Неточные совпадения
Само собою разумеется, что подобные возгласы по поводу Торцова о том, что
человека благородит, не могли повести к здравому и беспристрастному рассмотрению дела. Они только дали критике противного направления справедливый повод прийти в благородное негодование и воскликнуть в
свою очередь о Любиме Торцове...
Как
человек, действительно знающий и любящий русскую народность, Островский действительно подал славянофилам много поводов считать его «
своим», а они воспользовались этим так неумеренно, что дали противной партии весьма основательный повод считать его врагом европейского образования и писателем ретроградного направления.
Тот же критик решил (очень энергически), что в драме «Не так живи, как хочется» Островский проповедует, будто «полная покорность воле старших, слепая вера в справедливость исстари предписанного закона и совершенное отречение от человеческой свободы, от всякого притязания на право заявить
свои человеческие чувства гораздо лучше, чем самая мысль, чувство и свободная воля
человека».
Только уже потом, когда много однородных фактов наберется в сознании,
человек с слабой восприимчивостью обратит на них наконец
свое внимание.
Есть, напр., авторы, посвятившие
свой талант на воспевание сладострастных сцен и развратных похождений; сладострастие изображается ими в таком виде, что если им поверить, то в нем одном только и заключается истинное блаженство
человека.
Заключение, разумеется, нелепое, хотя, конечно, и бывают действительно
люди, которые, по степени
своего развития, и не способны понять другого блаженства, кроме этого…
Следовательно, художник должен — или в полной неприкосновенности сохранить
свой простой, младенчески непосредственный взгляд на весь мир, или (так как это совершенно невозможно в жизни) спасаться от односторонности возможным расширением
своего взгляда, посредством усвоения себе тех общих понятий, которые выработаны
людьми рассуждающими.
Люди, которые желали видеть в Островском непременно сторонника
своей партии, часто упрекали его, что он недостаточно ярко выразил ту мысль, которую хотели они видеть в его произведении.
Своего ума в
человека не вложишь, народного суеверия не переделаешь.
Зато у Островского чрезвычайно полно и рельефно выставлены два рода отношений, к которым
человек еще может у нас приложить душу
свою, — отношения семейные и отношения по имуществу.
Но основы этой жизни, ее внутренняя сила — совершенно непонятны для жалких
людей, отвыкших от всякой разумности и правды в
своих житейских отношениях.
Действительно, жизнь девушки не очень интересна: в доме властвует самодур и мошенник Пузатов, брат Марьи Антиповны; а когда его нет, так подглядывает за
своею дочерью и за молодой женой сына — ворчливая старуха, мать Пузатова, богомольная, добродушная и готовая за грош продать
человека.
Но Антип Антипыч — еще прогрессивный и гуманный
человек в сравнении с
своей матушкой.
Тут все в войне: жена с мужем — за его самовольство, муж с женой — за ее непослушание или неугождение; родители с детьми — за то, что дети хотят жить
своим умом; дети с родителями — за то, что им не дают жить
своим умом; хозяева с приказчиками, начальники с подчиненными воюют за то, что одни хотят все подавить
своим самодурством, а другие не находят простора для самых законных
своих стремлений; деловые
люди воюют из-за того, чтобы другой не перебил у них барышей их деятельности, всегда рассчитанной на эксплуатацию других; праздные шатуны бьются, чтобы не ускользнули от них те
люди, трудами которых они задаром кормятся, щеголяют и богатеют.
И все эти
люди воюют общими силами против
людей честных, которые могут открыть глаза угнетенным труженикам и научить их громко и настоятельно предъявить
свои права.
Военная хитрость восхваляется как доказательство ума, направленного на истребление
своих ближних; убийство превозносится как лучшая доблесть
человека; удачный грабеж — отнятие лагеря, отбитие обоза и пр. — возвышает
человека в глазах его сограждан.
Он чувствует себя в положении
человека, успевшего толкнуть
своего тюремщика за ту дверь, из-за которой сам успел выскочить.
А что касается до потрафленья, так тут опять немного нужно соображенья: ври о
своей покорности, благодарности, о счастии служить такому
человеку, о
своем ничтожестве перед ним! — больше ничего и не нужно для того, чтобы ублажить глупого мужика деспотического характера.
