Неточные совпадения
«Эх, вы, — говорил Лонгрен, — да
я неделю сидел над
этим ботом.
— У самых моих ног. Кораблекрушение причиной того, что
я, в качестве берегового пирата, могу вручить тебе
этот приз. Яхта, покинутая экипажем, была выброшена на песок трехвершковым валом — между моей левой пяткой и оконечностью палки. — Он стукнул тростью. — Как зовут тебя, крошка?
Я занимался, сидя на
этом камне, сравнительным изучением финских и японских сюжетов… как вдруг ручей выплеснул
эту яхту, а затем появилась ты…
—
Это все
мне? — тихо спросила девочка. Ее серьезные глаза, повеселев, просияли доверием. Опасный волшебник, разумеется, не стал бы говорить так; она подошла ближе. — Может быть, он уже пришел… тот корабль?
— Не так скоро, — возразил Эгль, — сначала, как
я сказал, ты вырастешь. Потом… Что говорить? —
это будет, и кончено. Что бы ты тогда сделала?
— Нет, не будет драться, — сказал волшебник, таинственно подмигнув, — не будет,
я ручаюсь за
это. Иди, девочка, и не забудь того, что сказал тебе
я меж двумя глотками ароматической водки и размышлением о песнях каторжников. Иди. Да будет мир пушистой твоей голове!
—
Мне все равно, — сказал Грэй. —
Я не могу допустить, чтобы при
мне торчали из рук гвозди и текла кровь.
Я этого не хочу.
Прощай же, старший товарищ, — здесь он закрепил истинное значение
этого слова жутким, как тиски, рукопожатием, — теперь
я буду плавать отдельно, на собственном корабле».
Во власти такого чувства был теперь Грэй; он мог бы, правда, сказать: «
Я жду,
я вижу,
я скоро узнаю…» — но даже
эти слова равнялись не большему, чем отдельные чертежи в отношении архитектурного замысла.
— Простите, капитан, — ответил матрос, переводя дух. — Разрешите закусить
этим… — Он отгрыз сразу половину цыпленка и, вынув изо рта крылышко, продолжал: —
Я знаю, что вы любите хинную. Только было темно, а
я торопился. Имбирь, понимаете, ожесточает человека. Когда
мне нужно подраться,
я пью имбирную.
— Из шнурка и деревяшки
я изладил длинный хлыст и, крючок к нему приделав, испустил протяжный свист. — Затем он пощекотал пальцем в коробке червей. —
Этот червь в земле скитался и своей был жизни рад, а теперь на крюк попался — и его сомы съедят.
Я,
это, захохотал,
мне, стало быть, смешно стало.
Я говорю: «Ну, Ассоль,
это ведь такое твое дело, и мысли поэтому у тебя такие, а вокруг посмотри: все в работе, как в драке».
В ту же минуту дернуло
меня, сознаюсь, посмотреть на пустую корзину, и так
мне вошло в глаза, будто из прутьев поползли почки; лопнули
эти почки, брызнуло по корзине листом и пропало.
— Жалостно и обидно смотреть.
Я видела по его лицу, что он груб и сердит.
Я с радостью убежала бы, но, честное слово, сил не было от стыда. И он стал говорить: «
Мне, милая,
это больше невыгодно. Теперь в моде заграничный товар, все лавки полны им, а
эти изделия не берут». Так он сказал. Он говорил еще много чего, но
я все перепутала и забыла. Должно быть, он сжалился надо
мною, так как посоветовал сходить в «Детский базар» и «Аладдинову лампу».
— Ничего,
это все ничего, ты слушай, пожалуйста. Вот
я пошла. Ну-с, прихожу в большой страшеннейший магазин; там куча народа.
Меня затолкали; однако
я выбралась и подошла к черному человеку в очках. Что
я ему сказала,
я ничего не помню; под конец он усмехнулся, порылся в моей корзине, посмотрел кое-что, потом снова завернул, как было, в платок и отдал обратно.
— Раз нам не везет, надо искать.
Я, может быть, снова поступлю служить — на «Фицроя» или «Палермо». Конечно, они правы, — задумчиво продолжал он, думая об игрушках. — Теперь дети не играют, а учатся. Они все учатся, учатся и никогда не начнут жить. Все
это так, а жаль, право, жаль. Сумеешь ли ты прожить без
меня время одного рейса? Немыслимо оставить тебя одну.
