Неточные совпадения
— Ладно, не будь только он; того и смотри, с ярманки вернется, встренется
да денег станет просить, беда! Ох-хо, хо!
Ну, Ванюха, трогай,
да смотри, не больно круто спущай!..
—
Ну, Ваня, будет! Слезай-ка с лошади
да ступай скорее с сестренкой в избу, на печку, — сказал дядя. — Небось оба поесть хотите?
— Ладно, толкуй, — отвечал, смягчаясь, Антон, —
ну,
да что тут, я только так к слову молвил; если и водятся деньжонки, так известно, кому до того дело… Варвара! чего нахохлилась? Собери обед, смерть есть хоцца,
да, чай, и ребята проголодались.
—
Ну, давай хлеба, кваску…
да полно тебе день-деньской хохлиться-то… инда тоска берет, на тебя глядя…
— Эй, ребятишки! — крикнул Антон. — Вы и взаправду завалились на печку — ступайте сюда… а у меня тюря-то славная какая… э! постойте-ка, вот я ее всю съем… слезайте скорее с печки…
Ну, а ты, бабка, что ж, — продолжал он голосом, в котором незаметно уже было и тени досады, — аль с хозяйкой надломила хлебушка? Чего отнекиваешься, режь
да ешь, коли подкладывают, бери ложку — садись, — человек из еды живет, что съешь, то и поживешь.
— Эка девчонка-то у меня баловливая какая, бабушка, — вымолвил мужик, целуя ребенка. — Эка озорливая девчонка-то, — продолжал он, гладя ее по головке. — Сядь-ка ты сюда, плут-девка, сядь-ка поближе к своему дядьке-то
да поешь…
ну, а Ванюшка где?..
— Какой невеличек!.. Поглядела бы ты на него: парнишка куды на смысле, такой-то шустрый, резвый, все разумеет, даром от земли не видать;
да я ведь посмеялся, я не потачлив, что греха таить, а бить не бью… оба они дороги мне больно, бабка, даром не родные, во как, — продолжал он, лаская Аксюшку, — во! не будь их, так, кажись, и мне, и хозяйке моей скорее бы жизнь опостыла; с ними все как бы маленечко повеселее, право-ну!
— Нет, с той самой поры, как в солдаты взяли, ни слуху ни духу; и жена и муж — словно оба сгинули; мы летось еще посылали к ним грамотку
да денег полтинничек; последний отдали;
ну, думали, авось что и проведаем, никакого ответу: живы ли, здоровы ли — господь их ведает. Прошлый год солдаты у нас стояли, уж мы немало понаведывались; не знаем, говорят, такого, — что станешь делать…
Ну, а ты, старуха, кажись, сказывала нам, также не ведаешь ничего про сына-то своего с того времени, как в некруты пошел…
— А вот нам, коли молвить правду, не больно тошно, что брата нету: кабы
да при теперешнем житье, так с ним не наплакаться стать; что греха таить, пути в нем не было, мужик был плошный, неработящий, хмельным делом почал было напоследях-то заниматься; вестимо, какого уж тут ждать добра, что уж это за человек, коли
да у родного брата захребетником жил, — вот разве бабу его так жаль: славная была баба, смирная, работящая…
ну да, видно, во всем бог… на то его есть воля… ох-хо-хо…
—
Да, не знаешь, где найдешь, где потеряешь, — сказал мужик, стараясь принять веселый вид, — день дню розь; пивал пьяно
да ел сладко, а теперь возьмешь вот так-то хлебушка, подольешь кваску — ничаво, думаешь, посоля схлебается! По ком беда не ходила!.. Эх! Варвара, полно тебе, право;
ну что ты себя понапрасну убиваешь; говорю, полно, горю не пособишь, право-ну, не пособишь…
—
Ну, господь с ним, — отвечал откровенно Антон, — я тебе про свое горе говорю… эх, доля моя, доля!.. Вот, почитай, пятый год так бьюсь, и что ни день, то плоше
да плоше…
— Ах ты плут, бестия этакая… из-за тебя стану я беспокоить барина… вас только секи,
да подушных не бери…
ну,
да что тут толковать… не миру платить за тебя… знаю я вас, мошенников… Лошадь жива?..
—
Ну что, Антонушка? — сказала она, отводя от лица волосы и придвигаясь проворно к мужу. — Зачем звал тебя злодей-то наш?..
Да что ж ты не баешь? — прибавила она, нетерпеливо дергая его за полу.
— Ладно, ладно…
ну, а зачем же подзадоривал Федосея
да Ивана Галку ездить на Емельяновку?..
— Портные, ребята удалые!.. Эй, Севка, что ж ты прикорнул, собачья голова, аль сноху нажил?
Ну, запевай: «Эй, вдоль по улице,
да мимо кузницы»…
ну!..
