Неточные совпадения
Он явился к Николаю Всеволодовичу тотчас после объяснения того с мамашей и убедительно просил его
сделать честь пожаловать к нему в тот же
день на вечеринку по поводу
дня рождения его жены.
— Вы одни, я рада: терпеть не могу ваших друзей! Как вы всегда накурите; господи, что за воздух! Вы и чай не допили, а на дворе двенадцатый час! Ваше блаженство — беспорядок! Ваше наслаждение — сор! Что это за разорванные бумажки на полу? Настасья, Настасья! Что
делает ваша Настасья? Отвори, матушка, окна, форточки, двери, всё настежь. А мы в залу пойдемте; я к вам за
делом. Да подмети ты хоть раз в жизни, матушка!
Когда пошли у нас недавние слухи, что приедет Кармазинов, я, разумеется, ужасно пожелал его увидать и, если возможно, с ним познакомиться. Я знал, что мог бы это
сделать чрез Степана Трофимовича; они когда-то были друзьями. И вот вдруг я встречаюсь с ним на перекрестке. Я тотчас узнал его; мне уже его показали
дня три тому назад, когда он проезжал в коляске с губернаторшей.
Он выдвинул ящик и выбросил на стол три небольшие клочка бумаги, писанные наскоро карандашом, все от Варвары Петровны. Первая записка была от третьего
дня, вторая от вчерашнего, а последняя пришла сегодня, всего час назад; содержания самого пустого, все о Кармазинове, и обличали суетное и честолюбивое волнение Варвары Петровны от страха, что Кармазинов забудет ей
сделать визит. Вот первая, от третьего
дня (вероятно, была и от четвертого
дня, а может быть, и от пятого...
— Ну, теперь к вам домой! Я знаю, где вы живете. Я сейчас, сию минуту буду у вас. Я вам, упрямцу,
сделаю первый визит и потом на целый
день вас к себе затащу. Ступайте же, приготовьтесь встречать меня.
У ней распухли ноги, и вот уже несколько
дней только и
делала, что капризничала и ко всем придиралась, несмотря на то что Лизу всегда побаивалась.
— Да вы уже в самом
деле не хотите ли что-нибудь заявить? — тонко поглядел он на капитана. — В таком случае
сделайте одолжение, вас ждут.
— Заперлись, по обыкновению последних
дней, ровно в девять часов и узнать теперь для них ничего невозможно. В каком часу вас прикажете ожидать? — прибавил он, осмеливаясь
сделать вопрос.
— Я, конечно, понимаю застрелиться, — начал опять, несколько нахмурившись, Николай Всеволодович, после долгого, трехминутного задумчивого молчания, — я иногда сам представлял, и тут всегда какая-то новая мысль: если бы
сделать злодейство или, главное, стыд, то есть позор, только очень подлый и… смешной, так что запомнят люди на тысячу лет и плевать будут тысячу лет, и вдруг мысль: «Один удар в висок, и ничего не будет». Какое
дело тогда до людей и что они будут плевать тысячу лет, не так ли?
— Положим, вы жили на луне, — перебил Ставрогин, не слушая и продолжая свою мысль, — вы там, положим,
сделали все эти смешные пакости… Вы знаете наверно отсюда, что там будут смеяться и плевать на ваше имя тысячу лет, вечно, во всю луну. Но теперь вы здесь и смотрите на луну отсюда: какое вам
дело здесь до всего того, что вы там наделали и что тамошние будут плевать на вас тысячу лет, не правда ли?
— Н-нет… Я не очень боюсь… Но ваше
дело совсем другое. Я вас предупредил, чтобы вы все-таки имели в виду. По-моему, тут уж нечего обижаться, что опасность грозит от дураков;
дело не в их уме: и не на таких, как мы с вами, у них подымалась рука. А впрочем, четверть двенадцатого, — посмотрел он на часы и встал со стула, — мне хотелось бы
сделать вам один совсем посторонний вопрос.
— Я-с. Еще со вчерашнего
дня, и всё, что мог, чтобы
сделать честь… Марья же Тимофеевна на этот счет, сами знаете, равнодушна. А главное, от ваших щедрот, ваше собственное, так как вы здесь хозяин, а не я, а я, так сказать, в виде только вашего приказчика, ибо все-таки, все-таки, Николай Всеволодович, все-таки духом я независим! Не отнимите же вы это последнее достояние мое! — докончил он умилительно.
