Цитаты со словом «человеческие»
Тот же критик решил (очень энергически), что в драме «Не так живи, как хочется» Островский проповедует, будто «полная покорность воле старших, слепая вера в справедливость исстари предписанного закона и совершенное отречение от
человеческой свободы, от всякого притязания на право заявить свои человеческие чувства гораздо лучше, чем самая мысль, чувство и свободная воля человека».
В описании подвигов этих грабителей не было прямой лжи; но они представлены в таком свете, с такими восхвалениями, которые ясно свидетельствуют, что в душе автора, воспевавшего их, не было чувства
человеческой правды.
Занявшись изображением честного чиновника, и Островский не везде преодолел эту трудность; но все-таки в его комедии натура
человеческая много раз сказывается из-за громких фраз Жадова.
Островский умеет заглядывать в глубь души человека, умеет отличать натуру от всех извне принятых уродств и наростов; оттого внешний гнет, тяжесть всей обстановки, давящей человека, чувствуются в его произведениях гораздо сильнее, чем во многих рассказах, страшно возмутительных по содержанию, но внешнею, официальною стороною дела совершенно заслоняющих внутреннюю,
человеческую сторону.
В ней вспыхивает по временам только искра того священного пламени, которое пылает в каждой груди
человеческой, пока не будет залито наплывом житейской грязи.
При помощи этого минутного освещения мы видим, что тут страдают наши братья, что в этих одичавших, бессловесных, грязных существах можно разобрать черты лица
человеческого — и наше сердце стесняется болью и ужасом.
Только его дикие, безобразные крики нарушают эту мрачную тишину и производят пугливую суматоху на этом печальном кладбище
человеческой мысли и воли.
И не может быть их там, где повержено в прах и нагло растоптано самодурами
человеческое достоинство, свобода личности, вера в любовь и счастье и святыня честного труда.
Ни малейшего сознания ее
человеческих прав и ни малейшей мысли об уважении ее нравственной личности никогда и не бывало у Пузатова.
На всех лицах написан испуг и недоверчивость; естественный ход мышления изменяется, и на место здравых понятий вступают особенные условные соображения, отличающиеся скотским характером и совершенно противные
человеческой природе.
Где тут воспитаться уважению
человеческого достоинства?
Это безумное убеждение заставляет его отдать свое царство дочерям и чрез то, из своего варварски-бессмысленного положения, перейти в простое звание обыкновенного человека и испытать все горести, соединенные с
человеческою жизнию.
Мы видим, что даже несчастие и заключение в тюрьму нимало не образумило его, не пробудило
человеческих чувств, и справедливо заключаем, что, видно, они уж навек в нем замерли, что так им уж и спать сном непробудным.
Это самое уменье видим мы и в обработке характера Большова и находим, что результатом психических наблюдений автора оказалось чрезвычайно гуманное воззрение на самые, по-видимому, мрачные явления жизни и глубокое чувство уважения к нравственному достоинству
человеческой натуры, — чувство, которое сообщает он и своим читателям.
Он гадок для нас именно тем, что в нем видно почти полное отсутствие
человеческих элементов; и в то же время он пошл и смешон искажением и тех зачатков человечности, какие были в его натуре.
Но эта самая гадость и пошлость, представленная следствием неразвитости натуры, указывает нам необходимость правильного, свободного развития и восстановляет пред нами достоинство
человеческой природы, убеждая нас, что низости и преступления не лежат в природе человека и не могут быть уделом естественного развития.
Во всех лицах заметно одно
человеческое стремление — высвободиться из самодурного гнета, под которым все выросли и живут.
Не составляет ли он противоречия общему впечатлению комедии, заставляющей нас признать все преступления в этой среде следствием темноты разумения и неразвитости
человеческих сторон характера?
В нем мы видим, что он именно настолько и сносен еще, насколько коснулось его веяние
человеческой идеи.
Люди, как мы видели, показаны нам в комедии с
человеческой, а не с юридической стороны, и потому впечатление самых их преступлений смягчается для нас.
Следствием такого убеждения является в нас уважение к
человеческой натуре и личности вообще, смех и презрение в отношении к тем уродливым личностям, которые действуют в комедии и в официальном смысле внушают ужас и омерзение, и наконец — глубокая, непримиримая ненависть к тем влияниям, которые так задерживают и искажают нормальное развитие личности.
Читатели, соображаясь с своими собственными наблюдениями над жизнью и с своими понятиями о праве, нравственности и требованиях природы
человеческой, могут решить сами — как то, справедливы ли наши суждения, так и то, какое значение имеют жизненные факты, извлекаемые нами из комедий Островского.
Тяжело проследить подобную карьеру; горько видеть такое искажение
человеческой природы. Кажется, ничего не может быть хуже того дикого, неестественного развития, которое совершается в натурах, подобных Подхалюзину, вследствие тяготения над ними самодурства. Но в последующих комедиях Островского нам представляется новая сторона того же влияния, по своей мрачности и безобразию едва ли уступающая той, которая была нами указана в прошедшей статье.