—
Ну,
да черт те дери… эй, земляк, выпей хошь для миру… хошь для миру-то выпей…
—
Да побойся хоть ты бога-то, — отвечал Антон мельнику, — побойся бога; Христов ты человек аль нет?
Ну, что ты меня вертишь, словно махонького; ишь за каку цену хочешь лошадь купить…
— Э!
Да у меня, брат, свояка зовут Антоном.
Ну, ведь говорили мы тебе, не ходи, не продашь лошади за настоящую цену; э! захотел, брат, продать цыгану! Говорят, завтра такого-то покупщика найдем, барина, восемьдесят рублев как раз даст… я знаю… Балай, а Балай, знаешь, на кого я мечу?..
Ну, а как завтра
да опять не выйдет на мою долю счастья, лошади опять не продашь, а только пуще бед наживешь, и с тем домой вернешься…
—
Ну, вот и пришли, — сказал рыженький Антону, — веди лошадь в ворота; ладно; ставь ее вот сюда, под навес,
да пойдем ужинать…
—
Ну, коли так, привяжи ее пока здесь к столбу, а потом приходи сюда спать; я и сам с тобою лягу… пойдем выпьем по чарке винца, смерть прозяб… а там подкинем соломы
да всхрапнем… ладно, что ли?..
— А нешто я отнекиваюсь? Пил с ними;
да, позвал меня товарищ, сам подносил;
ну и пил…
—
Ну,
да нешто… ступай все прямо по большой дороге; на десятой версте, мотри, не забудь, — на десятой, сверни вправо,
да там спросишь… Как придешь в Заболотье-то, понаведайся к Ильюшке Степняку… там тебе всякий укажет…
—
Да, как пройдешь Завалье, спроси Кокинску слободу; обмолвился было маненько,
ну,
да нешто… а из Селезнева колодца пройдешь прямо в Спас-на-Журавли… вотчина будет такая большая…
—
Да, как бы не так, — возразил сурово хозяин, — я небось так вот и отпущу его вам в угоду… он у меня пил, ел, а я его задаром отпущу; коли так, ну-ткась, ты хорохорился за него пуще всех, ну-кась заплати… Что?.. А! Нелюбо?..
—
Ну,
да пущай его поищет, авось как-нибудь и набредет на след… без денег, вестимо, плохо…
да во всем милость божия…
Старик-ат куды, сказывают, горазд был знать места, где дичина водилась; куда, бывало, поедет, руками загребай; вот по эвтой-то причине господа-то…
да,
ну хорошо.
Вот, братцы, раз этак под утро приезжают к ним три купца: также поохотиться, видно, захотели;
ну, хорошо; парнюха-то и выгляди у одного из них невзначай книжку с деньгами; должно быть, они с ярманки или базара какого к ним завернули; разгорелось у него сердце; а парень, говорю, смирный, что ни на есть смирнеющий; скажи он сдуру солдатке-то про эвти деньги, а та и пошла его подзадоривать, пуще
да и пуще, возьми
да возьми: никто, мол, Петруха, не узнает…
Ну, поснедали купцы, запалили ружья,
да и пошли в лес; взяли с собой и парня, Петруху-то;
ну хорошо.
Ну хорошо, как повалился купец, Петруха по порядку, как следно, взял у него деньги, закопал их в землю,
да и зачал кричать, словно на помощь, примерно, зовет, кричит: застрелился
да застрелился!
А вот чем: сидит так-то год целый Петруха в остроге… ладно; а отец, старик-ат, тем временем хлопотать
да хлопотать, много и денег передавал, сказывают…
ну, совсем было и дело-то уладил, ан вышло и бог знает как худо.
— Ишь, балагур старик какой! Ай
да молодец! А ну-ткась, тряхни-ка стариной! У, у! — посыпалось со всех сторон.
Чай, на ярманке накупила по хозяйству… что ж, в гости-то позовешь нас, что ли?..
да полно,
ну, чего пузыришься, ишь огрызается как!
Раз вот как-то иду я и, признаться, не заприметил, шапку ему не снял;
ну хорошо; как подошел он ко мне
да как хватит меня вот в эвто само место;
ну хорошо; я ему и скажи в сердцах-то: Карл Иванович, за что, мол, ты дерешься?
