Неточные совпадения
Голос
старика прерывался, худое лицо было строго,
от одежд его пахло ладаном.
Фоме в то время было около пятнадцати лет, он ловко вывернулся из рук
старика. Но не побежал
от него, а, нахмурив брови и сжав кулаки, с угрозой произнес...
Не скоро Фома добился
от него толка; против обыкновения
старик был беспокоен, возбужден, его речь, всегда плавная, рвалась, он рассказывал, ругаясь и отплевываясь, и Фома едва разобрал, в чем дело.
— Это, положим, верно, — бойка она — не в меру… Но это — пустое дело! Всякая ржавчина очищается, ежели руки приложить… А крестный твой — умный
старик… Житье его было спокойное, сидячее, ну, он, сидя на одном-то месте, и думал обо всем… его, брат, стоит послушать, он во всяком житейском деле изнанку видит… Он у нас — ристократ —
от матушки Екатерины! Много о себе понимает… И как род его искоренился в Тарасе, то он и решил — тебя на место Тараса поставить, чувствуешь?
От смеха морщины
старика дрожали, каждую секунду изменяя выражение лица; сухие и тонкие губы его прыгали, растягивались и обнажали черные обломки зубов, а рыжая бородка точно огнем пылала, и звук смеха был похож на визг ржавых петель.
Отношения Фомы к Медынской не могли укрыться
от крестного, и однажды
старик, скорчив ехидную рожу, спросил его...
Возмущенный до глубины души, Фома стиснул зубы и ушел
от Маякина, еще глубже засунув руки в карманы. Но
старик вскоре снова заговорил о Медынской.
Фома вспыхнул
от гнева и стыда, круто повернулся к
старику и укоризненно сказал...
Тут его мысль остановилась на жалобах Любови. Он пошел тише, пораженный тем, что все люди, с которыми он близок и помногу говорит, — говорят с ним всегда о жизни. И отец, и тетка, крестный, Любовь, Софья Павловна — все они или учат его понимать жизнь, или жалуются на нее. Ему вспомнились слова о судьбе, сказанные
стариком на пароходе, и много других замечаний о жизни, упреков ей и горьких жалоб на нее, которые он мельком слышал
от разных людей.
Идя к Ананию в гостиницу, Фома невольно вспоминал все, что слышал о
старике от отца и других людей, и чувствовал, что Щуров стал странно интересен для него.
— Нет… — ответил Фома.
От речей
старика в голове у него было тяжело и мутно, и он был доволен, что разговор перешел, наконец, на деловую почву.
— То самое! — твердо сказал
старик. — Смутилась Россия, и нет в ней ничего стойкого: все пошатнулось! Все набекрень живут, на один бок ходят, никакой стройности в жизни нет… Орут только все на разные голоса. А кому чего надо — никто не понимает! Туман на всем… туманом все дышат, оттого и кровь протухла у людей… оттого и нарывы… Дана людям большая свобода умствовать, а делать ничего не позволено —
от этого человек не живет, а гниет и воняет…
До гостиницы оба шли молча. Фома, видя, что крестный, чтоб не отстать
от него, подпрыгивает на ходу, нарочно шагал шире, и то, что
старик не может идти в ногу с ним, поддерживало и усиливало в нем буйное чувство протеста, которое он и теперь уже едва сдерживал в себе.
Старик задыхался
от возбуждения и сверкающими глазами смотрел на дочь так яростно, точно на ее месте Фома сидел. Любовь пугало его возбуждение.
Горький укор, ядовитое презрение выразились на лице
старика. С шумом оттолкнув
от стола свое кресло, он вскочил с него и, заложив руки за спину, мелкими шагами стал бегать по комнате, потряхивая головой и что-то говоря про себя злым, свистящим шепотом… Любовь, бледная
от волнения и обиды, чувствуя себя глупой и беспомощной пред ним, вслушивалась в его шепот, и сердце ее трепетно билось.
