Неточные совпадения
В продолжении статьи брошено
еще несколько презрительных отзывов о критике, сказано,
что «солон ей этот быт (изображаемый Островским), солон его язык, солоны его типы, — солоны по ее собственному состоянию», — и затем критик, ничего не объясняя и не доказывая, преспокойно переходит к Летописям, Домострою и Посошкову, чтобы представить «обозрение отношений нашей литературы к народности».
Если свести в одно все упреки, которые делались Островскому со всех сторон в продолжение целых десяти лет и делаются
еще доселе, то решительно нужно будет отказаться от всякой надежды понять,
чего хотели от него и как на него смотрели его критики.
«Стало быть, была какая-нибудь причина?» Может быть, действительно Островский так часто изменяет свое направление,
что его характер до сих пор
еще не мог определиться?
Конечно, вольному воля: недавно
еще один критик пытался доказать,
что основная идея комедии «Не в свои сани не садись» состоит в том,
что безнравственно купчихе лезти замуж за дворянина, а гораздо благонравнее выйти за ровню, по приказу родительскому.
Критика, состоящая в показании того,
что должен был сделать писатель и насколько хорошо выполнил он свою должность, бывает
еще уместна изредка, в приложении к автору начинающему, подающему некоторые надежды, но идущему решительно ложным путем и потому нуждающемуся в указаниях и советах.
У него
еще нет теоретических соображений, которые бы могли объяснить этот факт; но он видит,
что тут есть что-то особенное, заслуживающее внимания, и с жадным любопытством всматривается в самый факт, усваивает его, носит его в своей душе сначала как единичное представление, потом присоединяет к нему другие, однородные, факты и образы и, наконец, создает тип, выражающий в себе все существенные черты всех частных явлений этого рода, прежде замеченных художником.
И этот игрок многих
еще обыгрывал: другие, стало быть, и трех-то ходов не рассчитывали, а так только — смотрели на то,
что у них под носом.
Высказавши эти беглые замечания, мы, прежде
чем перейдем к главному предмету нашей статьи, должны сделать
еще следующую оговорку.
Для того чтобы сказать что-нибудь определенное о таланте Островского, нельзя, стало быть, ограничиться общим выводом,
что он верно изображает действительность; нужно
еще показать, как обширна сфера, подлежащая его наблюдениям, до какой степени важны те стороны фактов, которые его занимают, и как глубоко проникает он в них.
А так, покажется ему,
что этот человек
еще не больно плут, а вот этот так уж больно плут.
Но такова сила повального ослепления, неизбежно заражающего людей в известных положениях, —
что за убийство и грабежи на войне не только не казнят никого, но
еще восхваляют и награждают!
На вторичную угрозу она огрызается
еще резче: «Только и ладит,
что отца да отца; бойки вы при нем разговаривать-то, а попробуйте-ка сами...
Видно,
что и он таки не забыл
еще, каково чадочко Самсон Силыч.
Но у тюремщика остались ключи от ворот острога: надо их
еще вытребовать, и потому Подхалюзин, чувствуя себя уже не в тюрьме, но зная,
что он
еще и не совсем на свободе, беспрестанно переходит от самодовольной радости к беспокойству и мешает наглость с раболепством.
Оно соединяет в себе эти три рода преступлений; но оно
еще ужаснее потому,
что совершается обдуманно, подготовляется очень долго, требует много коварного терпения и самого нахального присутствия духа.
Большов с услаждением всё повторяет,
что он волен делать,
что хочет, и никто ему не указ: как будто он сам все
еще не решается верить этому…
Комизм этой тирады возвышается
еще более предыдущим и дальнейшим разговором, в котором Подхалюзин равнодушно и ласково отказывается платить за Большова более десяти копеек, а Большов — то попрекает его неблагодарностью, то грозит ему Сибирью, напоминая,
что им обоим один конец, то спрашивает его и дочь, есть ли в них христианство, то выражает досаду на себя за то,
что опростоволосился, и приводит пословицу: «Сама себя раба бьет, коль ее чисто жнет», — то, наконец, делает юродивое обращение к дочери: «Ну, вот вы теперь будете богаты, заживете по-барски; по гуляньям это, по балам, — дьявола тешить!
В нем мы видим,
что он именно настолько и сносен
еще, насколько коснулось его веяние человеческой идеи.
Но и тут критика должна быть очень осторожна в своих заключениях: если, например, автор награждает, в конце пьесы, негодяя или изображает благородного, но глупого человека, — от этого
еще очень далеко до заключения,
что он хочет оправдывать негодяев или считает всех благородных людей дураками.
К довершению горя оказывается,
что она
еще и Бородкина-то любит,
что она с ним, бывало, встретится, так не наговорится: у калиточки, его поджидает, осенние темные вечера с ним просиживает, — да и теперь его жалеет, но в то же время не может никак оторваться от мысли о необычайной красоте Вихорева.
