Неточные совпадения
Но
не впрок пошло такое
добро.
— То-то, что нет, Глеб Савиныч, — подхватил Аким. — Придешь: «Нет, говорят, случись неравно что, старому человеку как словно грешно поперек сделать; а молодому-то и подзатыльничка дашь — ничего!» Молодых-то много
добре развелось нынче, Глеб Савиныч, — вот что! Я ли рад на печи лежать: косить ли, жать ли, пахать ли, никогда позади
не стану!
— Вот, кормилец, — мешаясь, подхватил Аким, — умыться
не хочет… воды боится;
добре студена, знать!.. Умойся, говорю… а он и того…
Хозяева вообще
не щедры на похвалы: «Похвала — та же потачка, — рассуждает хозяин, извлекая, вероятно, это правило из наблюдений собственной природы, — зазнается еще, чего
доброго!
— Полно вам, глупые! О чем орете?
Добру учат! — сказал он, проводя ладонью по высокому лбу, который снова начал проясниваться. — Небось
не умрет, будет только поумнее. Кабы на горох
не мороз, он бы через тын перерос!.. Ну, будет вам; пойдемте обедать.
Оно
не то чтоб
добре стар стал: какие еще мои года!
И
добро бы, матушка, старые люди так-то осуждали: ну, все бы как словно
не так обидно!
— Да что, матушка, пришло, знать, время, пора убираться отселева, — уныло отвечал Аким. — Сам ноне сказал: убирайся, говорит, прочь отселева!
Не надыть, говорит, тебя, старого дурака: даром, говорит, хлеб ешь!.. Ну, матушка, бог с ним! Свет
не без
добрых людей… Пойду: авось-либо в другом месте гнушаться
не станут, авось пригожусь, спасибо скажут.
— Я о тебе
не говорю: век буду помнить
добро твое.
Так, попросту, сказать ему: «
Не хочу, мол, у тебя оставаться!» — духу
не хватает: осерчает
добре, даром что сам гнал от себя.
Принимая в соображение шум и возгласы, раздававшиеся на дворе, можно было утвердительно сказать, что тетушка Анна и снохи ее также
не оставались праздными. Там шла своего рода работа. И где ж видано, в самом деле, чтобы
добрые хозяйки сидели сложа руки, когда до светлого праздника остается всего-навсе одна неделя!
— Знамо, что
не даром, — насмешливо возразил Глеб. —
Не осуди в лаптях: сапоги в санях!.. Да с чего ты так разохотился: стало быть, денег
добре много несешь?
— Знамое дело, какие теперь дороги! И то еще удивлению подобно, как до сих пор река стоит; в другие годы в это время она давно в берегах… Я полагаю, дюжи были морозы — лед-то
добре закрепили; оттого долее она и держит. А все, по-настоящему, пора бы расступиться! Вишь, какое тепло: мокрая рука
не стынет на ветре! Вот вороны и жаворонки недели три как уж прилетели! — говорил Глеб, околачивая молотком железное острие багра.
«Вот, родимый, — говорит этто она ему, — вот, говорит, я лечейка, коров лечу!» — «Где ж ты, говорит, лечила?» — «А лечила я, говорит, у
добрых у людей, да
не в пору за мной послали; захватить
не успела — весь скот передох!» Ну, посадил он это ее к себе в сани, поехал.
Знамо,
не как родного детища, а все песок на сердце: много
добре привыкли мы к нему; жил, почитай что, с самого малолетства…
Добро пожаловать! —
не менее весело сказал старик, поворачивая к гостям детски-простодушное лицо свое, окруженное белыми как снег волосами, падавшими до плеч.
— Ну, а насчет красных яичек
не взыщи, красавица: совсем запамятовали!.. А все он, ей-богу! Должно быть, уж так оторопел, к вам
добре идти заохотился, — смеясь, проговорил Глеб и подмигнул дедушке Кондратию, который во все время с веселым, добродушным видом смотрел то на соседа, то на молодую чету.
— Нет, Глеб Савиныч,
не надыть нам: много денег, много и греха с ними! Мы довольствуемся своим
добром; зачем нам! С деньгами-то забот много; мы и без них проживем. Вот я скажу тебе на это какое слово, Глеб Савиныч: счастлив тот человек, кому и воскресный пирожок в радость!
Бывают такие книжки, что грешно и в руки взять… да таких Ванюша твой
не читает; учился он
доброму — худое на ум
не пойдет!..
