Неточные совпадения
Вскоре потом сочувственная похвала Островскому вошла уже в те пределы, в которых она является в виде увесистого булыжника, бросаемого человеку в лоб услужливым другом: в первом томе «Русской беседы» напечатана была статья г. Тертия Филиппова
о комедии «Не так живи,
как хочется».
Оттого нередко он затеет что-нибудь возвышенное или широкое, а память
о натуральной мерке и спугнет его замысел; ему бы следовало дать волю счастливому внушению, а он
как будто испугается высоты полета, и образ выходит какой-то недоделанный» («Рус. бес.»).
(Не говорим, разумеется,
о личных отношениях: влюбиться, рассердиться, опечалиться — всякий философ может столь же быстро, при первом же появлении факта,
как и поэт.)
Таким образом, совершенно ясным становится значение художнической деятельности в ряду других отправлений общественной жизни: образы, созданные художником, собирая в себе,
как в фокусе, факты действительной жизни, весьма много способствуют составлению и распространению между людьми правильных понятий
о вещах.
Собственно говоря, безусловной неправды писатели никогда не выдумывают:
о самых нелепых романах и мелодрамах нельзя сказать, чтобы представляемые в них страсти и пошлости были безусловно ложны, т. е. невозможны даже
как уродливая случайность.
Для того чтобы сказать что-нибудь определенное
о таланте Островского, нельзя, стало быть, ограничиться общим выводом, что он верно изображает действительность; нужно еще показать,
как обширна сфера, подлежащая его наблюдениям, до
какой степени важны те стороны фактов, которые его занимают, и
как глубоко проникает он в них.
Ведь у них самих отняли все, что они имели, свою волю и свою мысль;
как же им рассуждать
о том, что честно и что бесчестно?
как не захотеть надуть другого для своей личной выгоды?
Вследствие такого порядка дел все находятся в осадном положении, все хлопочут
о том,
как бы только спасти себя от опасности и обмануть бдительность врага.
Нечего и удивляться, что, рассказывая
о том,
как недодал денег немцу, представившему счет из магазина, Пузатов рассуждает так: «А то все ему и отдать? да за что это?
Но замечательно,
как смешивает все понятия, уничтожает все различия этот над всеми без разбора тяготеющий деспотизм: мать, дочь, кухарка, хозяйка, мальчишка слуга, приказчик — все это в трудную минуту сливается в одно — в угнетенную партию, заботящуюся
о своей защите.
Только
о «суде владычнем» вспоминает он; но и это так, больше для формы: «второе пришествие» играет здесь роль не более той,
какую дает Большов и «милосердию божию» в известной фразе своей: «Бонапарт Бонапартом, а мы пуще всего надеемся на милосердие божие, да и не
о том теперь речь».
Есть вещи,
о которых он вовсе и не думал, —
как, например, обмеривание и надувание покупателей в лавке, — так там он и действует совершенно равнодушно, без зазрения совести.
Во-первых,
о ней до сих пор не было говорено ничего серьезного; во-вторых, краткие заметки,
какие делались
о ней мимоходом, постоянно обнаруживали какое-то странное понимание смысла пьесы; в-третьих, сама по себе комедия эта принадлежит к наиболее ярким и выдержанным произведениям Островского; в-четвертых, не будучи играна на сцене, она менее популярна в публике, нежели другие его пьесы…
Читатели, соображаясь с своими собственными наблюдениями над жизнью и с своими понятиями
о праве, нравственности и требованиях природы человеческой, могут решить сами —
как то, справедливы ли наши суждения, так и то,
какое значение имеют жизненные факты, извлекаемые нами из комедий Островского.
Городничий мечтает
о том,
как он, сделавшись генералом, будет заставлять городничих ждать себя по пяти часов; так точно Подхалюзин предполагает: «Тятенька подурили на своем веку, — будет: теперь нам пора».
Не признавая ее прав
как самостоятельной личности, ей и не дают ничего, что в жизни может ограждать личность: она необразованна, у ней нет голоса даже в домашних делах, нет привычки смотреть на людей своими глазами, нет даже и мысли
о праве свободного выбора в деле сердца.
В Авдотье Максимовне не развито настоящее понятие
о том, что хорошо и что дурно, не развито уважение к побуждениям собственного сердца, а в то же время и понятие
о нравственном долге развито лишь до той степени, чтобы признать его,
как внешнюю принудительную силу.
Но Авдотья Максимовна, твердя
о том, что отец ее любит, знает, однако же,
какого рода сцена может быть следствием подобной откровенности с отцом, и ее добрая, забитая натура заранее трепещет и страдает.