Спокойно и точно, как будто
дело шло о самом обыденном домашнем распоряжении, Николай Всеволодович сообщил ему, что на
днях, может быть даже завтра или послезавтра, он намерен свой брак
сделать повсеместно известным, «как полиции, так и обществу», а стало быть, кончится сам собою и вопрос о фамильном достоинстве, а вместе с тем и вопрос о субсидиях.
— О нет, совсем уж не привидение! Это просто был Федька Каторжный, разбойник, бежавший из каторги. Но
дело не в том; как вы думаете, что я
сделал? Я отдал ему все мои деньги из портмоне, и он теперь совершенно уверен, что я ему выдал задаток!
Когда молодые показались на улице, на дрожках парой,
делая визиты, узаконенные нашим обычаем непременно на другой же
день после венца, несмотря ни на какие случайности, — вся эта кавалькада окружила дрожки с веселым смехом и сопровождала их целое утро по городу.
Прибыв в пустой дом, она обошла комнаты в сопровождении верного и старинного Алексея Егоровича и Фомушки, человека, видавшего виды и специалиста по декоративному
делу. Начались советы и соображения: что из мебели перенести из городского дома; какие вещи, картины; где их расставить; как всего удобнее распорядиться оранжереей и цветами; где
сделать новые драпри, где устроить буфет, и один или два? и пр., и пр. И вот, среди самых горячих хлопот, ей вдруг вздумалось послать карету за Степаном Трофимовичем.
Четвертого
дня он вручил ему свою рукопись «Merci» (которую хотел прочесть на литературном утре в
день праздника Юлии Михайловны) и
сделал это из любезности, вполне уверенный, что приятно польстит самолюбию человека, дав ему узнать великую вещь заранее.
— Ну и пускай, черт!.. — яростно вскричал Шатов. — Пускай ваши дураки считают, что я донес, какое мне
дело! Я бы желал посмотреть, что вы мне можете
сделать?
— Там, в Карльсруэ, я закрою глаза свои. Нам, великим людям, остается,
сделав свое
дело, поскорее закрывать глаза, не ища награды.
Сделаю так и я.
А что у нас
делают отцы семейств, сановники, жены,
девы в подобных обстоятельствах?
— Нимало; эта каналья ничего не сумела устроить как следует. Но я рад по крайней мере, что вы так спокойны… потому что хоть вы и ничем тут не виноваты, ни даже мыслью, но ведь все-таки. И притом согласитесь, что всё это отлично обертывает ваши
дела: вы вдруг свободный вдовец и можете сию минуту жениться на прекрасной девице с огромными деньгами, которая, вдобавок, уже в ваших руках. Вот что может
сделать простое, грубое совпадение обстоятельств — а?
— Всякий имеет право своего слова. Давая нам угадывать, что отдельных узлов всеобщей сети, уже покрывшей Россию, состоит теперь до нескольких сотен, и развивая предположение, что если каждый
сделает свое
дело успешно, то вся Россия, к данному сроку, по сигналу…
Он мог
делать два
дела — есть со вкусом и быть в глубокой задумчивости.
— Ну, если можно обойтись без гостиницы, то все-таки необходимо разъяснить
дело. Вспомните, Шатов, что мы прожили с вами брачно в Женеве две недели и несколько
дней, вот уже три года как разошлись, без особенной, впрочем, ссоры. Но не подумайте, чтоб я воротилась что-нибудь возобновлять из прежних глупостей. Я воротилась искать работы, и если прямо в этот город, то потому, что мне всё равно. Я не приехала в чем-нибудь раскаиваться;
сделайте одолжение, не подумайте еще этой глупости.
А вам, Виргинский, один миг свободного размышления покажет, что ввиду интересов общего
дела нельзя было действовать на честное слово, а надо именно так, как мы
сделали.
— Петр Степанович, — осторожно, но твердо вымолвил Эркель, — хотя бы вы и в Петербург. Разве я не понимаю, что вы
делаете только необходимое для общего
дела.