Неточные совпадения
Этим, впрочем, и ограничивались признаки наступавшей весны:
на проталинках не видно
было покуда
ни жаворонка,
ни грача — первого возвестника тепла, первой хлебной птицы; землей еще не пахло…
Не
будь мальчика
на руках у Акима, он
ни за что не предпринял бы такого намерения: муж родственницы смолоду еще внушал ему непобедимый страх.
Во все время, как сноха и хозяйка собирали
на стол, Глеб
ни разу не обратился к Акиму, хотя часто бросал
на него косвенные взгляды. Видно
было, что он всячески старался замять речь и не дать гостю своему повода вступить в объяснение. Со всем тем, как только хозяйка поставила
на стол горячие щи со снетками, он первый заговорил с ним.
— Смотри же,
ни полсловечка; смекай да послушивай, а лишнего не болтай… Узнаю, худо
будет!.. Эге-ге! — промолвил он, делая несколько шагов к ближнему углу избы, из-за которого сверкнули вдруг первые лучи солнца. — Вот уж и солнышко! Что ж они, в самом деле, долго проклажаются? Ступай, буди их. А я пойду покуда до берега:
на лодки погляжу… Что ж ты стала? — спросил Глеб, видя, что жена не трогалась с места и переминалась с ноги
на ногу.
Подобно ручью, который в продолжение многих верст лениво, едва заметно пресмыкался в густой и болотистой траве и который, выбежав
на крутизну, делится вдруг
на бесчисленное множество быстрых, журчащих потоков, дядя Аким заходил во все стороны и сделался необыкновенно деятелен: он таскал верши, собирал камыш для топлива, тесал колья, расчищал снег вокруг лодок — словом,
поспевал всюду и
ни на минуту не оставался без дела.
Раз так-то, помнится, уж совсем весна наступила, уж лист в заячье ухо развернулся и цветы
были на лугах, вдруг, отколе
ни возьмись, снег: в одну ночь по колено навалил; буря такая, сиверка, и боже упаси!
Тут Анна, ее сноха и дети снова обступили
было двух рыбаков; но
на этот раз не только Петр, но даже и Василий не обратили уже
на них
ни малейшего внимания. Оба покручивали шапки и не отрывали глаз от отца.
Лодки
были уже спущены накануне; невод, приподнятый кольями, изгибался чуть не во всю ширину площадки. Величественно восходило солнце над бескрайным водяным простором, озолоченным косыми, играющими лучами; чистое, безоблачное небо раскидывалось розовым шатром над головами наших рыбаков. Все улыбалось вокруг и предвещало удачу. Не медля
ни минуты, рыбаки подобрали невод, бросились в челноки и принялись за промысел. Любо
было им погулять
на раздолье после пятимесячного заточения в душных, закоптелых избах.
— Перестань, братец! Кого ты здесь морочишь? — продолжал Ваня, скрестив
на груди руки и покачивая головою. — Сам знаешь, про что говорю. Я для эвтаго более и пришел, хотел сказать вам: господь, мол, с вами; я вам не помеха! А насчет, то
есть, злобы либо зависти какой, я
ни на нее,
ни на тебя никакой злобы не имею; живите только по закону, как богом показано…
Летом куда бы еще
ни шло: прольет ливень, солнышко скоро высушит; но осенью, когда солнышко повернет
на зиму, а дождь зарядит
на два-три месяца, тут как
быть?
Но как бы то
ни было, гриб ли, слепой ли старик с обвязанными глазами, — лачужка не боялась грозного водополья: ольха, ветлы, кусты, обступавшие ее со всех сторон, защищали ее, как молодые нежные сыны, от льдин и охотно принимали
на себя весь груз ила, которым обвешивались всякий раз, как трофеем.