Удалось
людям не быть втянутыми с малолетства в практическую деятельность, — и осталось им много свободного времени на обдумыванье
своих отношений к миру и нравственных начал для
своих поступков!
Так они и остались вне жизни, эти
люди честных стремлений и самостоятельных убеждений (нередко, впрочем, на деле изменявшие им вследствие
своей непрактичности).
Работающему
человеку никогда здесь не было мирной, свободной и общеполезной деятельности; едва успевши осмотреться, он уже чувствовал, что очутился каким-то образом в неприятельском стане и должен, для спасения
своего существования, как-нибудь надуть
своих врагов, прикинувшись хоть добровольным переметчиком.
Самодур все силится доказать, что ему никто не указ и что он — что захочет, то и сделает; между тем
человек действительно независимый и сильный душою никогда не захочет этого доказывать: он употребляет силу
своего характера только там, где это нужно, не растрачивая ее, в виде опыта, на нелепые затеи.
Но вот его самообожание выходит из всяких пределов здравого смысла: он переносит прямо на
свою личность весь тот блеск, все то уважение, которым пользовался за
свой сан, он решается сбросить с себя власть, уверенный, что и после того
люди не перестанут трепетать его.
Это безумное убеждение заставляет его отдать
свое царство дочерям и чрез то, из
своего варварски-бессмысленного положения, перейти в простое звание обыкновенного
человека и испытать все горести, соединенные с человеческою жизнию.
Человек, потерпевший от собственного злостного банкротства, не находит в этом обстоятельстве другого нравственного урока, кроме сентенции, что «не нужно гнаться за большим, чтобы
своего не потерять!» И через минуту к этой сентенции он прибавляет сожаление, что не умел ловко обделать дельце, приводит пословицу: «Сама себя раба бьет, коль не чисто жнет».
Достижению постыдной цели не служат здесь лучшие способности ума и благороднейшие силы души в
своем высшем развитии; напротив, вся пьеса ясно показывает, что именно недостаток этого развития и доводит
людей до таких мерзостей.
Но автор комедии вводит нас в самый домашний быт этих
людей, раскрывает перед нами их душу, передает их логику, их взгляд на вещи, и мы невольно убеждаемся, что тут нет ни злодеев, ни извергов, а всё
люди очень обыкновенные, как все
люди, и что преступления, поразившие нас, суть вовсе не следствия исключительных натур, по
своей сущности наклонных к злодейству, а просто неизбежные результаты тех обстоятельств, посреди которых начинается и проходит жизнь
людей, обвиняемых нами.
Мы видели, что Большов вовсе не сильная натура, что он не способен к продолжительной борьбе, да и вообще не любит хлопот; видели мы также, что Подхалюзин —
человек сметливый и вовсе не привязанный к
своему хозяину; видели, что и все домашние не очень-то расположены к Самсону Силычу, кроме разве жены его, совершенно ничтожной и глупой старухи.
Но приказчик связан с хозяином: он сыт и одет по хозяйской милости, он может «в
люди произойти», если хозяин полюбит его; а ежели не полюбит, то что же такое приказчик, со
своей непрактической добросовестностью?
Он видит перед собой
своего хозяина-самодура, который ничего не делает, пьет, ест и прохлаждается в
свое удовольствие, ни от кого ругательств не слышит, а, напротив, сам всех ругает невозбранно, — и в этом гаденьком лице он видит идеал счастия и высоты, достижимых для
человека.
Но и тут критика должна быть очень осторожна в
своих заключениях: если, например, автор награждает, в конце пьесы, негодяя или изображает благородного, но глупого
человека, — от этого еще очень далеко до заключения, что он хочет оправдывать негодяев или считает всех благородных
людей дураками.
Тут критика может рассмотреть только: точно ли
человек, выставляемый автором как благородный дурак действительно таков по понятиям критики об уме и благородстве, — и затем: такое ли значение придает автор
своим лицам, какое имеют они в действительной жизни?
