Неточные совпадения
С одной стороны, они естественно терпимы в силу необходимости: терпимы условно, как ассигнация,
за которую следует получить золотом, но с ними нет соглашения,
так как мы видим и чувствуем их возможное преображение.
Я спал в комнате, о которой упоминал, что ее стена, обращенная к морю, была по существу огромным окном. Оно шло от потолочного карниза до рамы в полу, а по сторонам на фут не достигало стен. Его створки можно было раздвинуть
так, что стекла скрывались.
За окном, внизу, был узкий выступ, засаженный цветами.
Я хотел сказать, что, допуская действие чужой мысли, он самым детским образом считается с расстоянием, как будто
такое действие безрезультатно
за пределами четырех футов стола, разделяющих игроков, но, не желая более затягивать спор, заметил только, что объяснения этого рода сами нуждаются в объяснениях.
Никогда еще я не размышлял
так упорно о причуде сознания, имеющей относительный смысл — смысл шелеста
за спиной, по звуку которого невозможно угадать, какая шелестит ткань.
Этот внезапный удар действительности по возникшим
за игрой странным словам был
так внезапен, как если человек схвачен сзади.
— Ну как, — сказал он, стоя у трапа, когда я начал идти по нему, — правда, «Бегущая по волнам» красива, как «Гентская кружевница»? («Гентская кружевница» было судно, потопленное лет сто назад пиратом Киддом Вторым
за его удивительную красоту, которой все восхищались.) Да, это многие признают. Если бы я рассказал вам его историю, его стоимость; если бы вы увидели его на ходу и побыли на нем один день, — вы еще не
так просили бы меня взять вас в плавание. У вас губа не дура.
— Это одна из лучших кают, — сказал Гез, входя
за мной. — Вот умывальник, шкаф для книг и несколько еще мелких шкафчиков и полок для разных вещей. Стол — общий, а впрочем, по вашему желанию, слуга доставит сюда все, что вы пожелаете. Матросами я не могу похвастаться. Я взял их на один рейс. Но слуга попался хороший, славный
такой мулат; он служил у меня раньше, на «Эригоне».
— Относительно денег я решил
так, — сказал Гез, выходя из каюты, — вы уплачиваете
за стол, помещение и проезд двести фунтов. Впрочем, если это для вас дорого, мы можем потолковать впоследствии.
На мою хитрость, цель которой была заставить Синкрайта разговориться, штурман ответил уклончиво,
так что, оставив эту тему, я занялся книгами.
За моим плечом Синкрайт восклицал: «Смотрите, совсем новая книга, и уже листы разрезаны!» — или: «Впору университету
такая библиотека». Вместе с тем завел он разговор обо мне, но я, сообразив, что люди этого сорта каждое излишне сказанное слово обращают для своих целей, ограничился внешним положением дела, пожаловавшись, для разнообразия, на переутомление.
В каюте Геза стоял портрет неизвестной девушки. Участники оргии собрались в полном составе. Я плыл на корабле с темной историей и подозрительным капитаном, ожидая должных случиться событий, ради цели неясной и начинающей оборачиваться голосом чувства,
так же странного при этих обстоятельствах, как ревнивое желание разобрать, о чем шепчутся
за стеной.
Все трое говорили
за дверью промеж себя, и я время от времени слышал отчетливые ругательства. Разговор перешел в подозрительный шепот; потом кто-то из них выразил удивление коротким восклицанием и ушел наверх довольно поспешно. Мне показалось, что это Синкрайт. В то же время я приготовил револьвер,
так как следовало ожидать продолжения. Хотя нельзя было допустить избиения женщины — безотносительно к ее репутации, — в чувствах моих образовалась скверная муть, подобная оскомине.
— Да, я погорячился, — ответил, вздохнув, Гез. — Ну, что же, я наказан — и
за дело; мне нельзя
так распускаться. Да, я вел себя безобразно. Как вы думаете, что теперь сделать?
Ничего не понимая, я между тем сообразил, что, судя по голосу, это не могла быть кто-нибудь из компании Геза. Я не колебался,
так как предпочесть шлюпку безопасному кораблю возможно лишь в невыносимых, может быть, угрожающих для жизни условиях. Трап стукнул: отвалясь и наискось упав вниз, он коснулся воды. Я подвинул шлюпку и ухватился
за трап, всматриваясь наверх до боли в глазах, но не различая фигур.
Таким образом, все предстало в естественном и простом виде: я сел
за плату (не называя цифры, я намекнул, что она была прилична и уплачена своевременно).
— Вы правильно поступили, — обратилась она ко мне. — Лучше умереть, чем быть избитым и выброшенным
за борт, раз
такое злодейство. Отчего же вы не дадите виски? Смотри, он ее зажал!
