Неточные совпадения
— Конечно, я пошел к отцу,
о да! Конечно, — хотя я знаю, что мертвые
не могут ничего слышать, но я пошел: надо уважать желания
тех, кто трудился для нас и
не менее нас страдал, —
не так ли?
Но еще
не спета песня всех прекрасней,
Песня
о начале всех начал на свете,
Песнь
о сердце мира,
о волшебном сердце
Той, кого мы, люди, Матерью зовем!
Женщины плакали, глядя на него, мужчины, брезгливо сморщив лица, угрюмо ушли; мать урода сидела на земле,
то пряча голову,
то поднимая ее и глядя на всех так, точно без слов спрашивала
о чем-то, чего никто
не понимал.
— Ваш предводитель — мой сын, — сказала она, и ни один из солдат
не усумнился в этом. Шли рядом с нею, хвалебно говоря
о том, как умен и храбр ее сын, она слушала их, гордо подняв голову, и
не удивлялась — ее сын таков и должен быть!
— Нас, конечно, опрокинуло. Вот — мы оба в кипящей воде, в пене, которая ослепляет нас, волны бросают наши тела, бьют их
о киль барки. Мы еще раньше привязали к банкам всё, что можно было привязать, у нас в руках веревки, мы
не оторвемся от нашей барки, пока есть сила, но — держаться на воде трудно. Несколько раз он или я были взброшены на киль и тотчас смыты с него. Самое главное тут в
том, что кружится голова, глохнешь и слепнешь — глаза и уши залиты водой, и очень много глотаешь ее.
— Она говорила очень много и горячо, а я слушал и думал: «Так, синьора!» Я видел ее
не в первый раз, и ты, конечно, знаешь, что никто
не мечтает
о женщине горячее, чем солдат. Разумеется, я представлял ее себе доброй, умной, с хорошим сердцем, и в
то время мне казалось, что дворяне — особенно умны.
Однажды, после обеда, в гостиной, ожидая кофе, отец заговорил
о том, что пора бросить игрушки и начать учиться серьезно, но сестра, тоном человека, чей ум признан и с кем нельзя
не считаться, — спросила...
Сначала Эмилия миролюбиво убеждала свекровь, что она любит ее сына, ей
не в чем упрекнуть себя. А
та всё чаще и сильней оскорбляла ее подозрениями и, возбуждаемая дьяволом, принялась болтать направо и налево
о том, что невестка потеряла стыд.
Старик Джиованни Туба еще в ранней молодости изменил земле ради моря — эта синяя гладь,
то ласковая и тихая, точно взгляд девушки,
то бурная, как сердце женщины, охваченное страстью, эта пустыня, поглощающая солнце, ненужное рыбам, ничего
не родя от совокупления с живым золотом лучей, кроме красоты и ослепительного блеска, — коварное море, вечно поющее
о чем-то, возбуждая необоримое желание плыть в его даль, — многих оно отнимает у каменистой и немой земли, которая требует так много влаги у небес, так жадно хочет плодотворного труда людей и мало дает радости — мало!
А море — дышит, мерно поднимается голубая его грудь; на скалу, к ногам Туба, всплескивают волны, зеленые в белом, играют, бьются
о камень, звенят, им хочется подпрыгнуть до ног парня, — иногда это удается, вот он, вздрогнув, улыбнулся — волны рады, смеются, бегут назад от камней, будто бы испугались, и снова бросаются на скалу; солнечный луч уходит глубоко в воду, образуя воронку яркого света, ласково пронзая груди волн, — спит сладким сном душа,
не думая ни
о чем, ничего
не желая понять, молча и радостно насыщаясь
тем, что видит, в ней тоже ходят неслышно светлые волны, и, всеобъемлющая, она безгранично свободна, как море.
Так и заснул навсегда для земли человек, плененный морем; он и женщин любил, точно сквозь сон, недолго и молча, умея говорить с ними лишь
о том, что знал, —
о рыбе и кораллах, об игре волн, капризах ветра и больших кораблях, которые уходят в неведомые моря; был он кроток на земле, ходил по ней осторожно, недоверчиво и молчал с людьми, как рыба, поглядывая во все глаза зорким взглядом человека, привыкшего смотреть в изменчивые глубины и
не верить им, а в море он становился тихо весел, внимателен к товарищам и ловок, точно дельфин.
— Я
не могу прочитать, но я уверен, что напечатали правду. Бедняки должны быть великими героями для
того, чтобы
о них сказали правду наконец!
— Я слушаю, — нетерпеливо нарушил солдат обиженное, рыбье молчание рыбака, и
не спеша, негромко, старик начал сплетать повествование
о том, что все и всегда будут слушать внимательно.
Он долго старался
о том, чтоб она полюбила его, но
не имел успеха и решил опозорить девушку, рассчитав, что Карлоне Гальярди откажется от порочной и тогда ему легко будет взять ее.
Простодушные люди поверили ему, несмотря на гнев девушки, забыв
о том, что ведь она сама звала на помощь, — никто
не знал, что характер грека зовется хитростью.
—
О нет. Но
те плоды, которые
не попали в мальчишек, разбились
о стены, а остальные мы съели, после
того как я победил и помирился с врагами…
Не о корысти и военном прибытке теперь думали они,
не о том, кому посчастливится набрать червонцев, дорогого оружия, шитых кафтанов и черкесских коней; но загадалися они — как орлы, севшие на вершинах обрывистых, высоких гор, с которых далеко видно расстилающееся беспредельно море, усыпанное, как мелкими птицами, галерами, кораблями и всякими судами, огражденное по сторонам чуть видными тонкими поморьями, с прибрежными, как мошки, городами и склонившимися, как мелкая травка, лесами.
Неточные совпадения
Городничий (в сторону).
О, тонкая штука! Эк куда метнул! какого туману напустил! разбери кто хочет!
Не знаешь, с которой стороны и приняться. Ну, да уж попробовать
не куды пошло! Что будет,
то будет, попробовать на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду в деньгах или в чем другом,
то я готов служить сию минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
Городничий.
О, черт возьми! нужно еще повторять! как будто оно там и без
того не стоит.
Артемий Филиппович.
О! насчет врачеванья мы с Христианом Ивановичем взяли свои меры: чем ближе к натуре,
тем лучше, — лекарств дорогих мы
не употребляем. Человек простой: если умрет,
то и так умрет; если выздоровеет,
то и так выздоровеет. Да и Христиану Ивановичу затруднительно было б с ними изъясняться: он по-русски ни слова
не знает.
Потом свою вахлацкую, // Родную, хором грянули, // Протяжную, печальную, // Иных покамест нет. //
Не диво ли? широкая // Сторонка Русь крещеная, // Народу в ней
тьма тём, // А ни в одной-то душеньке // Спокон веков до нашего //
Не загорелась песенка // Веселая и ясная, // Как вёдреный денек. //
Не дивно ли?
не страшно ли? //
О время, время новое! // Ты тоже в песне скажешься, // Но как?.. Душа народная! // Воссмейся ж наконец!
Не только
не гнушалися // Крестьяне Божьим странником, // А спорили
о том, // Кто первый приютит его, // Пока их спорам Ляпушкин // Конца
не положил: // «Эй! бабы! выносите-ка // Иконы!» Бабы вынесли;