Неточные совпадения
Сильный, красивый
и неглупый, он был одним из
тех людей, которым всегда
и во всем сопутствует удача — не потому, что они талантливы
и трудолюбивы,
а скорее потому, что, обладая огромным запасом энергии, они по пути к своим целям не умеют — даже не могут — задумываться над выбором средств
и не знают иного закона, кроме своего желания.
Они приносят ей в жертву несколько бессонных ночей;
а если случится, что она одолеет их души,
то они, побежденные ею, никогда не бывают разбиты
и так же сильно живут под ее началом, как жили
и без нее…
За девять лет супружества жена родила ему четырех дочерей, но все они умерли. С трепетом ожидая рождения, Игнат мало горевал об их смерти — они были не нужны ему. Жену он бил уже на второй год свадьбы, бил сначала под пьяную руку
и без злобы,
а просто по пословице: «люби жену — как душу, тряси ее — как грушу»; но после каждых родов у него, обманутого в ожиданиях, разгоралась ненависть к жене,
и он уже бил ее с наслаждением, за
то, что она не родит ему сына.
Не прошло полугода со дня смерти жены, как он уже посватался к дочери знакомого ему по делам уральского казака-старообрядца. Отец невесты, несмотря на
то, что Игнат был
и на Урале известен как «шалый» человек, выдал за него дочь. Ее звали Наталья. Высокая, стройная, с огромными голубыми глазами
и длинной темно-русой косой, она была достойной парой красавцу Игнату;
а он гордился своей женой
и любил ее любовью здорового самца, но вскоре начал задумчиво
и зорко присматриваться к ней.
—
А может, ты был давно когда? — опять возвратился Фома к своей
теме,
и по лицу его было видно, что он очень хотел бы услышать утвердительный ответ.
— Вот оно что!.. — проговорил он, тряхнув головой. — Ну, ты не
того, — не слушай их. Они тебе не компания, — ты около них поменьше вертись. Ты им хозяин, они — твои слуги, так
и знай. Захочем мы с тобой,
и всех их до одного на берег швырнем, — они дешево стоят,
и их везде как собак нерезаных. Понял? Они про меня много могут худого сказать, — это потому они скажут, что я им — полный господин. Тут все дело в
том завязло, что я удачливый
и богатый,
а богатому все завидуют. Счастливый человек — всем людям враг…
С этого дня Фома заметил, что команда относится к нему как-то иначе, чем относилась раньше: одни стали еще более угодливы
и ласковы, другие не хотели говорить с ним,
а если
и говорили,
то сердито
и совсем не забавно, как раньше бывало.
— Нет, уж это без всякой совести! Не было у меня такого уговору, чтобы дрова таскать. Матрос — ну, стало быть, дело твое ясное!..
А чтобы еще
и дрова… спасибо! Это значит — драть с меня
ту шкуру, которой я не продал… Это уж без совести! Ишь ты, какой мастер соки-то из людей выжимать.
Странный звук подплывал все ближе
и рос в своей силе, рыдал
и таял в черной
тьме.
А на палубе тревожно шептали...
— Эх ты! Богатый,
а не завел голубей… У меня
и то три есть, — скобарь один, да голубка пегая, да турман… Кабы у меня отец был богатый, — я бы сто голубей завел
и все бы гонял целый день.
И у Смолина есть голуби — хорошие! Четырнадцать, — турмана-то он мне подарил. Только — все-таки он жадный… Все богатые — жадные!
А ты тоже — жадный?
Вот это уменье
и есть
то самое, что будет хитрее всяких книг,
а в книгах о нем ничего не написано…
—
И вот, сударь ты мой, в некотором царстве, в некотором государстве жили-были муж да жена,
и были они бедные-пребедные!.. Уж такие-то разнесчастные, что
и есть-то им было нечего. Походят это они по миру, дадут им где черствую, завалящую корочку, —
тем они день
и сыты.
И вот родилось у них дите… родилось дите — крестить надо,
а как они бедные, угостить им кумов да гостей нечем, — не идет к ним никто крестить! Они
и так, они
и сяк, — нет никого!..
