Неточные совпадения
Я сунул
руку за пазуху, но
хозяин отмахнулся брезгливым жестом...
Я уже знаю, что Василий Семенов еще недавно — шесть лет тому назад — был тоже рабочим, пекарем, сошелся с женою своего
хозяина, старухой, научил ее извести пьяницу-мужа мышьяком и забрал все дело его в свои
руки, а ее — бьет и до того запугал, что она готова, как мышь, жить под полом, лишь бы не попадаться на глаза ему. Мне рассказали эту историю просто, как очень обычное, — даже зависти к удачнику я не уловил в рассказе.
Он бесшумно явился за спиною у меня в каменной арке, отделявшей мастерскую от хлебопекарни; пол хлебопекарни был на три ступеньки выше пола нашей мастерской, —
хозяин встал в арке, точно в раме, сложив
руки на животе, крутя пальцами, одетый — как всегда — в длинную рубаху, завязанную тесьмой на жирной шее, тяжелый и неуклюжий, точно куль муки.
Я устроил из лучины нечто вроде пюпитра и, когда — отбив тесто — становился к столу укладывать крендели, ставил этот пюпитр перед собою, раскладывал на нем книжку и так — читал.
Руки мои не могли ни на минуту оторваться от работы, и обязанность перевертывать страницы лежала на Милове, — он исполнял это благоговейно, каждый раз неестественно напрягаясь и жирно смачивая палец слюною. Он же должен был предупреждать меня пинком ноги в ногу о выходе
хозяина из своей комнаты в хлебопекарню.
Его толстое лицо расплылось в мягкой, полусонной улыбке, серый глаз ожил, смотрит благожелательно, и весь он какой-то новый. За ним стоит широкоплечий мужик, рябой, с большими усами, обритой досиня бородою и серебряной серьгой в левом ухе. Сдвинув набекрень шапку, он круглыми, точно пуговицы, оловянными глазами смотрит, как свиньи толкают
хозяина, и
руки его, засунутые в карманы поддевки, шевелятся там, тихонько встряхивая полы.
Подвизгивая, хрюкая и чавкая, йоркширы суют тупые, жадные морды в колени
хозяина, трутся о его ноги, бока, — он, тоже взвизгивая, отпихивает их одною
рукой, а в другой у него булка, и он дразнит ею боровов, то — поднося ее близко к пастям, то — отнимая, и трясется в ласковом смехе, почти совершенно похожий на них, но еще более жуткий, противный и — любопытный.
Хозяин все ласкает набалованных, чистых и гладких свиней, но движения
рук его становятся ленивее — он, видимо, устал.
Когда человек валился на землю —
хозяин визжал особенно громко и радостно, хлопая себя
руками по толстым, как у женщины, бедрам, захлебываясь смехом.
Кошмарной полосою потянулись ночные беседы с
хозяином: почти каждую ночь он являлся в пекарню после первых петухов, когда черти проваливаются в ад, а я, затопив печь, устраивался перед нею с книгой в
руках.
Хозяин стоял, заложив
руки за спину, лицо у него было мокрое, рубаха сырая.
Егор наклонил под
руки ему свою большую лохматую голову, а
хозяин, вцепившись в кудрявые пасмы казака, выдернул из них несколько волос, посмотрел их на свет и протянул
руку Егору...
— Береги, — бормотал
хозяин, помахивая
рукою. — За все — спросится… за каждый волос…
Хозяин вытянул
руку вперед, сложив пальцы горстью, точно милостыню прося.
Пока
хозяин пил, Сашка метался по мастерским, тоже как охмеленный: глаза беспокойно сверкают,
руки болтаются, точно сломанные, и над потным лбом дрожат рыжие кудри. Все в мастерских открыто говорят о Сашкином воровстве и встречают его одобрительными улыбками. Кузин нараспев выхваливает приказчика сладкими словами...
В ту же секунду с треском отлетела дверь из комнаты
хозяина, и на порог, вскрикивая, выполз Сашка, а
хозяин, вцепившись
руками в косяки, сосредоточенно пинал его в грудь, в бока.
— Это кто? — хрипло спросил
хозяин, из-под
руки присматриваясь к Артему и другую
руку поднимая в уровень с его головой.
И тотчас на
хозяина — пряча
руки за спину, в карманы, за гашники — полезли Пашка, солдат, тихий мужик Лаптев, варщик Никита, все они высовывали головы вперед, точно собираясь бодаться, и все, вперебой, неестественно громко кричали...