— Что ж, — сказал наконец дедушка Кондратий ласковым, приветливым голосом (лицо его оставалось, однако ж, задумчивым), — что ж! Мы от
доброго дела
не прочь…
— Ты обогни избу да пройди в те передние ворота, — примолвил он, — а я пока здесь обожду. Виду, смотри,
не показывай, что здесь была, коли по случаю с кем-нибудь из робят встренешься… Того и смотри прочуяли; на слуху того и смотри сидят, собаки!.. Ступай! Э-хе-хе, — промолвил старый рыбак, когда скрип калитки возвестил, что жена была уже на дворе. — Эх!
Не все, видно, лещи да окуни, бывает так ину пору, что и песку с реки отведаешь!.. Жаль Гришку,
добре жаль; озорлив был, плутоват, да больно ловок зато!
Никто, однако ж,
не решался «выходить»; из говора толпы можно было узнать, что Федька уложил уже лоском целый десяток противников; кого угодил под «сусалы» либо под «микитки», кого под «хряшки в бока», кому «из носу клюквенный квас пустил» [Термины кулачных бойцов. (Прим. автора.)] — смел был
добре на руку. Никто
не решался подступиться. Присутствующие начинали уже переглядываться, как вдруг за толпой, окружавшей бойца, раздались неожиданно пронзительные женские крики...
— Ему теперь
не до работы: добр́е с сыновьями
не поладил, как словно все о них скучает, — продолжал Гришка.
Но как бы там ни было, был ли всему виной Захар или другой кто, только тетушке Анне много раз еще после того привелось утешать молоденькую сноху свою. К счастию еще, случалось всегда так, что старик ничего
не замечал. В противном случае, конечно,
не обошлось бы без шуму и крику; чего
доброго, Гришке довелось бы, может статься, испытать, все ли еще крепки были кулаки у Глеба Савиныча; Дуне, в свой черед, пришлось бы тогда пролить еще больше слез.
«Нет,
не обманул меня сосед, — думал Глеб, — дочка его, точно, хлопотунья, работящая бабенка, к тому же смирна
добре…
Видно, надоело Гришке кипятиться попусту: зима в избе, что тихое семейное житье, худому
не научит — советница
добрая…
Захару приходилось хоть в петлю лезть; несмотря на знаки Гришки, которые поясняли ему, что работник нужен, он решился
не запрашивать большой цены, опасаясь, чтобы старик, чего
доброго,
не отказал взять его.
То-то вот, родная, корысть-то
добре обуяла его; к старости
не надыть бы этому; а он пуще еще стал любить деньгу.
— За что тогда осерчала на меня? — сказал он при случае Дуне. — Маленечко так… посмеялся… пошутил… а тебе и невесть что, примерно, показалось! Эх, Авдотья Кондратьевна! Ошиблась ты во мне!
Не тот, примерно, Захар человек есть:
добрая душа моя! Я
не токмо тебя жалею: живучи в одном доме, все узнаешь; мужа твоего
добру учу, через эвто больше учу, выходит, тебя жалею… Кабы
не я,
не слова мои,
не те бы были через него твои слезы! — заключил Захар с неподражаемым прямодушием.
Не чаял я в нем и тогда степенства: мало
добра в тех делах, что худым начались!..
Худые дела к
добру не поведут…
Положим, ты
не взыщешь,
не взыщешь по
доброй по душе своей — люди осудят: «Пристроил, скажут, дочку, нашел ей укромное, теплое гнездо у
добрых людей, да и сам туда же примостился, благо пустили; живет, скажут, хлеб жует, сложа руки, — даром, скажут,
не работамши!» И скажут-то правильно — вот что!
Сам-то стар
добре становлюсь, хлопотать-то — силы мои уж
не те: года побороли!
— Самую что ни на есть мелкую пташку, и ту
не оставляет господь без призрения, Глеб Савиныч, и об той заботится творец милосердный! Много рассыпал он по земле всякого жита, много зерен на полях и дорогах! Немало также и
добрых людей посылает господь на помощь ближнему неимущему!.. Тогда… тогда к тебе приду, Глеб Савиныч!
— Нет, кланяться и тогда
не стану: земля земле
не кланяется!.. А так, зная твою
добрую душу, приду, скажу: «
Не под силу, мол,
не смогу достать хлебец своими трудами; дай уголок помереть покойно…» — только и скажу.