Пока я курил и думал, пришел Тоббоган. Он обратился ко мне, сказав, что Проктор просит меня зайти к нему в каюту, если я сносно себя чувствую. Я вышел. Волнение стало заметно сильнее к ночи. Шхуна, прилегая с размаха, поскрипывала на перевалах. Спустясь через тесный люк по крутой лестнице, я прошел
за Тоббоганом в каюту Проктора. Это было чистое помещение сурового типа и
так невелико, что между столом и койкой мог поместиться только мат для вытирания ног. Каюта была основательно прокурена.
— Почти что дочь, если она не брыкается, — сказал Проктор. — Моя племянница. Сами понимаете, таскать девушку на шхуне — это значит править двумя рулями, но тут она не одна. Кроме того, у нее очень хороший характер. Тоббоган
за одну копейку получил капитал,
так можно сказать про них; и меня, понимаете, бесит, что они, как ни верти, женятся рано или поздно; с этим ничего не поделаешь.
— Ей надуло, — ответил
за нее Проктор. — Но нет ничего
такого вроде лекарства.
— Мы решили, что вы нам принесли счастье. Честное слово. Еще не было
за весь год
такого ровного рейса.
Разговор был прерван появлением матроса, пришедшего
за огнем для трубки. «Скоро ваш отдых», — сказал он мне и стал копаться в углях. Я вышел, заметив, как пристально смотрела на меня девушка, когда я уходил. Что это было? Отчего
так занимала ее история, одна половина которой лежала в тени дня, а другая — в свете ночи?
По мере того как усиливалась яркость огня маяка, верхняя черта длинного мыса, отделяющего гавань от океана, становилась явственно видной,
так как
за ней плавал золотистый туман — обширный световой слой.
— От души вас жалеем! — закричали женщины. —
Так вы присматривайте
за своей душечкой!
Иногда нас окликали хором,
так что нельзя было разобрать слов, но я понимал, что катающиеся бранят нас
за мрачность нашей поездки.
Я выбрал эту улицу из-за выгоды ее восхождения в глубь и в верх города, расположенного рядом террас,
так как здесь, в конце каждого квартала, находилось несколько ступеней из плитняка, отчего автомобили и громоздкие карнавальные экипажи не могли двигаться; но не один я искал
такого преимущества.
Действительно, это было
так: она явилась, как рука, греющая и веселящая сердце. И как ни отдаленно от всего, на высоком пьедестале из мраморных морских див, стояла «Бегущая по волнам», — была она не одна.
За ней грезился высоко поднятый волной бугшприт огромного корабля, несущего над водой эту фигуру, прямо, вперед, рассекая город и ночь.
— Вот мы и думали, — ухватился Бавс
за ничтожную паузу в разговоре, — что вы их сторонник,
так как прошел час…
— Акулы, которых вы видели на автомобиле, — говорил он, следя, слушаю ли я его внимательно, — затеяли всю историю. Из-за них мы здесь и сидим. Один, худощавый, — это Кабон; у него восемь паровых мельниц; с ним толстый — Тукар, фабрикант искусственного льда. Они хотели сорвать карнавал, но это не удалось.
Таким образом…
— Не разорвите! — сказала женщина, оборачиваясь
так, что шарф спал и остался в моей руке, а она подбежала
за ним. — Отдайте же шарф! Эта самая женщина и послала; сказала и ушла; ах, я потеряю своих! Иду! — закричала она на отдалившийся женский крик, звавший ее. — Я вас не обманываю. Всегда задержат вместо благодарности! Ну?! — Она выхватила шарф, кивнула и убежала.
—
За крупную сумму, — сказал я, — Гез согласился предоставить мне каюту на «Бегущей по волнам», и мы поплыли, но после скандала, разыгравшегося при недостойной обстановке с пьяными женщинами, когда я вынужден был попытаться прекратить безобразие, Гез выбросил меня на ходу в открытое море. Он был
так разозлен, что пожертвовал шлюпкой, лишь бы избавиться от меня. На мое счастье, утром я был взят небольшой шхуной, шедшей в Гель-Гью. Я прибыл сюда сегодня вечером.
Я повел его
за поворот угла в переулок, где, сев на ступенях запертого подъезда, выбил из Синкрайта всю умственную и словесную пыль относительно моего дела. Как я правильно ожидал, Синкрайт, видя, что его не ударили, скоро оправился, но говорил
так почтительно,
так подобострастно и внимательно выслушивал малейшее мое замечание, что эта пламенная бодрость дорого обошлась ему.