Не признавая ее прав как самостоятельной личности, ей и не дают ничего, что в жизни может ограждать личность: она необразованна, у ней нет голоса даже в домашних делах, нет привычки смотреть на
людей своими глазами, нет даже и мысли о праве свободного выбора в деле сердца.
Для
людей, привыкших опирать
свои действия на здравом смысле и соображать их с требованиями справедливости и общего блага, такая доброта противна или по крайней мере жалка.
Не мудрено рассудить, что если
человек со всеми соглашается, то у него значит, нет
своих убеждений; если он всех любит и всем друг, то, значит, — все для него безразличны; если девушка всякого мужа любить будет, — то ясно, что сердце у ней составляет даже не кусок мяса, а просто какое-то расплывающееся тесто, в которое можно воткнуть что угодно…
Для этого самодуры сочиняют
свою мораль,
свою систему житейской мудрости, и по их толкованиям выходит, что чем более личность стерта, неразличима, неприметна, тем она ближе к идеалу совершенного
человека.
Ничего этого не признает Русаков, в качестве самодура, и твердит
свое: «Все зло на свете от необузданности; мы, бывало, страх имели и старших уважали, так и лучше было… бить некому нынешних молодых
людей, а то-то надо бы; палка-то по них плачет».
Право выбирать
людей по
своему вкусу, любить одних и не любить других может принадлежать, во всей
своей обширности, только ему, Русакову, все же остальные должны украшаться кротостью и покорностию: таков уж устав самодурства.
И не хочет понять самой простой истины: что не нужно усыплять в
человеке его внутренние силы и связывать ему руки и ноги, если хотят, чтоб он мог успешно бороться с
своими врагами.
Он мог надеть новый костюм, завести новую небель, пристраститься к шемпанскому; но в
своей личности, в характере, даже во внешней манере обращения с
людьми — он не хотел ничего изменить и во всех
своих привычках он остался верен
своей самодурной натуре, и в нем мы видим довольно любопытный образчик того, каким манером на всякого самодура действует образование.
Нет, он постоянно будет смотреть свысока на
людей мысли и знания, как на чернорабочих, обязанных приготовлять материал для удобства его произвола, он постоянно будет отыскивать в новых успехах образованности предлоги для предъявления новых прав
своих и никогда не дойдет до сознания обязанностей, налагаемых на него теми же успехами образованности.
Но чуть только он увидит, что его сознательно не боятся, что с ним идут на спор решительный, что вопрос ставится прямо — «погибну, но не уступлю», — он немедленно отступает, смягчается, умолкает и переносит
свой гнев на другие предметы или на других
людей, которые виноваты только тем, что они послабее.
Человек, знающий, что он делает, и любящий
свое дело, не отстанет от него по минутному капризу.
На вопрос Иванова: что значит самодур? — она объясняет: «Самодур — это называется, коли вот
человек никого не слушает: ты ему хоть кол на голове теши, а он все
свое.
Продолжая
свою характеристику, она замечает, что «насчет плутовства — он, точно, старик хитрый; но хоть и плутоват, а
человек темный.
А отчего же Андрей Титыч, коли уж он действительно
человек не глупый, не решается в самом деле удовлетворить
своей страсти к ученью, употребивши даже в этом случае некоторое самовольство?
Как-таки предположить в
людях совершенное уничтожение любви к самому себе, к
своему благосостоянию?
Авдотья Максимовна, в пору зрелости оставшаяся ребенком в
своем развитии, не умеющая понимать — ни себя самое, ни
свое положение, ни окружающих
людей, увлекается наущениями Арины Федотовны и пленяется Вихоревым…
Она мечтает о семейном счастии с любимым
человеком, заботится о том, чтоб себя «облагородить», так, чтобы никому не стыдно было взять ее замуж; думает о том, какой она хороший порядок будет вести в доме, вышедши замуж; старается вести себя скромно, удаляется от молодого барина, сына Уланбековой, и даже удивляется на московских барышень, что они очень бойки в
своих разговорах про кавалеров да про гвардейцев.
Словом, это девушка, которая, при других обстоятельствах, могла бы вполне соответствовать идеалу многих и многих
людей: она от всей души хочет и, по
своей натуре, может быть хорошей женой и хорошей хозяйкой.