— А так-то любил, что и сказать мудрено… у них, вишь, дочка была… она и теперь у матери,
да только в загоне больно: отец, Никита-то, ее добре не любит…
Ну, как остался он у нас так-то старшим после смерти барина, и пошел тяготить нас всех… и такая-то жисть стала, что, кажись, бежал бы лучше: при барине было нам так-то хорошо, знамо, попривыкли, а тут пошли побранки
да побои, только и знаешь… а как разлютуется… беда! Бьет, колотит, бывало, и баб и мужиков, обижательство всякое творит…
Они рады бы, может статься, особливо барин, в чем помочь мужикам своим,
да, вишь, от них все шито
да крыто; им сказывают: то хорошо, другое хорошо, знатно, мол, жить вашим крестьянам,
ну и ладно, они тому и верят, а господа хорошие, грех сказать; кабы они видали, примерно, что мужики в обиде живут от управляющего
да нужду всяческу терпят, так, вестимо, того бы не попустили…
— Он, нужно сказать, — продолжал фабричный, — изо всего нашего Троскина один только грамоте-то и знал… уж это всегда, коли грамоту написать али псалтырь почитать над покойником, его, бывало, и зовут…
ну, его и засадили; пиши, говорят,
да пиши; подложили бумагу, он и написал, спроворили дело…
Ну хорошо, послали в Питер, никто и не пронюхал; зароком было бабам не сказывать, и дело-то, думали, споро, ан вышло не так…
Народ все проворный, не то что наш брат, деревенский;
ну, братцы, как получили они себе письмо, должно быть, и смекнули, с кой сторонки… бумага али другое что не ладно было; а только догадались — возьми они его, утаи от барина,
да и доведайся, что в нем писано… а мы, вишь, писали, что управляющий и бьет-то нас беззаконно, и всякое обижательство творит.
Кто, говорит, писал на меня жалобу?»
да как закричит… так вот по закожью-то словно морозом проняло: знамо, не свой брат, поди-тка, сладь с ним; маненько мы поплошали тогда, сробели:
ну, а как видим, дело-то больно плохо подступило, несдобровать, доконает!.. все в один голос Антона и назвали; своя-то шкура дороже; думали, тут, того и гляди, пропадешь за всех…
Землица-то у него, как и у всех нас, плохая была;
ну, вестимо, как рук не стало на нее, не осилил, и вовсе не пошло на ней родиться… тут, вишь, братнина семья на руках осталась, двое махоньких ребятенков, не в подмогу, а все в изъян
да в изъян…
— Небось, матушка, плохо смотреть не станет: еще сегодня задал ей порядочную баню…
Ну, видел также, как наш огородишко огораживали… велел я канавкой обнести: надежнее; неравно корова забредет или овца… с этим народцем никак не убережешься… я опять говорил им: как только поймаю корову, овцу или лошадь, себе беру, — плачь не плачь, себе беру, не пущай; и ведь сколько уже раз случалась такая оказия; боятся, боятся неделю, другую, а потом, глядишь, и опять…
ну,
да уж я справлюсь… налей-ка еще чайку…
—
Ну, слушай, душенька, я тебе дам много, много сахару, ступай потихоньку, — смотри же, потихоньку, — к тятьке, посмотри, не даст ли ему чего-нибудь мельник… ступай, голубчик… а мамка много, много даст сахарку за то…
да смотри только, не сказывай тятьке, а посмотри,
да и приходи скорее ко мне… а я уж тебе сахару приготовлю…
— Ах ты, бестия, бестия! — говорил управляющий, качая головою. —
Ну, что ты мне пришел турусы-то плесть? А? Выгод тебе нет!.. Ах ты, борода жидовская!..
Да хочешь, я тебе по пальцам насчитаю двадцать человек из троскинских мужиков, которые без просыпу пьянствуют?..
— А!.. Хорошо, хорошо, — вымолвил с расстановкою управляющий, — я этого еще не знал…
ну,
да уж заодно не миновать ему поселений! Поплатится, каналья, поплатится за все… Эй, Фатимка!.. — произнес он, отворяя дверь.
— Как! И нынче еще не возвращался! Вчера и третьего дня тоже!
Ну,
да ничего, тем лучше; ступай,
да смотри ты, бегом у меня, зови сюда жену его; я ж им покажу!
— Ха, ха, ха! Ай
да бурмистр…
ну, а за что бы ты его высек?
— А!..
Ну, хорошо, э-э-э…
да это того самого… э!.. Хорошо, я с ним тотчас же разделаюсь… пойдем, Ванюша, холодно тебе…
— А что попритчилось, — примолвил Дорофей, — запил! Вот те и все тут; экой, право, черт… должно быть, деньги-то все кончил… Поди ж ты, Федюха, а, кажись, прежде за ним такого дела не важивалось; управляющего, слышь, захотелось ему ночью… знать, уж больно он его донимает…
ну,
да пойдем, Федюха: я индо весь промок… так-то стыть-погода пошла…
—
Да вот, — отвечала она, понизив голос, — две курочки у мужичка сволочила…
Ну, вот так-то, — продолжала она громко, — иду я, а он, окаянный, как кинется ко мне: денег, говорит, давай!.. Такой-то пропастный!..
Ну, ты теперь наш, все узнал; помочь-то тебе мы поможем,
да только ни гугу, а то ведь беда!