. Бросив поводья и опустив голову
на грудь, я ехал долго, наконец очутился в месте, мне вовсе не знакомом; я повернул коня назад и стал отыскивать дорогу; уж солнце
садилось, когда я подъехал к Кисловодску, измученный,
на измученной лошади.
Когда я проснулся,
на дворе уж было темно. Я
сел у отворенного окна, расстегнул архалук, — и горный ветер освежил
грудь мою, еще не успокоенную тяжелым сном усталости. Вдали за рекою, сквозь верхи густых лип, ее осеняющих, мелькали огни в строеньях крепости и слободки.
На дворе у нас все было тихо, в доме княгини было темно.
Прекрасны вы, брега Тавриды, // Когда вас видишь с корабля // При свете утренней Киприды, // Как вас впервой увидел я; // Вы мне предстали в блеске брачном: //
На небе синем и прозрачном // Сияли груды ваших гор, // Долин, деревьев,
сёл узор // Разостлан был передо мною. // А там, меж хижинок татар… // Какой во мне проснулся жар! // Какой волшебною тоскою // Стеснялась пламенная
грудь! // Но, муза! прошлое забудь.