Неточные совпадения
Коротким движением тихо протянутой руки, указывающей, как поступить, чемоданы
были водружены прямо на мостовой, поодаль от парохода, и она села на них,
смотря перед собой разумно и спокойно, как человек, вполне уверенный, что совершающееся должно совершаться и впредь согласно ее желанию, но без какого бы то ни
было утомительного с ее стороны участия.
Андерсон,
смотря на нас, забавлялся, — так
были мы все увлечены ожиданием финала; Филатр собирал карты.
Наконец, настойчиво отведя эти чувства, как отводят рукой упругую, мешающую
смотреть листву, я стал одной ногой на кормовой канат, чтобы ближе нагнуться к надписи. Она притягивала меня. Я свесился над водой, тронутой отдаленным светом. Надпись находилась от меня на расстоянии шести-семи футов. Прекрасно
была озарена она скользившим лучом. Слово «Бегущая» лежало в тени, «по»
было на границе тени и света — и заключительное «волнам» сияло так ярко, что заметны
были трещины в позолоте.
Убедившись, что имею дело с действительностью, я отошел и сел на чугунный столб собрать мысли. Они развертывались в такой связи между собой, что требовался более мощный пресс воли, чем тогда мой, чтобы охватить их все — одной, главной мыслью; ее не
было. Я
смотрел в тьму, в ее глубокие синие пятна, где мерцали отражения огней рейда. Я ничего не решал, но знал, что сделаю, и мне это казалось совершенно естественным. Я
был уверен в неопределенном и точен среди неизвестности.
На мою хитрость, цель которой
была заставить Синкрайта разговориться, штурман ответил уклончиво, так что, оставив эту тему, я занялся книгами. За моим плечом Синкрайт восклицал: «
Смотрите, совсем новая книга, и уже листы разрезаны!» — или: «Впору университету такая библиотека». Вместе с тем завел он разговор обо мне, но я, сообразив, что люди этого сорта каждое излишне сказанное слово обращают для своих целей, ограничился внешним положением дела, пожаловавшись, для разнообразия, на переутомление.
Я
был всегда плохим знатоком парусной техники как по бегучему, так и по стоячему такелажу [Стоячий такелаж — общее название неподвижных снастей на судне.], но зрелище развернутых парусов над закинутым, если
смотреть вверх, лицом таково, что видеть их, двигаясь с ними, — одно из бескорыстнейших удовольствий, не требующих специального знания.
Главной моей заботой
было теперь, чтобы Синкрайт не заметил, куда я
смотрю. Узнав девушку, я тотчас опустил взгляд, продолжая видеть портрет среди меридианов и параллелей, и перестал понимать слова штурмана. Соединить мысли с мыслями Синкрайта хотя бы мгновением на этом портрете — казалось мне нестерпимо.
Был один момент, когда, следя за выражением лица Геза, я подумал, что придется выбросить его вон. Однако он сдержался. Пристально
смотря мне в глаза, Гез засунул руку во внутренний карман, задержал там ее порывистое движение и торжественно произнес...
Гез так
посмотрел на него, что тот плюнул и ушел. Капитан
был совершенно невменяем. Как ни странно, именно эти слова Бутлера подстегнули мою решимость спокойно сойти в шлюпку. Теперь я не остался бы ни при каких просьбах. Мое негодование
было безмерно и перешагнуло всякий расчет.
Шагов я не слышал. Внизу трапа появилась стройная, закутанная фигура, махнула рукой и перескочила в шлюпку точным движением. Внизу
было светлее, чем
смотреть вверх, на палубу. Пристально взглянув на меня, женщина нервно двинула руками под скрывавшим ее плащом и села на скамейку рядом с той, которую занимал я. Ее лица, скрытого кружевной отделкой темного покрывала, я не видел, лишь поймал блеск черных глаз. Она отвернулась,
смотря на корабль. Я все еще удерживался за трап.
Я оттолкнулся, и нас отнесло волной. Град насмешек полетел с палубы. Они
были слишком гнусны, чтобы их повторять здесь. Голоса и корабельные огни отдалились. Я машинально греб,
смотря, как судно, установив паруса, взяло ход. Скоро его огни уменьшились, напоминая ряд искр.
Она
была на воде, невдалеке, с правой стороны, и ее медленно относило волной. Она отступала, полуоборотясь ко мне, и, приподняв руку, всматривалась, как если бы уходила от постели уснувшего человека, опасаясь разбудить его неосторожным движением. Видя, что я
смотрю, она кивнула и улыбнулась.
И тотчас дьявольские плавники акул или других мертвящих нервы созданий, которые показывались, как прорыв снизу черным резцом, повернули стремглав в ту сторону, куда скрылась Фрези Грант, бегущая по волнам, и, скользнув отрывисто, скачками, исчезли. Я
был один; покачивался среди волн и
смотрел на фонарь; свеча его догорала.