Первое движение Дуняши при виде гостей
было откинуться поспешно назад; но, рассудив в ту же секунду, что, сколько
ни прятаться, с гостями все-таки приведется провести большую часть дня, она снова показалась
на дороге. Щеки ее горели ярким румянцем; мудреного нет: она готовила обед и целое утро провела против пылающей печки; могло статься — весьма даже могло статься, что краска бросилась в лицо Дуне при виде Ванюши.
— Вот одного разве только недостает вам, — продолжал между тем Глеб, — в одном недостача: кабы каким
ни есть случаем… Вот хошь бы как та баба — помнишь, рассказывали в Кашире? — пошла это
на реку рубахи полоскать, положила их в дупло, — вынимает их
на другой день, ан, глядь, в дупле-то кубышка с деньгами… Вот кабы так-то… ах, знатно, я чай, зажили бы вы тогда!
— Ну, да как
быть: сколько веревку
ни вить, концу
быть:
на это они, девки-то, и
на свет рождаются.
Слова отца заставили ее повернуть голову к разговаривающим; она стояла, опустив раскрасневшееся лицо к полу; в чертах ее не
было видно, однако ж,
ни замешательства,
ни отчаяния; она знала, что стоит только ей слово сказать отцу, он принуждать ее не станет. Если чувства молодой девушки
были встревожены и
на лице ее проглядывало смущение, виною всему этому
было присутствие Вани.
Осыпал его затем угрозами, грозил ему побоями — ничто не помогало: как
ни тяжко
было сыну гневить преклонного отца, он стоял, однако ж,
на своем.
Выходило всегда как-то, что он
поспевал всюду, даром что едва передвигал своими котами;
ни одно дело не обходилось без Герасима; хотя сам он никогда не участвовал
на мирских сходках, но все почему-то являлись к нему за советом, как словно никто не смел помимо него подать голоса.
Во все продолжение этого дня Глеб
был сумрачен, хотя работал за четверых;
ни разу не обратился он к приемышу. Он не то чтобы сердился
на парня, — сердиться пока еще
было не за что, — но смотрел
на него с видом тайного, невольного упрека, который доказывал присутствие такого чувства в душе старого рыбака.
Захар отлично
пел русские песни, и потому-то без него не обходилась
ни одна попойка; но Захар не довольствовался угощением и ассигнациями, которыми благодарили его за песни: он тотчас же брал
на себя какой-то «форс», тотчас же зазнавался, начинал распоряжаться
на фабрике, заводил ссоры и драки с работниками — словом, тотчас же ставил себя
на одну ногу с хозяевами.
Единственный предмет, обращавший
на себя теперь внимание Глеба,
было «время», которое, с приближением осени, заметно сокращало трудовые дни. Немало хлопот приносила также погода, которая начинала хмуриться, суля ненастье и сиверку — неумолимых врагов рыбака. За всеми этими заботами, разумеется, некогда
было думать о снохе. Да и думать-то
было нечего!.. Живет себе бабенка наравне с другими, обиды никакой и
ни в чем не терпит — живет, как и все люди. В меру работает, хлеб
ест вволю: чего ж ей еще?..
Уже час постукивала она вальком, когда услышала за спиною чьи-то приближающиеся шаги. Нимало не сомневаясь, что шаги эти принадлежали тетушке Анне, которая спешила, вероятно, сообщить о крайней необходимости дать как можно скорее груди ребенку (заботливость старушки в деле кормления кого бы то
ни было составляла, как известно, одно из самых главных свойств ее нрава), Дуня поспешила положить
на камень белье и валек и подняла голову. Перед ней стоял Захар.
Как бы
ни были велики барыши русского простолюдина, единственное изменение в его домашнем быту
будет заключаться в двух-трех лубочных картинках, прибитых вкривь и вкось и
на живую нитку, стенных часах с расписным неизмеримым циферблатом и кукушкой, и медном, раз в век луженном, никогда не чищенном самоваре.
