«В темноте и гнилушка светит», — злостно думал он. Потом ему вспомнилось спокойное,
серьезное лицо Тараса и рядом с ним напряженно стремящаяся к нему фигура Любы. Это возбудило в нем зависть и — грусть.
Неточные совпадения
Он оробел немножко… но, увидав в зеркале свою статную фигуру, обтянутую сюртуком, смуглое свое
лицо в рамке пушистой черной бородки,
серьезное, с большими темными глазами, — приподнял плечи и уверенно пошел вперед через зал…
Фома смотрел на нее и видел, что наедине сама с собой она не была такой красивой, как при людях, — ее
лицо серьезней и старей, в глазах нет выражения ласки и кротости, смотрят они скучно. И поза ее была усталой, как будто женщина хотела подняться и — не могла.
Лицо у нее было
серьезное, губы плотно сжаты, но глаза она опустила, и Фома не видел их выражения.
Ухтищев смотрел, как рвется из уст его спутника бессвязная речь, видел, как подергиваются мускулы его
лица от усилия выразить мысли, и чувствовал за этой сумятицей слов большое,
серьезное горе.
Заметка о Фоме начиналась описанием кутежа на плотах, и Фома при чтении ее стал чувствовать, что некоторые отдельные слова покусывают его, как комары.
Лицо у него стало
серьезнее, он наклонил голову и угрюмо молчал. А комаров становилось все больше…
Невнимание к нему немножко обижало его и в то же время возбуждало в нем чувство уважения к этим людям с темными, пропитанными свинцовой пылью
лицами. Почти все они вели деловой,
серьезный разговор, в речах их сверкали какие-то особенные слова. Никто из них не заискивал пред ним, не лез к нему с назойливостью, обычной для его трактирных знакомых, товарищей по кутежам. Это нравилось ему…
При виде Фомы он замолчал, уставившись в
лицо его
серьезным, испытующим взглядом. На
лице Любови ясно выразилось смущение, и она, как бы извиняясь, сказала Фоме...
«Что-то с ним особенное, — подумала графиня Нордстон, вглядываясь в его строгое,
серьезное лицо, — что-то он не втягивается в свои рассуждения. Но я уж выведу его. Ужасно люблю сделать его дураком пред Кити, и сделаю».
После этой последней штуки он задумался, помигал глазами и вдруг с совершенно
серьезным лицом подошел к Иленьке: «Попробуйте сделать это; право, это нетрудно».
Неподвижное и
серьезное лицо Раскольникова преобразилось в одно мгновение, и вдруг он залился опять тем же нервным хохотом, как давеча, как будто сам совершенно не в силах был сдержать себя. И в один миг припомнилось ему до чрезвычайной ясности ощущения одно недавнее мгновение, когда он стоял за дверью, с топором, запор прыгал, они за дверью ругались и ломились, а ему вдруг захотелось закричать им, ругаться с ними, высунуть им язык, дразнить их, смеяться, хохотать, хохотать, хохотать!
— Не сравнивайте меня с сестрой, пожалуйста, — поспешно перебила Катя, — это для меня слишком невыгодно. Вы как будто забыли, что сестра и красавица, и умница, и… вам в особенности, Аркадий Николаич, не следовало бы говорить такие слова, и еще с таким
серьезным лицом.
Неточные совпадения
Вольнодумцы, конечно, могут (под личною, впрочем, за сие ответственностью) полагать, что пред
лицом законов естественных все равно, кованая ли кольчуга или кургузая кучерская поддевка облекают начальника, но в глазах людей опытных и
серьезных материя сия всегда будет пользоваться особливым перед всеми другими предпочтением.
Долли, Чириков и Степан Аркадьич выступили вперед поправить их. Произошло замешательство, шопот и улыбки, но торжественно-умиленное выражение на
лицах обручаемых не изменилось; напротив, путаясь руками, они смотрели
серьезнее и торжественнее, чем прежде, и улыбка, с которою Степан Аркадьич шепнул, чтобы теперь каждый надел свое кольцо, невольно замерла у него на губах. Ему чувствовалось, что всякая улыбка оскорбит их.
Подъехав к
серьезному болоту, главной цели поездки, Левин невольно подумывал о том, как бы ему избавиться от Васеньки и ходить без помехи. Степан Аркадьич, очевидно, желал того же, и на его
лице Левин видел выражение озабоченности, которое всегда бывает у настоящего охотника пред началом охоты, и некоторой свойственной ему добродушной хитрости.
— Я уже это пережил, Дарья Дмитревна, — отвечал он, и
лицо его неожиданно приняло грустное и
серьезное выражение.
На углу он встретил спешившего ночного извозчика. На маленьких санках, в бархатном салопе, повязанная платком, сидела Лизавета Петровна. «Слава Богу, слава Богу»! проговорил он, с восторгом узнав ее, теперь имевшее особенно
серьезное, даже строгое выражение, маленькое белокурое
лицо. Не приказывая останавливаться извозчику, он побежал назад рядом с нею.