— Не набрасывайтесь на пищу! — испуганно заявила женщина. Она оказалась молодой девушкой; ее левый глаз
был завязан черным платком. Здоровый голубой глаз
смотрел на меня с ужасом и упоением.
— Он
был один, — вмешалась стоявшая тут же Дэзи. Платок мешал ей
смотреть, и она вертела головкой. — А ты, Тоббоган, разве остался бы насильно?
— Вы правильно поступили, — обратилась она ко мне. — Лучше умереть, чем
быть избитым и выброшенным за борт, раз такое злодейство. Отчего же вы не дадите виски?
Смотри, он ее зажал!
— Н-нет, — сказал Проктор и
посмотрел на меня сложно, как бы ожидая повода сказать «да». Я не хотел
пить, поэтому промолчал.
— Мне нравится ходить босиком, — отвечала Дэзи, наливая нам кофе в толстые стеклянные стаканы; потом села и продолжала: — Мы плыли по месту, где пять миль глубины. Я перегнулась и
смотрела в воду: может
быть, ничего не увижу, а может, увижу, как это глубоко…
— Играйте, — сказала Дэзи, упирая в стол белые локти с ямочками и положив меж ладоней лицо, — а я
буду смотреть. — Так просидела она, затаив дыхание или разражаясь смехом при проигрыше одного из нас, все время. Как прикованный, сидел Проктор, забывая о своей трубке; лишь по его нервному дыханию можно
было судить, что старая игрецкая жила ходит в нем подобно тугой лесе. Наконец он ушел, так как били его вахтенные часы.
Трясущейся рукой Тоббоган выложил каре и
посмотрел на меня, ослепленный удачей. Каково
было бы ему видеть моих червей! Я бросил карты вверх крапом и подвинул ему горсть золотых монет.
— Заглавия интересные. Я
посмотрела только заглавия — все
было некогда. Вечером сяду и почитаю. Вы меня извините, что погорячилась. Мне теперь совестно самой, но что же делать? Теперь скажите, что вы не сердитесь и не обиделись на меня.
Волна прошла, ушла, и больше другой такой волны не
было. Когда солнце стало садиться, увидели остров, который ни на каких картах не значился; по пути «Фосса» не мог
быть на этой широте остров. Рассмотрев его в подзорные трубы, капитан увидел, что на нем не заметно ни одного дерева. Но
был он прекрасен, как драгоценная вещь, если положить ее на синий бархат и
смотреть снаружи, через окно: так и хочется взять. Он
был из желтых скал и голубых гор, замечательной красоты.
Как ни
был шутлив вопрос, все моряки немедленно повернули головы и стали
смотреть мне в рот.
Разговор
был прерван появлением матроса, пришедшего за огнем для трубки. «Скоро ваш отдых», — сказал он мне и стал копаться в углях. Я вышел, заметив, как пристально
смотрела на меня девушка, когда я уходил. Что это
было? Отчего так занимала ее история, одна половина которой лежала в тени дня, а другая — в свете ночи?
— Я
буду ходить в толпе,
смотреть; зайду поужинать и — или найду пристанище, или вернусь переночевать на «Нырок».
Мне незачем и не надо
было идти вместе, но, сам растерявшись, я остановился у лестницы,
смотря, как она медленно спускается, слегка наклонив голову и перебирая бахрому на груди.
— Войдемте на лестницу, — сказал он. — Я тоже иду к Гезу. Я видел, как вы ехали, и облегченно вздохнул. Можете мне не верить, если хотите. Побежал догонять вас. Страшное, гнусное дело, что говорить! Но нельзя
было помешать ему. Если я в чем виноват, то в том, почему ему нельзя
было помешать. Вы понимаете? Ну, все равно. Но я
был на вашей стороне; это так. Впрочем, от вас зависит, знаться со мной или
смотреть как на врага.
Она скрылась, махая щеткой. Я
посмотрел на Бутлера. Он стоял, задумчиво разглядывая дверь. За ней
было тихо.
Пока происходили эти объяснения, я
был так оглушен, сбит и противоречив в мыслях, что, хотя избегал подолгу
смотреть на Биче, все же еще раз спросил ее взглядом, незаметно для других, и тотчас же ее взгляд мне точно сказал: «Нет».
Комиссар
посмотрел на меня, как в окно. Он ничего не сказал, но
был крепко озадачен. После этого начался допрос хозяина, Гардена.
— Должно
быть, понадобится, — ответил Бутлер, подавленно улыбаясь. — Ну-с, надо говорить все. Итак, мы прибыли в Гель-Гью с контрабандой из Дагона. Четыреста ящиков нарезных железных болтов. Желаете
посмотреть?
— Чему, чему вы улыбнулись?! — вскричала Дэзи, заметив, что я
посмотрел на платье. — Вы вспомнили? О, как вы
были поражены! Я дала слово никогда больше не шутить так. Я просто глупа. Надеюсь, вы простили меня?