И
добро бы управляла им на этот раз его неугомонная, деятельная природа; но на этот раз и того даже
не было.
— Батюшка, отец ты наш, послушай-ка, что я скажу тебе, — подхватывала старушка, отодвигаясь, однако ж, в сторону и опуская руку на закраину печи, чтобы в случае надобности успешнее скрыться с глаз мужа, — послушай нас…
добро затрудил себя!.. Шуточное дело, с утра до вечера маешься; что мудреного…
не я одна говорю…
— Надо полагать, все это пуще оттого, кровь
добре привалила, — продолжал Глеб, морщась и охая, — кровища-то во мне во всем ходит,
добре в жилах запечаталась… оттого, выходит, надо было мне по весне метнуть; а то три года, почитай,
не пущал кровь-то…
— Вот, дядя, говорил ты мне в те поры, как звал тебя в дом к себе, говорил: «Ты передо мной что дуб стогодовалый!» — молвил ты, стало быть,
не в
добрый час. Вот тебе и дуб стогодовалый! Всего разломило, руки
не смогу поднять… Ты десятью годами меня старее… никак больше… а переживешь этот дуб-ат!.. — проговорил Глеб с какою-то грустью и горечью, как будто упрекал в чем-нибудь дедушку Кондратия.
— Нет, они мне
не дети! Никогда ими
не были! — надорванным голосом возразил Глеб. — На что им мое благословение? Сами они от него отказались. Век жили они ослушниками! Отреклись — была на то
добрая воля — отреклись от отца родного, от матери, убежали из дома моего… посрамили мою голову, посрамили всю семью мою, весь дом мой… оторвались они от моего родительского сердца!..
— Полно печалиться, — продолжал Глеб, — немолода ты: скоро свидимся!.. Смотри же, поминай меня…
не красна была твоя жизнь… Ну, что делать!.. А ты все
добром помяни меня!.. Смотри же, Гриша, береги ее: недолго ей пожить с вами…
не красна ее была жизнь! Береги ее. И ты, сноха,
не оставляй старуху, почитай ее, как мать родную… И тебя под старость
не оставят дети твои… Дядя!..
— Прощай, дядя!.. Продли господи дни твои! Утешал ты меня
добрыми словами своими… утешай и их…
не оставляй советом. Худому
не научишь… Господь вразумил тебя.
— Как же… все мне предоставил! — отвечал приемыш. — «Тебе, говорит, предоставляю весь дом, все мое
добро, говорит; сыновьям, говорит, Петру и Василию, ничего
не давай; все твое, говорит…»
— Тихо можно обделать, никто даже ни… ни…
не ворохнется. И то сказать, рази воры какие пришли? Чего им полошиться-то?.. Пришел, взял, да и баста; свое
добро взял,
не чужое… Ты
не воровать пришел… Смотри, брат, тебя бы
не обворовали.
— Так что ж?.. Уж ты, брат, и оробел?.. Ах ты, соломенная твоя душа!.. Так что ж, что отворена? Пущай узнают! Рази ты воровать ходил? Твое
добро, тебе предоставлено, и
не может тебе запретить в этом никто; захотел — взял, вот те все!.. Эх ты, Фалалей, пра, Фалалей!.. Ну, качай! Чего стал!..
— Ничего из этого
не будет, только обременю вас, — сказал он, — надо самому хлопотать как-нибудь. Пока глаза мои видят, пока терпит господь грехам — сил
не отымает, буду трудиться. Старее меня есть на свете, и те трудятся, достают себе хлебец. Должон и я сам собою пробавляться… Может статься, приведет господь, люди
добрые не оставят, вам еще пригожусь на что-нибудь… Полно, дочка, сокрушаться обо мне, старике: самую что ни на есть мелкую пташку
не оставляет господь без призрения — и меня
не оставит!..
То-то вот,
доброе никогда
не пропадает: рано ли, поздно ли, завсегда окажется…
Проведает, и того, матушка, тошнее будет, востоскует оттого
добрая душа его, ослабнет духом… в служебном действии человеку это
не годится!
Руководимые женским инстинктом, который в иных случаях открывает истину вернее, чем могли бы сделать это опыт и рассудок, они думали, что мрачное спокойствие, временно овладевшее Захаром и Гришкой,
не поведет к
добру.
Тишина в жизни буйного, необузданного человека
не предвещает ничего
доброго. То же самое бывает, говорят, на море.