Авдотья Максимовна, Любовь Торцова, Даша, Надя — все это безвинные, безответные жертвы самодурства, и то сглажение, отменение
человеческой личности, какое в них произведено жизнью, едва ли не безотраднее действует на душу, нежели самое искажение человеческой природы в плутах, подобных Подхалюзину.
Выросши в полный рост
человеческий, она все еще ведет себя, как несовершеннолетняя, как ребенок неразумный.
Дошел он до них грубо эмпирически, сопоставляя факты, но ничем их не осмысливая, потому что мысль его связана в то же время самым упорным, фаталистическим понятием о судьбе, распоряжающейся
человеческими делами.
Она, в самом деле, воспитана так, что в ней вовсе нет лица
человеческого.
Но дать ей настоящее,
человеческое развитие значило бы признать права ее личности, отказаться от самодурных прав, идти наперекор всем преданиям, по которым сложился быт «темного царства»: этого Русаков не хотел и не мог сделать.
«Враг рода
человеческого, — говорит, — всяким соблазном соблазняет нас, всяким прельщением»…
Каково должно быть извращение
человеческой природы в этом ужасном семействе, когда даже чувство самосохранения принимает здесь столь рабскую форму!..
Экой ты горький паренек-то, как я на тебя посмотрю!..» Она сожалеет об его горе, как о таком, которого никакими
человеческими средствами отвратить уж невозможно, — как будто бы она услыхала, например, о том, что Митя себе руки обрубил, или — что мать его умерла…
До такой степени гнет самодурства исказил в них
человеческий образ, заглушил всякое самобытное чувство, отнял всякую способность к защите самых священных прав своих, прав на неприкосновенность чувства, на независимость сердечных влечений, на наслаждение взаимной любовью!..
Дурил бы, презирая все
человеческие права и не признавая других законов, кроме своего произвола, а подчас удивлял бы своим великодушием, основанным опять-таки на той мысли, что «вот, дескать, смотрите: у вас прав никаких нет, а на всем моя полная воля: могу казнить, могу и миловать»!..
С точки зрения общего, естественного
человеческого права, каждому члену общества вверяется забота о постоянном совершенствовании существующих постановлений и об уничтожении тех, которые стали вредны или ненужны.
Ко всему этому надо себя приготовить, воспитать себя для этого, а именно: переломить свой характер, выбить из головы дурь, т. е. собственные убеждения, смирить себя, т. е. отложить всякую мысль о своих правах и о
человеческом достоинстве.
Но воздух самодурства и на нее повеял, и она без пути, без разума распоряжается судьбою дочери, бранит, попрекает ее, напоминает ей долг послушания матери и не выказывает никаких признаков того, что она понимает, что такое
человеческое чувство и живая личность человека.
Здесь в полной силе выразилось одно из главных свойств таланта Островского — уменье заглянуть в душу человека и изобразить его
человеческую сторону, независимо от его официального положения.
Островский, так верно я полно изобразивши нам «темное царство», показавши нам все разнообразие его обитателей и давши нам заглянуть в их душу, где мы успели разглядеть некоторые
человеческие черты, должен был дать нам указание и на возможность выхода на вольный свет из этого темного омута…
До как пришлось ему паясничать на морозе за пятачок, да просить милостыню, да у брата из милости жить, так тут пробудилось в нем и
человеческое чувство, и сознание правды, и любовь к бедным братьям, и даже уважение к труду.
Цитаты из русской классики со словом «человеческие»
Ассоциации к слову «человеческие»
Синонимы к слову «человеческие»
Предложения со словом «человеческий»
- Во многих сферах человеческой жизни разум часто путают с желаниями, нездоровые инстинкты человека под видом разумных доводов ведут человечество к разрушению.
- Дело в том, что ритм, любые ритмичные сочетания – это суть природа человеческого тела.
- Ведь радиошпионаж представляет собой тщательно скрываемый от посторонних глаз и ушей род человеческой деятельности.
- (все предложения)
Сочетаемость слова «человеческий»
Что (кто) бывают «человеческими»
Значение слова «человеческий»
Афоризмы русских писателей со словом «человеческий»
- Пора сознать, что человеческий разум не ограничен той силой, которую он черпает в узком настоящем, — что в нем есть и другая сила, которая, сочетая в одну мысль и времена протекшие, и времена обетованные, образует его подлинную сущность и возносит его в истинную сферу его деятельности.
- Но если уж человеческий дух решится понять и оценить то, чем пленяется невольно, дознаться причин собственного наслаждения, то непростительно ему остановиться на полдороге: бесстрашная добросовестность и отчетливость до конца — вот главные достоинства критики в обширном смысле, которая, несмотря на вопли ее противников, никому еще не сделала зла.
- Хорошая книга — это ручеек, по которому в человеческую душу втекает добро.
- (все афоризмы русских писателей)
Дополнительно