Кажется, чего бы лучше: воспитана девушка «в страхе да в добродетели», по словам Русакова, дурных книг не читала, людей почти вовсе не видела, выход имела только в церковь божию, вольнодумных мыслей
о непочтении к старшим и
о правах сердца не могла ниоткуда набраться, от претензий на личную самостоятельность была далека,
как от мысли — поступить в военную службу…
И к Русакову могли иметь некоторое применение стихи, поставленные эпиграфом этой статьи: и он имеет добрые намерения, и он желает пользы для других, но «напрасно просит
о тени» и иссыхает от палящих лучей самодурства. Но всего более идут эти стихи к несчастным, которые, будучи одарены прекраснейшим сердцем и чистейшими стремлениями, изнемогают под гнетом самодурства, убивающего в них всякую мысль и чувство.
О них-то думая, мы
как раз вспоминали...
Какое жалкое положение: не иметь даже ни малейшего помышления
о возможности сделать что-нибудь самому, полагать всю надежду на чужое решение, на чужую милость, в то время
как нам грозит кровная беда…
Экой ты горький паренек-то,
как я на тебя посмотрю!..» Она сожалеет об его горе,
как о таком, которого никакими человеческими средствами отвратить уж невозможно, —
как будто бы она услыхала, например,
о том, что Митя себе руки обрубил, или — что мать его умерла…
Оттого-то и возможно для него в решении
о вей такое легкомыслие, которое в глазах некоторых представляется даже умилительным великодушием, так же,
как и уплата долга за Вихорева!..
Аграфена Платоновна, хозяйка квартиры, где живет учитель Иванов с дочерью, отзывается
о Брускове
как о человеке «диком, властном, крутом сердцем, словом сказать, — самодуре».
Но всего глупее — роль сына Брускова, Андрея Титыча, из-за которого идет вся, эта история и который сам, по его же выражению, «
как угорелый ходит по земле» и только сокрушается
о том» что у них в доме «все не так,
как у людей» и что его «уродом сделали, а не человеком».
Заметьте,
как добр и чувствителен этот старик и
как он в то же время жестокосерд единственно потому, что не имеет никакого сознания
о нравственном значении личности и все привык подчинять только внешним законам, установленным самодурством.
Она мечтает
о семейном счастии с любимым человеком, заботится
о том, чтоб себя «облагородить», так, чтобы никому не стыдно было взять ее замуж; думает
о том,
какой она хороший порядок будет вести в доме, вышедши замуж; старается вести себя скромно, удаляется от молодого барина, сына Уланбековой, и даже удивляется на московских барышень, что они очень бойки в своих разговорах про кавалеров да про гвардейцев.
Таким образом, вопрос
о законности ставится здесь с бесстыдною прямотою: закон есть не что иное,
как воля самодура, и все должны ей подчиняться, а он не должен стесняться ничем…
А что она действительно наклонна к тому, чтобы даже добро делать, это доказывается тем,
как она заботится
о мужьях своих воспитанниц.
Из этих коротких и простых соображений не трудно понять, почему тяжесть самодурных отношений в этом «темном царстве» обрушивается всего более на женщин. Мы обещали в прошедшей статье обратить внимание на рабское положение женщины в русской семье,
как оно является в комедиях Островского. Мы, кажется, достаточно указали на него в настоящей статье; остается нам сказать несколько слов
о его причинах и указать при этом на одну комедию,
о которой до сих пор мы не говорили ни слова, — на «Бедную невесту».
Понятно,
какое обидное мнение
о женщине складывается поэтому само собою в обществе…
От него ведь дается право и способы к деятельности; без него остальные люди ничтожны,
как говорит Юсов в «Доходном месте»: «Обратили на тебя внимание, ну, ты и человек, дышишь; а не обратили, — что ты?» Так, стало быть,
о бездеятельности самих самодуров и говорить нечего.
Тут нет даже и такого раздражения, с
каким, напр., один господин отделывал купца, осмелившегося писать
о крестьянском вопросе.
В первой статье
о «темном царстве» мы старались показать,
каким образом самые тяжкие преступления совершаются в нем и самые бесчеловечные отношения устанавливаются между людьми — без особенной злобы и ехидства, а просто по тупоумию и закоснелости в данных понятиях, крайне ограниченных и смутных.
Поэтому, входя в сношение с богачом, всякий старается
как можно более участвовать в его выгодах; заводя же сношения с женщиной, имеющей деньги, прямо уже хлопочут
о том, чтобы завладеть ее достоянием.
Она встречается с самим Беневоленским в проходной комнате, вроде буфета; вместе с нею — подруга ее Паша, которой она перед этим только что бросила несколько слов
о том,
как он над ней, бывало, буйствовал, пьяный…
А потом —
какая радушная, чистая заботливость
о той,
о сопернице ее…
Но вспомните, что мы говорили
о том,
как образование прививается к самодурству…