— Нет! — Лонгрен припечатал
это слово ударом ладони по вздрогнувшему столу. — Пока
я жив, ты служить не будешь. Впрочем, есть время подумать.
— Благодарю, — сказал Грэй, вздохнув, как развязанный. —
Мне именно недоставало звуков вашего простого, умного голоса.
Это как холодная вода. Пантен, сообщите людям, что сегодня мы поднимаем якорь и переходим в устья Лилианы, миль десять отсюда. Ее течение перебито сплошными мелями. Проникнуть в устье можно лишь с моря. Придите за картой. Лоцмана не брать. Пока все… Да, выгодный фрахт
мне нужен как прошлогодний снег. Можете передать
это маклеру.
Я отправляюсь в город, где пробуду до вечера.
— Довольно образцов, — сказал Грэй, вставая, —
этот шелк
я беру.
— Досточтимый капитан, — самодовольно возразил Циммер, —
я играю на всем, что звучит и трещит. В молодости
я был музыкальным клоуном. Теперь
меня тянет к искусству, и
я с горем вижу, что погубил незаурядное дарование. Поэтому-то
я из поздней жадности люблю сразу двух: виолу и скрипку. На виолончели играю днем, а на скрипке по вечерам, то есть как бы плачу, рыдаю о погибшем таланте. Не угостите ли винцом, э? Виолончель —
это моя Кармен, а скрипка…
— Смотря по тому, сколько ты выпил с утра. Иногда — птица, иногда — спиртные пары. Капитан,
это мой компаньон Дусс;
я говорил ему, как вы сорите золотом, когда пьете, и он заочно влюблен в вас.
—
Это, конечно, так, — сказал он. — Впрочем,
я ничего.
— Да, — сказал Атвуд, видя по улыбающимся лицам матросов, что они приятно озадачены и не решаются говорить. — Так вот в чем дело, капитан… Не нам, конечно, судить об
этом. Как желаете, так и будет.
Я поздравляю вас.
— Изумительно, — сказал Грэй. — Всем вам отведено место в трюме, который на
этот раз, значит, будет погружен разными «скерцо», «адажио» и «фортиссимо». Разойдитесь. Пантен, снимайте швартовы, трогайтесь.
Я вас сменю через два часа.
— Нет,
я здорова… Почему ты так смотришь?
Мне весело. Верно,
мне весело, но
это оттого, что день так хорош. А что ты надумал?
Я уж вижу по твоему лицу, что ты что-то надумал.
— Да, — издалека сказала она, силясь войти в его заботы и дело, но ужасаясь, что бессильна перестать радоваться. —
Это очень плохо.
Мне будет скучно. Возвратись поскорей. — Говоря так, она расцветала неудержимой улыбкой. — Да, поскорей, милый;
я жду.
— Знаешь, Филипп, — заговорила она, —
я тебя очень люблю и потому скажу только тебе.
Я скоро уеду; наверное, уеду совсем. Ты не говори никому об
этом.
Заметьте —
я не считаю вас глупым или упрямым, нет; вы образцовый моряк, а
это много стоит.
Неточные совпадения
Хлестаков (придвигаясь).Да ведь
это вам кажется только, что близко; а вы вообразите себе, что далеко. Как бы
я был счастлив, сударыня, если б мог прижать вас в свои объятия.
Городничий (дрожа).По неопытности, ей-богу по неопытности. Недостаточность состояния… Сами извольте посудить: казенного жалованья не хватает даже на чай и сахар. Если ж и были какие взятки, то самая малость: к столу что-нибудь да на пару платья. Что же до унтер-офицерской вдовы, занимающейся купечеством, которую
я будто бы высек, то
это клевета, ей-богу клевета.
Это выдумали злодеи мои;
это такой народ, что на жизнь мою готовы покуситься.
Бобчинский. Сначала вы сказали, а потом и
я сказал. «Э! — сказали мы с Петром Ивановичем. — А с какой стати сидеть ему здесь, когда дорога ему лежит в Саратовскую губернию?» Да-с. А вот он-то и есть
этот чиновник.
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с другими:
я, брат, не такого рода! со
мной не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.)
Я думаю, еще ни один человек в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что
это за жаркое?
Это не жаркое.
Аммос Федорович. Что ж вы полагаете, Антон Антонович, грешками? Грешки грешкам — рознь.
Я говорю всем открыто, что беру взятки, но чем взятки? Борзыми щенками.
Это совсем иное дело.