Я отсидела полчаса, потом пришла снова и попыталась увести Тоббогана, но на него
было жалко
смотреть.
Что не
было мне понятно — стало понятно теперь. Подняв за подбородок ее упрямо прячущееся лицо, сам тягостно и нежно взволнованный этим детским порывом, я
посмотрел в ее влажные, отчаянные глаза, и у меня не хватило духу отделаться шуткой.
— Я еще подумаю, — сказала Биче, задумчиво
смотря на свой рисунок и обводя мою фигуру овальной двойной линией. — Может
быть, вам кажется странным, но уладить дело с покойным Гезом мне представлялось естественнее, чем сплести теперь эту официальную безделушку. Да, я не знаю. Могу ли я смутить Брауна, явившись к нему?
— Вы приехали повеселиться,
посмотреть, как тут гуляют? — сказала хозяйка, причем ее сморщенное лицо извинялось за беспокойство и шум города. — Мы теперь не выходим, нет. Теперь все не так. И карнавал плох. В мое время один Бреденер запрягал двенадцать лошадей. Карльсон выпустил «Океанию»: замечательный павильон на колесах, и я
была там главной Венерой. У Лакотта в саду фонтан бил вином… О, как мы танцевали!
— Все не то, — сказал старик, который, казалось, седел, пушился и уменьшался с каждой минутой, так он
был дряхл. — Нет желания даже выехать
посмотреть. В тысяча восемьсот… ну, все равно, я дрался на дуэли с Осборном. Он
был в костюме «Кот в сапогах». Из меня вынули три пули. Из него — семь. Он помер.
На корабле остались Гораций, повар, агент, выжидающий случая проследить ходы контрабандной торговли, и один матрос; все остальные
были арестованы или получили расчет из денег, найденных при Гезе. Я не особо вникал в это, так как
смотрел на Биче, стараясь уловить ее чувства.
Она еще не садилась. Пока Ботвель разговаривал с поваром и агентом, Биче обошла салон, рассматривая обстановку с таким вниманием, как если бы первый раз
была здесь. Однажды ее взгляд расширился и затих, и, проследив его направление, я увидел, что она
смотрит на сломанную женскую гребенку, лежавшую на буфете.
— Как — один?! — сказал я, забывшись. Вдруг вся кровь хлынула к сердцу. Я вспомнил, что сказала мне Фрези Грант. Но
было уже поздно. Биче
смотрела на меня с тягостным, суровым неудовольствием. Момент молчания предал меня. Я не сумел ни поправиться, ни твердостью взгляда отвести тайную мысль Биче, и это передалось ей.
Это соскользнуло, как выпавшая на рукав искра. Замяв ее, я рассказал Биче о том, что сказала мне Фрези Грант; как она
была и ушла. Я не умолчал также о запрещении говорить ей, Биче, причем мне не
было дано объяснения. Девушка слушала,
смотря в сторону, опустив локоть на борт, а подбородок в ладонь.
Прямой угол двух свободных от экипажного движения сторон площади, вершина которого упиралась в центр, образовал цепь переезжающего сказочного населения; здесь
было что
посмотреть, и я отметил несколько выездов, достойных упоминания.
Извиняясь перед девушкой, которая отошла к двери и стала
смотреть в сад, я спросил Бреннера, чем могу
быть ему полезен.
Она
была в синем платье и шелковой коричневой шляпе с голубой лентой. На мостовой лежала пустая корзинка, которую она бросила, чтобы приветствовать меня таким замечательным способом. С ней шла огромная собака, вид которой, должно
быть, потрясал мосек; теперь эта собака
смотрела на меня, как на вещь, которую, вероятно, прикажут нести.
— Я ожидаю хозяев, — ответил Товаль очень удачно, в то время как Дэзи, поправляя под подбородком ленту дорожной шляпы, осматривалась, стоя в небольшой гостиной. Ее быстрые глаза подметили все: ковер, лакированный резной дуб, камин и тщательно подобранные картины в ореховых и малахитовых рамах. Среди них
была картина Гуэро, изображающая двух собак: одна лежит спокойно, уткнув морду в лапы,
смотря человеческими глазами; другая, встав, вся устремлена на невидимое явление.
— То
есть Адам Корнер! Ты говорил, что так зовут этого человека. — Дэзи
посмотрела на меня, чтобы я объяснил, как это судья здесь, в то время как его нет.
Ни одного слова не
было сказано Биче Каваз о ее отношениях к вам, но я видел, что она полна уверенной задумчивости, — издали, как берег
смотрит на другой берег, через синюю равнину воды.
Он порылся в портфеле и извлек небольшой конверт, на котором стояло мое имя.
Посмотрев на Дэзи, которая застенчиво и поспешно кивнула, я прочел письмо. Оно
было в пять строчек: «
Будьте счастливы. Я вспоминаю вас с признательностью и уважением. Биче Каваз».