А Вихорев думает: «
Что ж, отчего и не пошалить, если шалости так дешево обходятся». А тут
еще, в заключение пьесы, Русаков, на радостях,
что урок не пропал даром для дочери и
еще более укрепил, в ней принцип повиновения старшим, уплачивает долг Вихорева в гостинице, где тот жил. Как видите, и тут сказывается самодурный обычай: на милость, дескать, нет образца, хочу — казню, хочу — милую… Никто мне не указ, — ни даже самые правила справедливости.
Положим,
что все это в нем
еще смутно, слабо, неверно; но все-таки начало сделано, застой потревожен, деятельность получила новое направление…
Еще обругает ни за
что ни про
что!» И вследствие такого рассуждения наглая, самодурная глупость и бесчестность продолжают безмятежно пользоваться всеми выгодами своей наглости и всеми знаками видимого почета от окружающих.
Вследствие того, считая сначала за следствие недоразумения всякий голос, имеющий хоть тень намерения ограничить его самовольство, он разражается взрывом бешенства, пытается запугать
еще больше,
чем прежде пугал, и этим средством по большей части успевает смирить или заглушить всякое недовольство.
Можно бы ожидать,
что Гордей Карпыч, назло домашним, опять упрется и выдумает
еще что-нибудь назло.
Подумаешь,
что Андрей Титыч тоже сумасшедший, как его братец Капитоша, который представляет собой
еще один любопытный результат семейной дисциплины в доме Брусковых.
По праву справедливого возмездия, общество может лишить меня участия и в другой, выгодной для меня половине условия, да
еще и взыскать за то,
чем я успел воспользоваться не по праву.
В педагогике есть положение,
что для детей, не способных
еще к отвлеченным понятиям, воспитатель составляет олицетворение нравственного закона, и потому необходимо доверие ребенка к воспитателю.
Возведение послушания в высший абсолютный закон делается, впрочем, и самими самодурами, и даже
еще с большей настойчивостью,
чем угнетенною стороною…
Но есть у Островского пьеса, где подслушан лепет чистого сердца в ту самую минуту, когда оно только
что еще чувствует приближение нечистой мысли, — пьеса, которая объясняет нам весь процесс душевной борьбы, предшествующей неразумному увлечению девушки, убиваемой самодурною силою…
Затем Леонид объясняет,
что он служить не намерен, потому
что «там
еще писать заставят»;..
А до меня
что вам за дело!» Леонид обижен и спрашивает: «Зачем так говорить мне?» — «Затем,
что вы мальчик
еще, — отвечает Надя и заключает: — уж уехали б вы куда-нибудь лучше!
Но все-таки они
еще могут надеяться,
что и самодур не вдруг их прогонит и бросит: все же они что-нибудь делают и приносят пользу самодуру.
Видно,
что остатки воззрений Востока до сих пор
еще очень значительны здесь.
В сфере чиновнической оно
еще гаже и возмутительнее,
чем в купеческой, потому
что здесь дело постоянно идет об общих интересах и прикрывается именем права и закона.
Но с ним мы так мало знакомимся из его разговора с Жадовым,
что еще не можем за него поручиться.
Есть
еще в «Бедной невесте» одна девушка, до такой степени симпатичная и высоконравственная,
что так бы за ней и бросился, так и не расстался бы с ней, нашедши ее.
Неточные совпадения
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с другими: я, брат, не такого рода! со мной не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.)Я думаю,
еще ни один человек в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)
Что это за жаркое? Это не жаркое.
Городничий. Эк куда хватили!
Ещё умный человек! В уездном городе измена!
Что он, пограничный,
что ли? Да отсюда, хоть три года скачи, ни до какого государства не доедешь.
Аммос Федорович. А черт его знает,
что оно значит!
Еще хорошо, если только мошенник, а может быть, и того
еще хуже.
Да объяви всем, чтоб знали:
что вот, дискать, какую честь бог послал городничему, —
что выдает дочь свою не то чтобы за какого-нибудь простого человека, а за такого,
что и на свете
еще не было,
что может все сделать, все, все, все!
Городничий (с неудовольствием).А, не до слов теперь! Знаете ли,
что тот самый чиновник, которому вы жаловались, теперь женится на моей дочери?
Что? а?
что теперь скажете? Теперь я вас… у!.. обманываете народ… Сделаешь подряд с казною, на сто тысяч надуешь ее, поставивши гнилого сукна, да потом пожертвуешь двадцать аршин, да и давай тебе
еще награду за это? Да если б знали, так бы тебе… И брюхо сует вперед: он купец; его не тронь. «Мы, говорит, и дворянам не уступим». Да дворянин… ах ты, рожа!