— О, нет! — воскликнул Смолин, плавным жестом отмахиваясь
от слов
старика. — Моя цель — поднять значение и цену русской кожи за границей, и вот, вооруженный знанием производства, я строю образцовую фабрику и выпускаю на рынки образцовый товар… Торговая честь страны…
— А куда ее? — спросил
старик, пожав плечами. — Одно пустозвонство и смута
от нее… Конечно, ежели деловой народ, сам купец возьмется в ней писать…
— Здра-авствуй, Тарас Яковлевич, здравствуй… — не отнимая рук
от косяков, говорил и кланялся
старик, криво улыбаясь, — ноги его дрожали.
— Я? Все равно мне… Я к тому, что барственно как-то, когда сигара… Я просто так сказал, — смешно мне… Этакий солидный старичина, борода по-иностранному, сигара в зубах… Кто такой? Мой сынишка — хе-хе-хе! —
Старик толкнул Тараса в плечо и отскочил
от него, как бы испугавшись, — не рано ли он радуется, так ли, как надо, относится к этому полуседому человеку? И он пытливо и подозрительно заглянул в большие, окруженные желтоватыми припухлостями, глаза сына.
Ошеломленный буйным натиском, Фома растерялся, не зная, что сказать
старику в ответ на его шумную похвальбу. Он видел, что Тарас, спокойно покуривая свою сигару, смотрит на отца и углы его губ вздрагивают
от улыбки. Лицо у него снисходительно-довольное, и вся фигура барски гордая. Он как бы забавлялся радостью
старика…
Купцы окружили своего оратора тесным кольцом, маслеными глазами смотрели на него и уже не могли
от возбуждения спокойно слушать его речи. Вокруг него стоял гул голосов и, сливаясь с шумом машины, с ударами колес по воде, образовал вихрь звуков, заглушая голос
старика. И кто-то в восторге визжал...
Теперь, при Маякине, люди, издевавшиеся над Фомой, — молчали, вопросительно и с любопытством поглядывая на
старика и ожидая
от него чего-то. Он был спокоен, но глаза у него поблескивали как-то несообразно событию, — светло…
Неточные совпадения
Крестьяне рассмеялися // И рассказали барину, // Каков мужик Яким. // Яким,
старик убогонький, // Живал когда-то в Питере, // Да угодил в тюрьму: // С купцом тягаться вздумалось! // Как липочка ободранный, // Вернулся он на родину // И за соху взялся. // С тех пор лет тридцать жарится // На полосе под солнышком, // Под бороной спасается //
От частого дождя, // Живет — с сохою возится, // А смерть придет Якимушке — // Как ком земли отвалится, // Что на сохе присох…
Больше ничего
от него не могли добиться, потому что, выговоривши свою нескладицу, юродивый тотчас же скрылся (точно сквозь землю пропал!), а задержать блаженного никто не посмел. Тем не меньше
старики задумались.
— Благодарим, — отвечал
старик, взял стакан, но отказался
от сахара, указав на оставшийся обгрызенный им комок. — Где же с работниками вести дело? — сказал он. — Раззор один. Вот хоть бы Свияжсков. Мы знаем, какая земля — мак, а тоже не больно хвалятся урожаем. Всё недосмотр!
Приехав в обед в деревню и оставив лошадь у приятеля-старика, мужа братниной кормилицы, Левин вошел к
старику на пчельник, желая узнать
от него подробности об уборке покоса.
В середине рассказа
старика об его знакомстве с Свияжским ворота опять заскрипели, и на двор въехали работники с поля с сохами и боронами. Запряженные в сохи и бороны лошади были сытые и крупные. Работники, очевидно, были семейные: двое были молодые, в ситцевых рубахах и картузах; другие двое были наемные, в посконных рубахах, — один
старик, другой молодой малый. Отойдя
от крыльца,
старик подошел к лошадям и принялся распрягать.