Гез поклялся женщинам, что я приду
за стол,
так как дамы во что бы то ни стало хотели видеть «таинственного», по их словам, пассажира и дразнили Геза моим презрением к его обществу.
Не надо было далеко ходить
за ней,
так как она вертелась у комнаты; когда Гарден открыл дверь, Пегги поспешила вытереть передником нос и решительно подошла к столу.
Вот тут, как я поднялась
за щеткой, вошли наверх Бутлер с джентльменом и опять насчет Геза: «Дома ли он?» В сердцах я наговорила лишнее и прошу меня извинить, если не
так сказала, только показала на дверь, а сама скорее ушла, потому что, думаю, если ты меня позвонишь,
так знай же, что я не вертелась у двери, как собака, а была по своим делам.
«Вот все, что удалось получить, —
так он заявил мне. — Всего три тысячи пятьсот. Цена товара упала, наши приказчики предложили ждать улучшения условий сбыта или согласиться на три тысячи пятьсот фунтов
за тысячу сто килограммов».
Мне приходилось, по расчету моих и его денег, — причем он уверял, что болты стоили ему по три гинеи
за сотню, — непроверенные остатки. Я выделился,
таким образом, из расчета пятьсот
за триста пятьдесят, и между нами произошла сцена. Однако доказать ничего было нельзя, поэтому я вчера же направился к одному сведущему по этим делам человеку, имя которого называть не буду, и я узнал от него, что наша партия меньше как
за пять тысяч не может быть продана, что цена держится крепко.
Человек, которого я не видел,
так как он был отделен от меня перегородкой, в ответ на мнимое предложение моего знакомого сразу же предложил ему четыре с половиной фунта
за килограмм, а когда тот начал торговаться — накинул пять и даже пять с четвертью.
— Нет. Но тяжело видеть мертвого человека, который лишь несколько минут назад говорил, как в бреду, и, вероятно, искренне. Мы почти приехали,
так как
за этим поворотом, налево, тот дом, где я живу.
Она погрузила лицо в руки и сидела
так, склонив голову, причем я заметил, что она, разведя пальцы, высматривает из-за них с задумчивым, невеселым вниманием. Отняв руки от лица, на котором заиграла ее неподражаемая улыбка, Дэзи поведала свои приключения. Оказалось, что Тоббоган пристал к толпе игроков, окружающих рулетку, под навесом, у какой-то стены.
— Да, между нас это
так бы было, — без бумаг и формальностей. Но у дельца есть культ формы, а
так как мы предполагаем, что Брауну нет ни нужды, ни охоты мошенничать, получив деньги
за чужое имущество, — незачем отказывать ему в формальной деловой опрятности, которая составляет часть его жизни.
— Вы приехали повеселиться, посмотреть, как тут гуляют? — сказала хозяйка, причем ее сморщенное лицо извинялось
за беспокойство и шум города. — Мы теперь не выходим, нет. Теперь все не
так. И карнавал плох. В мое время один Бреденер запрягал двенадцать лошадей. Карльсон выпустил «Океанию»: замечательный павильон на колесах, и я была там главной Венерой. У Лакотта в саду фонтан бил вином… О, как мы танцевали!
Едва я отделился от стены дома, где стоял, прижатый движением, как, поддаваясь беспрерывному нажиму и толчкам, был отнесен далеко от первоначального направления и попал к памятнику со стороны, противоположной столу,
за которым, наверное,
так же, как вчера, сидели Бавс, Кук и другие, известные мне по вчерашней сцене.
Надеясь, что мне будет легче, если я уеду из Гель-Гью, я сел вечером в шестичасовой поезд,
так и не увидев более Кука, который, как стало известно впоследствии из газет, был застрелен при нападении на дом Граса Парана. Его двойственность, его мрачный сарказм и смерть
за статую Фрези Грант —
за некий свой, тщательно охраняемый угол души, — долго волновали меня, как пример малого знания нашего о людях.
Известив доктора письмом о своем возвращении, я, не дожидаясь ответа, уехал в Сан-Риоль, где месяца три был занят с Лерхом делами продажи недвижимого имущества, оставшегося после отца. Не
так много очистилось мне
за всеми вычетами по закладным и векселям, чтобы я, как раньше, мог только телеграфировать Лерху. Но было одно дело, тянувшееся уже пять лет, в отношении которого следовало ожидать благоприятного для меня решения.
Стемнело; сад скрылся и стоял там, в темном одиночестве,
так близко от нас. Мы сидели перед домом, когда свет окна озарил Дика, нашего мажордома, человека на все руки.
За ним шел, всматриваясь и улыбаясь, высокий человек в дорожном костюме. Его загоревшее, неясно знакомое лицо попало в свет, и он сказал...