Неточные совпадения
Через три
года явилось второе произведение Островского: «Свои люди — сочтемся»; автор встречен был всеми как человек совершенно новый
в литературе, и немедленно всеми признан был писателем необычайно талантливым, лучшим, после Гоголя, представителем драматического искусства
в русской литературе.
Два
года спустя тот же критик предположил целый ряд статей «О комедиях Островского и о их значении
в литературе и на «сцене» («Москв.», 1855 г., № 3), но остановился на первой статье, да и
в той выказал более претензий и широких замашек, нежели настоящего дела.
Если свести
в одно все упреки, которые делались Островскому со всех сторон
в продолжение целых десяти
лет и делаются еще доселе, то решительно нужно будет отказаться от всякой надежды понять, чего хотели от него и как на него смотрели его критики.
Словом — трудно представить себе возможность середины, на которой можно было бы удержаться, чтобы хоть сколько-нибудь согласить требования,
в течение десяти
лет предъявлявшиеся Островскому разными (а иногда и теми же самыми) критиками.
Если бы публике приходилось судить об Островском только по критикам, десять
лет сочинявшимся о нем, то она должна была бы остаться
в крайнем недоумении о том: что же наконец думать ей об этом авторе?
Все равно как
в четвертом
году захотели бороду обрить: сколько ни просили Аграфена Кондратьевна, сколько ни плакали, — нет, говорит, после опять отпущу, а теперь поставлю на своем: взяли да и обрили.
Ведь меня сорок
лет в городе-то все знают, сорок
лет все
в пояс кланялись, а теперь мальчишки пальцами показывают».
«Потомят
года полтора
в яме-то, да каждую неделю будут с солдатом по улицам водить, а еще, того гляди,
в острог переместят, так рад будешь и полтину дать».
Олимпиада Самсоновна говорит ему: «Я у вас, тятенька, до двадцати
лет жила, — свету не видала, что же, мне прикажете отдать вам деньги, а самой опять
в ситцевых платьях ходить?» Большов не находит ничего лучшего сказать на это, как только попрекнуть дочь и зятя невольным благодеянием, которое он им сделал, передавши
в их руки свое имение.
Претензию кредиторов на 25 коп. он не признает справедливою; напротив, он находит, что они «зазнались больно; а не хотят ли восемь копеек
в пять
лет».
Находя, что
в этом-то подражании и состоит образованность, он пристает к жене, чтоб та на старости
лет надела чепчик вместо головки, задавала модные вечера с музыкантами, отстала от всех своих старых привычек.
Отчего же
в обществе столько десятков и сотен
лет терпится это бессильное, гнилое, дряхлое явление, давно уже отжившее свой век
в сознании лучшей, истинно, образованной части общества?
Надо заглушить
в себе все симпатичные чувства, притупить свою мысль, кроме того, — связать себя на несколько
лет по рукам и ногам, и при всем этом уметь — и пожертвовать при случае своим самолюбием и личными выгодами, и тонко обделать дельце, и ловкое коленце выкинуть…
Продолжалась бы эта жалкая жизнь Петра Ильича с женою многие
годы, как она у многих и продолжается
в «темном царстве».
Пьеса эта, конечно, памятна нашим читателям, потому что она появилась
в нынешнем
году и обратила на себя общее внимание.
Ведь у нас ничего нет; куда я на старости
лет денусь —
в кухарки мне, что ли, идти?
Все эти; господа принадлежат к той категории, которую определяет Неуеденов
в «Праздничном сне»: «Другой сунется
в службу,
в какую бы то ни на есть» послужит без
году неделю, повиляет хвостом, видит — не тяга, умишка-то не хватает, учился-то плохо, двух перечесть не умеет, лень-то прежде его родилась, а побарствовать-то хочется: вот он и пойдет бродить по улицам до по гуляньям, — не объявится ли какая дура с деньгами»…
Не мудрено
в нем такое воззрение, потому что он сам «
года два был на побегушках, разные комиссии исправлял: и за водкой-то бегал, и за пирогами, и за квасом, кому с похмелья, — и сидел-то не на стуле, а у окошка, на связке бумаг, и писал-то не из чернильницы, а из старой помадной банки, — и вот вышел
в люди», — и теперь признает, что «все это не от нас, свыше!..»
Подложили цепи под колеса вместо тормозов, чтоб они не раскатывались, взяли лошадей под уздцы и начали спускаться; направо был утес, налево пропасть такая, что целая деревушка осетин, живущих на дне ее, казалась гнездом ласточки; я содрогнулся, подумав, что часто здесь, в глухую ночь, по этой дороге, где две повозки не могут разъехаться, какой-нибудь курьер раз десять
в год проезжает, не вылезая из своего тряского экипажа.
Неточные совпадения
Городничий. Эк куда хватили! Ещё умный человек!
В уездном городе измена! Что он, пограничный, что ли? Да отсюда, хоть три
года скачи, ни до какого государства не доедешь.
Анна Андреевна. Ну что ты? к чему? зачем? Что за ветреность такая! Вдруг вбежала, как угорелая кошка. Ну что ты нашла такого удивительного? Ну что тебе вздумалось? Право, как дитя какое-нибудь трехлетнее. Не похоже, не похоже, совершенно не похоже на то, чтобы ей было восемнадцать
лет. Я не знаю, когда ты будешь благоразумнее, когда ты будешь вести себя, как прилично благовоспитанной девице; когда ты будешь знать, что такое хорошие правила и солидность
в поступках.
Бобчинский.
В том самом номере, где прошлого
года подрались проезжие офицеры.
Добчинский. Молодой, молодой человек;
лет двадцати трех; а говорит совсем так, как старик: «Извольте, говорит, я поеду и туда, и туда…» (размахивает руками),так это все славно. «Я, говорит, и написать и почитать люблю, но мешает, что
в комнате, говорит, немножко темно».
Купцы. Ей-богу! такого никто не запомнит городничего. Так все и припрятываешь
в лавке, когда его завидишь. То есть, не то уж говоря, чтоб какую деликатность, всякую дрянь берет: чернослив такой, что
лет уже по семи лежит
в бочке, что у меня сиделец не будет есть, а он целую горсть туда запустит. Именины его бывают на Антона, и уж, кажись, всего нанесешь, ни
в чем не нуждается; нет, ему еще подавай: говорит, и на Онуфрия его именины. Что делать? и на Онуфрия несешь.