Неточные совпадения
В этой надежде и в сознании
того, что наше собственное мнение о смысле и характере
произведений Островского высказано уже довольно определенно, мы и сочли за лучшее оставить разбор «Грозы».
Они упрекают нас в
том, что мы приняли дурную методу — рассматривать
произведение автора и затем, как результат этого рассмотрения, говорить, что в нем содержится и каково это содержимое.
Этот способ критики мы видели не раз в приложении к Островскому, хотя никто, разумеется, и не захочет в
том признаться, а еще на нас же, с больной головы на здоровую, свалят обвинение, что мы приступаем к разбору литературных
произведений с заранее принятыми идеями и требованиями.
Известно, что, по мнению сих почтенных теоретиков, критика есть приложение к известному
произведению общих законов, излагаемых в курсах
тех же теоретиков: подходит под законы — отлично; не подходит — плохо.
То же самое еще чаще может случаться и при обсуждении литературных
произведений: и когда критик-адвокат надлежащим образом поставит вопрос, сгруппирует факты и бросит на них свет известного убеждения, — общественное мнение, не обращая внимания на кодексы пиитики, будет уже знать, чего ему держаться.
Критика — не судейская, а обыкновенная, как мы ее понимаем, — хороша уже и
тем, что людям, не привыкшим сосредоточивать своих мыслей на литературе, дает, так сказать, экстракт писателя и
тем облегчает возможность понимать характер и значение его
произведений.
Правда, иногда объясняя характер известного автора или
произведения, критик сам может найти в
произведении то, чего в нем вовсе нет.
Если он вздумает придать разбираемому творению мысль более живую и широкую, нежели какая действительно положена в основание его автором, —
то, очевидно, он не в состоянии будет достаточно подтвердить свою мысль указаниями на самое сочинение, и таким образом критика, показавши, чем бы могло быть разбираемое
произведение, чрез
то самое только яснее выкажет бедность его замысла и недостаточность исполнения.
Кроме
того, в пьесе Островского замечаем ошибку против первых и основных правил всякого поэтического
произведения, непростительную даже начинающему автору. Эта ошибка специально называется в драме — «двойственностью интриги»: здесь мы видим не одну любовь, а две — любовь Катерины к Борису и любовь Варвары к Кудряшу. Это хорошо только в легких французских водевилях, а не в серьезной драме, где внимание зрителей никак не должно быть развлекаемо по сторонам.
Очевидно, что критика, делающаяся союзницей школяров и принимающая на себя ревизовку литературных
произведений по параграфам учебников, должна очень часто ставить себя в такое жалкое положение: осудив себя на рабство пред господствующей теорией, она обрекает себя вместе с
тем и на постоянную бесплодную вражду ко всякому прогрессу, ко всему новому и оригинальному в литературе.
Если в
произведении есть что-нибудь,
то покажите нам, что в нем есть; это гораздо лучше, чем пускаться в соображения о
том, чего в нем нет и что бы должно было в нем находиться.
Но теоретики в
то же время требуют и тоже полагают как аксиому, — что автор должен совершенствовать действительность, отбрасывая из нее все ненужное и выбирая только
то, что специально требуется для развития интриги и для развязки
произведения.
Нельзя сказать, чтоб люди были злы по природе, и потому нельзя принимать для литературных
произведений принципов вроде
того, что, например, порок всегда торжествует, а добродетель наказывается.
Мерою достоинства писателя или отдельного
произведения мы принимаем
то, насколько служат они выражением естественных стремлений известного времени и народа.
В
произведениях исторического характера правда должна быть фактическая; в беллетристике, где происшествия вымышлены, она заменяется логическою правдою,
то есть разумной вероятностью и сообразностью с существующим ходом дел.
Эти писатели могут быть и не лжецы; но
произведения их
тем не менее ложны, и в них мы не можем признать достоинств, разве только относительно формы.
Некоторую надежду на благоприятный ответ подает нам, во-первых,
то обстоятельство, что критики, противоположные нашему воззрению, не были особенно одобряемы публикой, и во-вторых,
то, что сам автор оказывается согласным с нами, так как в «Грозе» мы находим новое подтверждение многих из наших мыслей о таланте Островского и о значении его
произведений.
Эта черта удерживает
произведения Островского на их высоте и теперь, когда уже все стараются выражать
те же стремления, которые мы находим в его пьесах.
Мы слишком подробно развивали эту
тему в прежних статьях наших, чтобы опять к ней возвращаться; притом же мы, припомнивши стороны таланта Островского, которые повторились в «Грозе», как и в прежних его
произведениях, должны все-таки сделать коротенький обзор самой пьесы и показать, как мы ее понимаем.
«Гроза» есть, без сомнения, самое решительное
произведение, Островского; взаимные отношения самодурства, и безгласности доведены в ней до самых трагических последствий; и при всем
том большая часть читавших и видевших эту пьесу соглашается, что она производит впечатление менее тяжкое и грустное, нежели другие пьесы Островского (не говоря, разумеется, об его этюдах чисто комического характера).
Если вы даете ее нам как пьесу без особенных претензий, просто мелодраматический случай, вроде жестоких
произведений Сю, —
то мы ничего не говорим и останемся даже довольны: все-таки это лучше, нежели, например умильные представления г. Н. Львова и графа Соллогуба, поражающие вас полным искажением понятий о долге и чести.
Это был художник, каких мало, одно из тех чуд, которых извергает из непочатого лона своего только одна Русь, художник-самоучка, отыскавший сам в душе своей, без учителей и школы, правила и законы, увлеченный только одною жаждою усовершенствованья и шедший, по причинам, может быть, неизвестным ему самому, одною только указанною из души дорогою; одно из тех самородных чуд, которых часто современники честят обидным словом «невежи» и которые не охлаждаются от охулений и собственных неудач, получают только новые рвенья и силы и уже далеко в душе своей уходят от
тех произведений, за которые получили титло невежи.
Неточные совпадения
Едва успев продрать глаза, Угрюм-Бурчеев тотчас же поспешил полюбоваться на
произведение своего гения, но, приблизившись к реке, встал как вкопанный. Произошел новый бред. Луга обнажились; остатки монументальной плотины в беспорядке уплывали вниз по течению, а река журчала и двигалась в своих берегах, точь-в-точь как за день
тому назад.
Он знал, что надо было много внимания и осторожности для
того, чтобы, снимая покров, не повредить самого
произведения, и для
того, чтобы снять все покровы; но искусства писать, техники тут никакой не было.
Хозяйка вышла, с
тем чтобы привести в исполненье мысль насчет загнутия пирога и, вероятно, пополнить ее другими
произведениями домашней пекарни и стряпни; а Чичиков вышел в гостиную, где провел ночь, с
тем чтобы вынуть нужные бумаги из своей шкатулки.
В
то время как бабушка сказала, что он очень вырос, и устремила на него свои проницательные глаза, я испытывал
то чувство страха и надежды, которое должен испытывать художник, ожидая приговора над своим
произведением от уважаемого судьи.
Почти месяц после
того, как мы переехали в Москву, я сидел на верху бабушкиного дома, за большим столом и писал; напротив меня сидел рисовальный учитель и окончательно поправлял нарисованную черным карандашом головку какого-то турка в чалме. Володя, вытянув шею, стоял сзади учителя и смотрел ему через плечо. Головка эта была первое
произведение Володи черным карандашом и нынче же, в день ангела бабушки, должна была быть поднесена ей.