И взмолились они тогда ко господу: «Господи! Господи!..»
—
То и зазнается, что ты учишься плохо,
а он всегда помогает тебе… Он — умный…
А что бедный, так — разве в этом он виноват? Он может выучиться всему, чему захочет,
и тоже будет богат…
От крика они разлетятся в стороны
и исчезнут,
а потом, собравшись вместе, с горящими восторгом
и удалью глазами, они со смехом будут рассказывать друг другу о
том, что чувствовали, услышав крик
и погоню за ними,
и что случилось с ними, когда они бежали по саду так быстро, точно земля горела под ногами.
Фоме в
то время было около пятнадцати лет, он ловко вывернулся из рук старика. Но не побежал от него,
а, нахмурив брови
и сжав кулаки, с угрозой произнес...
Фома, наблюдая за игрой физиономии старика, понял, что он боится отца. Исподлобья, как волчонок, он смотрел на Чумакова;
а тот со смешной важностью крутил седые усы
и переминался с ноги на ногу перед мальчиком, который не уходил, несмотря на данное ему разрешение.
— Да — я не знаю! — сказал Фома смущенно. — Играешь, играешь… все одно
и то же… надоест!
А это…
—
А что ты сам за себя отвечаешь — это хорошо. Там господь знает, что выйдет из тебя,
а пока… ничего! Дело не малое, ежели человек за свои поступки сам платить хочет, своей шкурой… Другой бы, на твоем месте, сослался на товарищей,
а ты говоришь — я сам… Так
и надо, Фома!.. Ты в грехе, ты
и в ответе… Что, — Чумаков-то… не
того… не ударил тебя? — с расстановкой спросил Игнат сына.
— Ах… пес! Вот, гляди, каковы есть люди: его грабят,
а он кланяется — мое вам почтение! Положим, взяли-то у него, может, на копейку, да ведь эта копейка ему — как мне рубль…
И не в копейке дело,
а в
том, что моя она
и никто не смей ее тронуть, ежели я сам не брошу… Эх! Ну их! Ну-ка говори — где был, что видел?
— Мне что? Я молчу… Но как ты еще молод,
а мне сказано «следи!» —
то за недосмотр мне
и попадет в рыло…
Он возился в сумраке, толкал стол, брал в руки
то одну,
то другую бутылку
и снова ставил их на место, смеясь виновато
и смущенно.
А она вплоть подошла к нему
и стояла рядом с ним, с улыбкой глядя в лицо ему
и на его дрожащие руки.
— Что ты это?! — даже с испугом воскликнул парень
и стал горячо
и торопливо говорить ей какие-то слова о красоте ее, о
том, какая она ласковая, как ему жалко ее
и как стыдно пред ней.
А она слушала
и все целовала его щеки, шею, голову
и обнаженную грудь.
Знай вот что: дело — зверь живой
и сильный, править им нужно умеючи, взнуздывать надо крепко,
а то оно тебя одолеет…
— Пропащий — пропал, о нем, стало быть,
и речь вести не стоит… Есть духовная,
и в ней сказано: «Все мое движимое
и недвижимое — дочери моей Любови…»
А насчет
того, что сестра она тебе крестовая, — обладим…
— Это, положим, верно, — бойка она — не в меру… Но это — пустое дело! Всякая ржавчина очищается, ежели руки приложить…
А крестный твой — умный старик… Житье его было спокойное, сидячее, ну, он, сидя на одном-то месте,
и думал обо всем… его, брат, стоит послушать, он во всяком житейском деле изнанку видит… Он у нас — ристократ — от матушки Екатерины! Много о себе понимает…
И как род его искоренился в Тарасе,
то он
и решил — тебя на место Тараса поставить, чувствуешь?
А между
тем Игнат, мало изменяясь по внешности, становился все более беспокойным, ворчливым
и все чаще жаловался на недомоганье.
— Сон я потерял… бывало, дрыхну — хоть кожу с меня сдери, не услышу!
