Неточные совпадения
Вечером этого дня Илья, устав бродить по двору, сидел на полу около стола дяди и сквозь дрёму
слушал разговор Терентия с дедушкой Еремеем, который пришёл в трактир попить чайку. Тряпичник очень подружился с горбуном и всегда усаживался
пить чай рядом со столом Терентия.
Приятно
было Илье
слушать уверенные и любовные речи старика о боге, от ласковых слов в сердце мальчика рождалось бодрое, крепкое чувство надежды на что-то хорошее, что ожидает его впереди. Он повеселел и стал больше ребёнком, чем
был первое время жизни в городе.
На той же липе, в которой Яков устроил часовню, — Пашка вешал западни на чижей и синиц. Ему жилось тяжело, он похудел, осунулся. Бегать по двору ему
было некогда: он целые дни работал у Перфишки, и только по праздникам, когда сапожник
был пьян, товарищи видели его. Пашка спрашивал их о том, что они учат в школе, и завистливо хмурился,
слушая их рассказы, полные сознанием превосходства над ним.
Маше нравилось
слушать густой голос этой женщины с глазами коровы. И, хотя от Матицы всегда пахло водкой, — это не мешало Маше влезать на колени бабе, крепко прижимаясь к её большой, бугром выступавшей вперёд груди, и целовать её в толстые губы красиво очерченного рта. Матица приходила по утрам, а вечером у Маши собирались ребятишки. Они играли в карты, если не
было книг, но это случалось редко. Маша тоже с большим интересом
слушала чтение, а в особенно страшных местах даже вскрикивала тихонько.
Илья
слушал и пытался представить себе купца Строганого. Ему почему-то стало казаться, что купец этот должен
быть похож на дедушку Еремея, — такой же тощий, добрый и приятный. Но когда он пришёл в лавку, там за конторкой стоял высокий мужик с огромным животом. На голове у него не
было ни волоса, но лицо от глаз до шеи заросло густой рыжей бородой. Брови тоже
были густые и рыжие, под ними сердито бегали маленькие, зеленоватые глазки.
Дни тянулись один за другим, как длинные, серые нити, разматываясь с какого-то невидимого клубка, и мальчику стало казаться, что конца не
будет этим дням, всю жизнь он простоит у дверей,
слушая базарный шум.
Илья
слушал эту речь, но плохо понимал её. По его разумению, Карп должен
был сердиться на него не так: он
был уверен, что приказчик дорогой поколотит его, и даже боялся идти домой… Но вместо злобы в словах Карпа звучала только насмешка, и угрозы его не пугали Илью. Вечером хозяин позвал Илью к себе, наверх.
Илья с удовольствием
слушал, ему
было приятно, что случилось именно то, чего он ожидал, и подтверждает его мысли о людях. Он закинул руки под голову и вновь отдал себя во власть думам.
Купец дал ей всё, чего она желала. Вскоре Илья сидел в новой квартире Олимпиады, разглядывал толстые ковры на полу, мебель, обитую тёмным плюшем, и
слушал спокойную речь своей любовницы. Он не замечал в ней особенного удовольствия от перемены обстановки: она
была так же спокойна и ровна, как всегда.
Илья
слушал её шёпот, стоя у печки, и, рассматривая окутанную чем-то серым фигурку Маши, думал: «А что
будет с этой девочкой?..»
У лавки менялы собралась большая толпа, в ней сновали полицейские, озабоченно покрикивая, тут же
был и тот, бородатый, с которым разговаривал Илья. Он стоял у двери, не пуская людей в лавку, смотрел на всех испуганными глазами и всё гладил рукой свою левую щёку, теперь ещё более красную, чем правая. Илья встал на виду у него и прислушивался к говору толпы. Рядом с ним стоял высокий чернобородый купец со строгим лицом и, нахмурив брови,
слушал оживлённый рассказ седенького старичка в лисьей шубе.
— Как бы хорошо-то, — вздыхая, говорила девочка. — Весной бы и пошли мы. Все дни я про это думаю, даже во сне снится, будто иду, иду… Голубчик! Он тебя
послушает — скажи, чтобы взял! Я его хлеба не
буду есть… я милостину просить
буду! Мне дадут — я маленькая… Илюша? Хочешь — руку поцелую?
— Я? Нет, сегодня ни капли… Я ведь теперь не
пью… так разве, для храбрости, когда отец дома, рюмки две-три хвачу! Боюсь отца…
Пью только такое, которое не пахнет водкой… Ну, —
слушай!
Илья
слушал и молчал. Он понимал, что Маша пристроилась лучше, чем можно
было ожидать. Но всё же ему
было жалко девочку. Последнее время он почти не видал её, не думал о ней, а теперь ему вдруг показалось, что без Маши дом этот стал грязнее.
Голос у Якова стал слаб и звучал, как скрип
пилы, режущей дерево. Читая, он поднимал левую руку кверху, как бы приглашая больных в палате
слушать зловещие пророчества Исайи. Большие мечтательные глаза придавали жёлтому лицу его что-то страшное. Увидав Илью, он бросал книгу и с беспокойством спрашивал товарища всегда об одном...
Илья
слушал её тонкий, сухой голос и крепко тёр себе лоб. Несколько раз в течение её речи он поглядывал в угол, где блестела золочёная риза иконы с венчальными свечами по бокам её. Он не удивлялся, но ему
было как-то неловко, даже боязно. Это предложение, осуществляя его давнюю мечту, ошеломило его, обрадовало. Растерянно улыбаясь, он смотрел на маленькую женщину и думал...
Илья
слушал,
пил чай, и ему казалось, что чай горьковат.
Ему
было невесело, и смеялся он потому, что не знал, о чём и как говорить с этой женщиной, но
слушал её с глубоким интересом и, наконец, задумчиво сказал...
Илья
слушал её рассказы и тоже вспоминал о своём прошлом, ощущая в душе невидимые нити, крепко связывавшие её с домом Петрухи Филимонова. И ему казалось, что этот дом всегда
будет мешать ему жить спокойно…
Эту тишину он
слушал с наслаждением, упивался ею, она
была нова для него и невыразимо приятна.
— Мальчик при магазине должен
быть ловок и услужлив. Его не за то кормят хлебом, что он сидит целый день у двери и чистит себе пальцем в носу. А когда говорит хозяйка, он должен
слушать внимательно и не смотреть букой…
Но у Гаврика
был свой характер.
Слушая щебетанье хозяйки, он пребывал в полном равнодушии. Разговаривал он с нею грубо, без признаков почтения к её сану хозяйки. А когда она уходила, он замечал хозяину...
Он снова начал рассказывать о своём путешествии, искоса поглядывая на Илью. А Илья
слушал его речь, как шум дождя, и думал о том, как он
будет жить с дядей…
Лицо у неё
было плутоватое, ласковое, глаза блестели задорно… Лунёв, протянув руку, взял её за плечо… В нём вспыхнула ненависть к ней, зверское желание обнять её, давить на своей груди и
слушать треск её тонких костей.
— Ой… пусти! Больно!.. Ты с ума сошёл? Здесь нельзя обниматься… И…
послушай! Дядю неудобно иметь: он горбатый… его
будут бояться… пусти же! Его надо куда-нибудь пристроить, — слышишь?
Лунёв стоял рядом с дверью, и нужно
было идти мимо него. Он всё смеялся. Ему приятно
было видеть, что эти люди боятся его; он замечал, что гостям не жалко Автономовых, что они с удовольствием стали бы всю ночь
слушать его издевательства, если б не боялись его.