Она подбросила в печь два полена дров, выпрямилась и ушла в
узкую дверь около печи, плотно притворив ее за собой. Мать посмотрела вслед ей и стала раздеваться, думая о хозяйке: «О чем-то тоскует…»
Неточные совпадения
Они явились почти через месяц после тревожной ночи. У Павла сидел Николай Весовщиков, и, втроем с Андреем, они говорили о своей газете. Было поздно, около полуночи. Мать
уже легла и, засыпая, сквозь дрему слышала озабоченные, тихие голоса. Вот Андрей, осторожно шагая, прошел через кухню, тихо притворил за собой
дверь. В сенях загремело железное ведро. И вдруг
дверь широко распахнулась — хохол шагнул в кухню, громко шепнув...
— Знаете? — сказал хохол, стоя в
двери. — Много горя впереди у людей, много еще крови выжмут из них, но все это, все горе и кровь моя, — малая цена за то, что
уже есть в груди у меня, в мозгу моем… Я
уже богат, как звезда лучами, — я все снесу, все вытерплю, — потому что есть во мне радость, которой никто, ничто, никогда не убьет! В этой радости — сила!
Он
уже вошел в комнату, запер
дверь на крюк и, сняв шапку, тихо смеялся, приглаживая волосы на голове. Упираясь локтями в диван, Егор поднялся, крякнул, кивая головой...
Мать осмотрела
двери — через одну она вошла сюда из маленькой прихожей, около печи была другая
дверь,
узкая и высокая.
Сюда, сюда, пожалуйте за мной, — говорила мать-Шустова, провожая Нехлюдова через
узкую дверь и темный коридорчик и дорогой оправляя то подтыканное платье, то волосы.
Так через весь коридор он пронес гейшу. Коридор оканчивался
узкою дверью в столовую, Здесь Вериге удалось ненадолго задержать толпу. С решимостью военного он стал перед дверью, заслонил ее собою и сказал:
С отчаянием в груди смотрел связанный приказчик на удаляющуюся толпу казаков, умоляя взглядом неумолимых палачей своих; с дреколием теснились они около несчастной жертвы и холодно рассуждали о том, повесить его или засечь, или уморить с голоду в холодном анбаре; последнее средство показалось самым удобным, и его с торжеством, хохотом и песнями отвели к пустому анбару, выстроенному на самом краю оврага, втолкнули в
узкую дверь и заперли на замок.
Бывало, когда неуклюжие рыдваны, влекомые парою хромых кляч, теснились возле
узких дверей театра, и юные нимфы, окутанные грубыми казенными платками, прыгали на скрыпучие подножки, толпа усастых волокит, вооруженных блестящими лорнетами и еще ярче блистающими взорами, толпились на крыльце твоем, о Феникс! но скоро промчались эти буйные дни: и там, где мелькали прежде черные и белые султаны, там ныне чинно прогуливаются треугольные шляпы без султанов; великий пример переворотов судьбы человеческой!
Он только сказал нам шепотом: «Чтоб вас черт, олухи!» Так же благополучно мы его протащили сквозь
узкие двери, хотя долго потом вся задняя стена древнего храма раскачивалась и волновалась.
Неточные совпадения
«Скажи, служивый, рано ли // Начальник просыпается?» // — Не знаю. Ты иди! // Нам говорить не велено! — // (Дала ему двугривенный). // На то у губернатора // Особый есть швейцар. — // «А где он? как назвать его?» // — Макаром Федосеичем… // На лестницу поди! — // Пошла, да
двери заперты. // Присела я, задумалась, //
Уж начало светать. // Пришел фонарщик с лестницей, // Два тусклые фонарика // На площади задул.
Что шаг, то натыкалися // Крестьяне на диковину: // Особая и странная // Работа всюду шла. // Один дворовый мучился // У
двери: ручки медные // Отвинчивал; другой // Нес изразцы какие-то. // «Наковырял, Егорушка?» — // Окликнули с пруда. // В саду ребята яблоню // Качали. — Мало, дяденька! // Теперь они осталися //
Уж только наверху, // А было их до пропасти!
Г-жа Простакова (Стародуму). Хорошо ли отдохнуть изволил, батюшка? Мы все в четвертой комнате на цыпочках ходили, чтоб тебя не обеспокоить; не смели в
дверь заглянуть; послышим, ан
уж ты давно и сюда вытти изволил. Не взыщи, батюшка…
Княгиня Бетси, не дождавшись конца последнего акта, уехала из театра. Только что успела она войти в свою уборную, обсыпать свое длинное бледное лицо пудрой, стереть ее, оправиться и приказать чай в большой гостиной, как
уж одна за другою стали подъезжать кареты к ее огромному дому на Большой Морской. Гости выходили на широкий подъезд, и тучный швейцар, читающий по утрам, для назидания прохожих, за стеклянною
дверью газеты, беззвучно отворял эту огромную
дверь, пропуская мимо себя приезжавших.
— Ну, и Бог с тобой, — сказала она у
двери кабинета, где
уже были приготовлены ему абажур на свече и графин воды у кресла. — А я напишу в Москву.