А теперь ворочаюсь, ворочаюсь с боку на бок, едва под утро засну… Сердце бьется неровно,
то как загнанное, часто так — тук-тук-тук…
а то вдруг замрет, — кажись, вот сейчас оторвется да
и упадет куда-то, в недра самые… Помилуй мя, боже, по велицей милости твоей!..
— Ты
и слушай!.. Ежели мой ум присовокупить к твоей молодой силе — хорошую победу можно одержать… Отец твой был крупный человек… да недалеко вперед смотрел
и не умел меня слушаться…
И в жизни он брал успех не умом,
а сердцем больше… Ох, что-то из тебя выйдет… Ты переезжай ко мне,
а то одному жутко будет в доме…
А по мере
того, как обращается он в жизни, впитывает в себя сальце да маслице, пот да слезы, — образуются в нем душонка
и умишко…
И с
того начинает он расти
и вверх
и вниз…
то, глядишь, цена ему пятак,
то пятиалтынный,
то сотня рублей…
а бывает он
и выше всяких цен…
— Не знаю я этого… — съехидничал старик. — Я насчет
того больше, что очень уж не мудро это самое благотворительное дело…
И даже так я скажу, что не дело это,
а — одни вредные пустяки!
—
И я говорю: совершенно незачем. Потому деньги дадены твоим отцом,
а почет тебе должен пойти по наследству. Почет —
те же деньги… с почетом торговому человеку везде кредит, всюду дорога… Ты
и выдвигайся вперед, чтобы всяк тебя видел
и чтоб, ежели сделал ты на пятак, — на целковый тебе воздали…
А будешь прятаться — выйдет неразумие одно.
—
А, Яков Тарасович! — дружелюбно воскликнул губернатор, с улыбкой стиснув руку Маякина
и потрясая ее, в
то время как старик прикладывался к руке архиерея. — Как поживаете, бессмертный старичок?
—
А вот, говорю, вы денежки на техническое приспособьте… Ежели его в малых размерах завести,
то — денег одних этих хватит,
а в случае можно еще в Петербурге попросить — там дадут! Тогда
и городу своих добавлять не надо
и дело будет умнее.
А Маякин сидел рядом с городским головой, быстро вертел вилкой в воздухе
и все что-то говорил ему, играя морщинами. Голова, седой
и краснорожий человек с короткой шеей, смотрел на него быком с упорным вниманием
и порой утвердительно стукал большим пальцем по краю стола. Оживленный говор
и смех заглушали бойкую речь крестного,
и Фома не мог расслышать ни слова из нее,
тем более что в ушах его все время неустанно звенел тенорок секретаря...
Фома не любил дочь Маякина,
а после
того, как он узнал от Игната о намерении крестного женить его на Любе, молодой Гордеев стал даже избегать встреч с нею. Но после смерти отца он почти каждый день бывал у Маякиных,
и как-то раз Люба сказала ему...
— Ну! — махнул рукой Фома. — Брось… никакого толку не будет от книг твоих!.. Вон отец-то у тебя книг не читает,
а… ловок он! Смотрел я на него сегодня — завидно стало. Так это он со всеми обращается… свободно, умеючи, для всякого имеет слово… Сразу видно, что чего он захочет,
того и добьется.
—
То есть так-таки просто неразумно, да
и все тут. Говорит, например, с тобою губернатор,
а ты молчишь…
— Прежде всего, Фома, уж ежели ты живешь на сей земле,
то обязан надо всем происходящим вокруг тебя думать. Зачем?
А дабы от неразумия твоего не потерпеть тебе
и не мог ты повредить людям по глупости твоей. Теперь: у каждого человеческого дела два лица, Фома. Одно на виду у всех — это фальшивое, другое спрятано — оно-то
и есть настоящее. Его
и нужно уметь найти, дабы понять смысл дела… Вот, к примеру, дома ночлежные, трудолюбивые, богадельни
и прочие такие учреждения. Сообрази — на что они?
Когда крестный говорил о чиновниках, он вспомнил о лицах, бывших на обеде, вспомнил бойкого секретаря,
и в голове его мелькнула мысль о
том, что этот кругленький человечек, наверно, имеет не больше тысячи рублей в год,
а у него, Фомы, — миллион. Но этот человек живет так легко
и свободно,
а он, Фома, не умеет, конфузится жить. Это сопоставление
и речь крестного возбудили в нем целый вихрь мыслей, но он успел схватить
и оформить лишь одну из них.
