Неточные совпадения
Он чуть не закричал на жену. Около него суетилась повитуха; болтая в воздухе плачущим ребенком, она что-то убедительно
говорила ему, но он ничего не слышал и не мог оторвать своих глаз от страшного лица жены. Губы ее шевелились, он слышал тихие слова, но не понимал их. Сидя на краю постели, он
говорил глухим и робким
голосом...
Он был владельцем канатного завода, имел в городе у пристаней лавочку. В этой лавочке, до потолка заваленной канатом, веревкой, пенькой и паклей, у него была маленькая каморка со стеклянной скрипучей дверью. В каморке стоял большой, старый, уродливый стол, перед ним — глубокое кресло, и в нем Маякин сидел целыми днями, попивая чай, читая «Московские ведомости». Среди купечества он пользовался уважением, славой «мозгового» человека и очень любил ставить на вид древность своей породы,
говоря сиплым
голосом...
Фоме становилось боязно, и он вздрагивал; дрема отлетала от него, он слышал
голос крестного, который, пощипывая бородку, с тонкой усмешкой
говорил...
— Сиротинка моя болезная! —
говорила она бархатным, дрожащим от полноты звука
голосом и тихо гладила его рукой по лицу. — Ишь прильнул как… дитятко мое милое!
Ее не приходится долго просить. Позевывая, осипшим от сна
голосом, старуха, закрыв глаза, размеренно
говорит...
В чужих садах он держал себя намеренно неосторожно:
говорил во весь
голос, с треском ломал сучья яблонь, сорвав червивое яблоко, швырял его куда-нибудь по направлению к дому садовладельца.
— Ты скажи искренно, — понизив
голос,
говорила она, — ведь ты моего отца не любишь? Не нравится он тебе?
— Люблю я вас, люблю! Разве это можно — не любить вас? — горячо
говорил он, и тотчас же пониженным
голосом с грустью добавлял: — Да ведь вам это не нужно!..
Парень смотрел на нее, чувствуя себя обезоруженным ее ласковыми словами и печальной улыбкой. То холодное и жесткое, что он имел в груди против нее, — таяло в нем от теплого блеска ее глаз. Женщина казалась ему теперь маленькой, беззащитной, как дитя. Она
говорила что-то ласковым
голосом, точно упрашивала, и все улыбалась; но он не вслушивался в ее слова.
— Красивый человек и жить хорошо должен… А про вас вон
говорят… —
Голос его оборвался, и, махнув рукой, он глухо закончил: — Прощайте!
Фома вместе со стулом подвинулся к ней и, наклонившись, зачем-то понизив
голос, стал рассказывать. Он
говорил, и по мере того, как вспоминал слова, сказанные им Медынской, у него воскресали и чувства, вызывавшие эти слова.
— Нельзя, Мартын Никитич,
говорить так о женщине, которая… — заговорил Ухтищев убедительным
голосом, но Фома перебил его.
— Что и
говорить! — с восхищением оглядывая Сашу, сказал мужик. — Бо-ольшая сила
голосу в грудях у них!
Ей не хотелось
говорить, но отец настаивал, и
голос его становился все суше и сердитей. Тогда она беспокойно спросила его...
Она не напивалась, она всегда
говорила с людьми твердым, властным
голосом, и все ее движения были одинаково уверенны, точно этот поток не овладевал ею, а она сама управляла его бурным течением.
Старик уныло опустил голову,
голос его оборвался, и так глухо, точно он
говорил куда-то внутрь себя, он сказал...
Теперь, бросив
говорить о себе, Ежов заговорил иным тоном, спокойнее.
Голос его звучал твердо и уверенно, лицо стало важно и строго. Он стоял среди комнаты, подняв руку с вытянутым пальцем, и
говорил, точно читал...
Только о себе самом он
говорил каким-то особым
голосом, и чем горячее
говорил о себе, тем беспощаднее ругал всех и всё.
Ежов вскочил на ноги и, встав против Фомы, стал
говорить высоким
голосом и точно декламируя...
— Эх, брат! —
говорил Фома, понижая
голос, отчего он становился убедительнее и гуще. — Живая ты душа, — за что пропадаешь?
Она
говорила быстро, большая часть ее слов исчезала в свисте и шипении; выделялись лишь те слова, которые она выкрикивала визгливым, раздраженным
голосом. Концы платка торчали на голове у нее, как маленькие рожки, и тряслись от движения ее челюсти, Фома при виде ее взволнованной и смешной фигуры опустился на диван. Ежов стоял и, потирая лоб, с напряжением вслушивался в ее речь…
Его злила их солидная стойкость, эта единодушная уверенность в себе, торжествующие лица, громкие
голоса, смех. Они уже уселись за столы, уставленные закусками, и плотоядно любовались огромным осетром, красиво осыпанным зеленью и крупными раками. Трофим Зубов, подвязывая салфетку, счастливыми, сладко прищуренными глазами смотрел на чудовищную рыбу и
говорил соседу, мукомолу Ионе Юшкову...
— Милостивые государи! — повысив
голос,
говорил Маякин. — В газетах про нас, купечество, то и дело пишут, что мы-де с этой культурой не знакомы, мы-де ее не желаем и не понимаем. И называют нас дикими людьми… Что же это такое — культура? Обидно мне, старику, слушать этакие речи, и занялся я однажды рассмотрением слова — что оно в себе заключает?
— Жил я, —
говорил Фома глухим
голосом. — Смотрел… Нарвало у меня в сердце. И вот — прорвался нарыв… Теперь я обессилел совсем! Точно вся кровь вытекла…
Неточные совпадения
Хлестаков (ходит и разнообразно сжимает свои губы; наконец
говорит громким и решительным
голосом).Послушай… эй, Осип!
Осип приносит свечу. Хлестаков печатает. В это время слышен
голос Держиморды: «Куда лезешь, борода?
Говорят тебе, никого не велено пускать».
Осип, слуга, таков, как обыкновенно бывают слуги несколько пожилых лет.
Говорит сурьёзно, смотрит несколько вниз, резонер и любит себе самому читать нравоучения для своего барина.
Голос его всегда почти ровен, в разговоре с барином принимает суровое, отрывистое и несколько даже грубое выражение. Он умнее своего барина и потому скорее догадывается, но не любит много
говорить и молча плут. Костюм его — серый или синий поношенный сюртук.
Пока они гуторили, // Вилась, кружилась пеночка // Над ними: все прослушала // И села у костра. // Чивикнула, подпрыгнула // И человечьим
голосом // Пахому
говорит:
— Пожалейте, атаманы-молодцы, мое тело белое! —
говорила Аленка ослабевшим от ужаса
голосом, — ведомо вам самим, что он меня силком от мужа увел!