Хозяин стоял неподвижно, точно он врос в гнилой, щелявый пол.
Руки он сложил на животе, голову склонил немножко набок и словно прислушивался к непонятным ему крикам. Все шумнее накатывалась на него темная, едва освещенная желтым огоньком стенной лампы толпа людей, в полосе света иногда мелькала — точно оторванная — голова с оскаленными зубами, все кричали, жаловались, и выше всех поднимался голос варщика Никиты...
Опустив
руки,
хозяин повернулся направо и молча ушел прочь, странно покачивая головою с боку на бок.
— Я тебя, кацап, намного здоровше, я троих таких уберу, а тебя — на одну
руку! Понял? Кабы
хозяин…
Он сидел на постели, занимая почти треть ее. Полуодетая Софья лежала на боку, щекою на сложенных ладонях; подогнув одну ногу, другую — голую — она вытянула на колени
хозяина и смотрела встречу мне, улыбаясь, странно прозрачным глазом.
Хозяин, очевидно, не мешал ей, — половина ее густых волос была заплетена в косу, другая рассыпалась по красной, измятой подушке. Держа одною
рукой маленькую ногу девицы около щиколотки, пальцами другой
хозяин тихонько щелкал по ногтям ее пальцев, желтым, точно янтарь.
Противная тяжесть легла на сердце —
хозяин как будто рассчитанно медленно поднимал свою короткую, тяжелую
руку, и — нельзя было понять, вышибет он рюмку или примет?
Несколько раз я встречал
хозяина на улице; раскланивались, — солидно приподняв пухлой
рукою теплый картуз, он спрашивал...
Но почему же я не могу предположить, например, хоть такое обстоятельство, что старик Федор Павлович, запершись дома, в нетерпеливом истерическом ожидании своей возлюбленной вдруг вздумал бы, от нечего делать, вынуть пакет и его распечатать: „Что, дескать, пакет, еще, пожалуй, и не поверит, а как тридцать-то радужных в одной пачке ей покажу, небось сильнее подействует, потекут слюнки“, — и вот он разрывает конверт, вынимает деньги, а конверт бросает на пол властной
рукой хозяина и уж, конечно, не боясь никакой улики.
Неточные совпадения
Осип. Да, хорошее. Вот уж на что я, крепостной человек, но и то смотрит, чтобы и мне было хорошо. Ей-богу! Бывало, заедем куда-нибудь: «Что, Осип, хорошо тебя угостили?» — «Плохо, ваше высокоблагородие!» — «Э, — говорит, — это, Осип, нехороший
хозяин. Ты, говорит, напомни мне, как приеду». — «А, — думаю себе (махнув
рукою), — бог с ним! я человек простой».
— Да, он удивительно смешно говорит. Поняла, куда
хозяин идет! — прибавил он, потрепав
рукой Ласку, которая, подвизгивая, вилась около Левина и лизала то его
руку, то его сапоги и ружье.
Помещик с седыми усами был, очевидно, закоренелый крепостник и деревенский старожил, страстный сельский
хозяин. Признаки эти Левин видел и в одежде — старомодном, потертом сюртуке, видимо непривычном помещику, и в его умных, нахмуренных глазах, и в складной русской речи, и в усвоенном, очевидно, долгим опытом повелительном тоне, и в решительных движениях больших, красивых, загорелых
рук с одним старым обручальным кольцом на безыменке.
— Этот сыр не дурен. Прикажете? — говорил
хозяин. — Неужели ты опять был на гимнастике? — обратился он к Левину, левою
рукой ощупывая его мышцу. Левин улыбнулся, напружил
руку, и под пальцами Степана Аркадьича, как круглый сыр, поднялся стальной бугор из-под тонкого сукна сюртука.
Большой дом со старою семейною мебелью; не щеголеватые, грязноватые, но почтительные старые лакеи, очевидно, еще из прежних крепостных, не переменившие
хозяина; толстая, добродушная жена в чепчике с кружевами и турецкой шали, ласкавшая хорошенькую внучку, дочь дочери; молодчик сын, гимназист шестого класса, приехавший из гимназии и, здороваясь с отцом, поцеловавший его большую
руку; внушительные ласковые речи и жесты
хозяина — всё это вчера возбудило в Левине невольное уважение и сочувствие.