— Мне — ничего, меня не убудет от
того, что тебя обгложут.
А что ее Сонькой зовут — это всем известно…
И что она любит чужими руками жар загребать — тоже все знают.
— Фу-у! Ка-ак ты говорить научился!
То есть как град по крыше… сердито! Ну ладно, — будь похож на человека… только для этого безопаснее в трактир ходить; там человеки все же лучше Софьиных…
А ты бы, парень, все-таки учился бы людей-то разбирать, который к чему… Например — Софья… Что она изображает? Насекомая для украшения природы
и больше — ничего!
Маякин, бросив в грязь Медынскую,
тем самым сделал ее доступной для крестника,
и скоро Фома понял это. В деловых весенних хлопотах прошло несколько дней,
и возмущенные чувства Фомы затихли. Грусть о потере человека притупила злобу на женщину,
а мысль о доступности женщины усилила влечение к ней. Незаметно для себя он решил, что ему следует пойти к Софье Павловне
и прямо, просто сказать ей, чего он хочет от нее, — вот
и все!
Но ему стало неловко
и даже смешно при мысли о
том, как легко ему жениться. Можно завтра же сказать крестному, чтоб он сватал невесту,
и — месяца не пройдет, как уже в доме вместе с ним будет жить женщина.
И день
и ночь будет около него. Скажет он ей: «Пойдем гулять!» —
и она пойдет… Скажет: «Пойдем спать!» — тоже пойдет… Захочется ей целовать его —
и она будет целовать, если бы он
и не хотел этого.
А сказать ей «не хочу, уйди!» — она обидится…
— Я? Я знаю! — уверенно сказал Щуров, качнув головой,
и глаза его потемнели. — Я сам тоже предстану пред господом… не налегке… Понесу с собой ношу тяжелую пред святое лицо его… Я сам тоже тешил дьявола… только я в милость господню верую,
а Яшка не верит ни в чох, ни в сон, ни в птичий грай… Яшка в бога не верит… это я знаю!
И за
то, что не верит, — на земле еще будет наказан!
Теперь в вагоне едут… депеши рассылают…
а то вон, слышь, так выдумали, что в конторе у себя говорит человек,
и за пять верст его слышно… тут уж не без дьяволова ума!..
— Да, парень! Думай… — покачивая головой, говорил Щуров. — Думай, как жить тебе… О-о-хо-хо! как я давно живу! Деревья выросли
и срублены,
и дома уже построили из них… обветшали даже дома…
а я все это видел
и — все живу! Как вспомню порой жизнь свою,
то подумаю: «Неужто один человек столько сделать мог? Неужто я все это изжил?..» — Старик сурово взглянул на Фому, покачал головой
и умолк…
— Богат ты… Яков умрет — еще богаче будешь, все тебе откажет. Одна дочь у него…
и дочь тебе же надо взять… Что она тебе крестовая
и молочная — не беда! Женился бы…
а то что так жить? Чай, таскаешься по девкам?
— Я! — уверенно сказал Щуров. —
И всякий умный человек… Яшка понимает… Деньги? Это, парень, много! Ты разложи их пред собой
и подумай — что они содержат в себе? Тогда поймешь, что все это — сила человеческая, все это — ум людской… Тысячи людей в деньги твои жизнь вложили.
А ты можешь все их, деньги-то, в печь бросить
и смотри, как они гореть будут…
И будешь ты в
ту пору владыкой себя считать…
— Оттого, что у дураков денег не бывает… Деньги пускают в дело… около дела народ кормится…
а ты надо всем
тем народом — хозяин… Бог человека зачем создал?
А чтобы человек ему молился… Он один был,
и было ему одному-то скучно… ну, захотелось власти…
А как человек создан по образу, сказано,
и по подобию его,
то человек власти хочет…
А что, кроме денег, власть дает?.. Так-то… Ну,
а ты — деньги принес мне?