Несмотря
на заманчивое плесканье рыбы, которая с приближением вечера начинала играть, покрывая зеркальную поверхность Оки разбегающимися кругами, старый рыбак
ни разу не обернулся поглядеть
на реку. Молча приплелся он в избу, молча лег
на печку. В ответ
на замечание тетушки Анны, которая присоветовала
было ему подкрепить себя лапшою, Глеб произнес нетерпеливо...
Тетка Анна и Дуня плакали навзрыд. Дедушка Кондратий давно уже не плакал: все слезы давно уже
были выплаканы; но тоска, изображавшаяся
на кротком лице его, достаточно свидетельствовала о скорбных его чувствах. Один приемыш казался спокойным. Он стоял, склонив голову;
ни одна черта его не дрогнула во все продолжение предшествовавшей речи.
В последние пять дней Гришке
ни разу не удалось урваться в Комарево;
на него пали все хлопоты и распоряжения касательно похорон; чуть ли не по два раза в день принужден он
был бегать в Сосновку.
Он не умолкал, впрочем,
ни на минуту, рассказывал потешные анекдоты, играл
на гармонии и даже
пел песни; но во всем этом проглядывало какое-то принуждение.
Попасть
на чердак не стоило
ни малейшего труда, стоило только лечь грудью
на край навеса, спустить ноги в отверстие кровли — и делу конец: несравненно труднее
было найти в темноте ход в сени.
Но
на этот раз хитрость
ни к чему не послужила: рука приемыша
была уже в сундуке, прежде чем Захар успел протянуть свою собственную.
В тряпице, завязанной в несколько узлов, нашлись, к сожалению, одни только заржавленные, старые скобки, задвижки, пуговицы, петли и гвозди, перемешанные, впрочем, с несколькими пятаками. Несмотря
на тщательный розыск, в сундуке не нашлось больше
ни одного гроша; все сокровища Глеба заключались в кожаном кошеле; то
был капитал, скопленный трудолюбивым стариком в продолжение целого десятка лет!
Во все время, как спускали челноки в воду, Гришка
ни разу не обернулся, не взглянул
на дом; ему не до того
было: поддерживая рукой штоф, он распевал во все горло нескладную песню, между тем как голова его бессильно свешивалась то
на одно плечо, то
на другое…
Причина появления двух приятелей обнаружилась вскоре после их ухода.
На дворе, под навесом, недалеко от задних ворот, находилась клеть, или «летник». В этой клети сохранялись обыкновенно до первого снегу полушубки и вообще вся зимняя одежда. Заглянув туда случайно, тетушка Анна не нашла
ни одного полушубка, даже своего собственного: клеть
была пустехонька.
Ока освещалась уже косыми лучами солнца, когда дедушка Кондратий достигнул тропинки, которая, изгибаясь по скату берегового углубления, вела к огородам и избам покойного Глеба. С этой минуты глаза его
ни разу не отрывались от кровли избушек. До слуха его не доходило
ни одного звука, как будто там не
было живого существа. Старик не замедлил спуститься к огороду, перешел ручей и обогнул угол, за которым когда-то дядя Аким увидел тетку Анну, бросавшую
на воздух печеные из хлеба жаворонки.
Тетушка Анна, всегда точная, верная своему слову, не сдержала, однако ж, своего обещания. Не
было о ней
ни слуху
ни духу. Уже дедушка Кондратий выплел все свои сети и давно бродил вместе с сосновским стадом по полям, которые теперь зеленели; уже Дуня начинала меньше тосковать и часто даже с улыбкой поглядывала
на своего сынишку, который теперь бегал; но тетушка Анна все еще не выполняла своего обещания и не приходила навестить их.
Как мы уже сказали,
был Петров день. Благодаря этому обстоятельству комаревские улицы
были полны народа; отовсюду слышались песни и пискливые звуки гармонии. Но Ваня
ни на минуту не остановился, чтобы поглазеть
на румяных, разряженных в пух и прах девок, которые ласково провожали его глазами.