Неточные совпадения
Не то чтоб уж я его приравнивал
к актеру на театре: сохрани боже, тем более
что сам его уважаю.
Привычка привела почти
к тому же и Степана Трофимовича, но еще в более невинном и безобидном виде, если можно так выразиться, потому
что прекраснейший был человек.
Бесспорно,
что и он некоторое время принадлежал
к знаменитой плеяде иных прославленных деятелей нашего прошедшего поколения, и одно время, — впрочем, всего только одну самую маленькую минуточку, — его имя многими тогдашними торопившимися людьми произносилось чуть не наряду с именами Чаадаева, Белинского, Грановского и только
что начинавшего тогда за границей Герцена.
Я только теперь, на днях, узнал,
к величайшему моему удивлению, но зато уже в совершенной достоверности,
что Степан Трофимович проживал между нами, в нашей губернии, не только не в ссылке, как принято было у нас думать, но даже и под присмотром никогда не находился.
Прекратил же он свои лекции об аравитянах потому,
что перехвачено было как-то и кем-то (очевидно, из ретроградных врагов его) письмо
к кому-то с изложением каких-то «обстоятельств», вследствие
чего кто-то потребовал от него каких-то объяснений.
Но вот
что случалось почти всегда после этих рыданий: назавтра он уже готов был распять самого себя за неблагодарность; поспешно призывал меня
к себе или прибегал ко мне сам, единственно чтобы возвестить мне,
что Варвара Петровна «ангел чести и деликатности, а он совершенно противоположное».
Действительно, Варвара Петровна наверно и весьма часто его ненавидела; но он одного только в ней не приметил до самого конца, того,
что стал наконец для нее ее сыном, ее созданием, даже, можно сказать, ее изобретением, стал плотью от плоти ее, и
что она держит и содержит его вовсе не из одной только «зависти
к его талантам».
Барон о нем кое-что даже слышал и прежде или сделал вид,
что слышал, но за чаем мало
к нему обращался.
Только
что он вошел
к себе и, в хлопотливом раздумье, взяв сигару и еще не успев ее закурить, остановился, усталый, неподвижно пред раскрытым окном, приглядываясь
к легким, как пух, белым облачкам, скользившим вокруг ясного месяца, как вдруг легкий шорох заставил его вздрогнуть и обернуться.
Так как она никогда ни разу потом не намекала ему на происшедшее и всё пошло как ни в
чем не бывало, то он всю жизнь наклонен был
к мысли,
что всё это была одна галлюцинация пред болезнию, тем более
что в ту же ночь он и вправду заболел на целых две недели,
что, кстати, прекратило и свидания в беседке.
Увидав,
что дошло даже до этого, Степан Трофимович стал еще высокомернее, в дороге же начал относиться
к Варваре Петровне почти покровительственно,
что она тотчас же сложила в сердце своем.
Когда Варвара Петровна объявила свою мысль об издании журнала, то
к ней хлынуло еще больше народу, но тотчас же посыпались в глаза обвинения,
что она капиталистка и эксплуатирует труд.
Не любила она его за гордость и неблагодарность и никак не могла простить ему,
что он по изгнании из университета не приехал
к ней тотчас же; напротив, даже на тогдашнее нарочное письмо ее
к нему ничего не ответил и предпочел закабалиться
к какому-то цивилизованному купцу учить детей.
«Я не удивляюсь более,
что жена от него сбежала», — отнеслась Варвара Петровна однажды, пристально
к нему приглядевшись.
К Варваре Петровне опять не обратился за помощию, а пробивался
чем бог пошлет; занимался и у купцов.
Рассказывали про Виргинского, и,
к сожалению, весьма достоверно,
что супруга его, не пробыв с ним и году в законном браке, вдруг объявила ему,
что он отставлен и
что она предпочитает Лебядкина.
Он кричал в клубе,
что войска надо больше, чтобы призвали из другого уезда по телеграфу; бегал
к губернатору и уверял его,
что он тут ни при
чем; просил, чтобы не замешали его как-нибудь, по старой памяти, в дело, и предлагал немедленно написать о его заявлении в Петербург, кому следует.
Что же касается до христианства, то, при всем моем искреннем
к нему уважении, я — не христианин.
В сорок седьмом году Белинский, будучи за границей, послал
к Гоголю известное свое письмо и в нем горячо укорял того,
что тот верует “„в какого-то бога”.
Вы мало того
что просмотрели народ, — вы с омерзительным презрением
к нему относились, уж по тому одному,
что под народом вы воображали себе один только французский народ, да и то одних парижан, и стыдились,
что русский народ не таков.
Обыкновенно, проговорив подобный монолог (а с ним это часто случалось), Шатов схватывал свой картуз и бросался
к дверям, в полной уверенности,
что уж теперь всё кончено и
что он совершенно и навеки порвал свои дружеские отношения
к Степану Трофимовичу. Но тот всегда успевал остановить его вовремя.
Даже Степана Трофимовича отдалила от себя, позволив ему нанимать квартиру в другом доме (о
чем тот давно уже приставал
к ней сам под разными предлогами).
Заметно было,
что она боялась чего-то неопределенного, таинственного,
чего и сама не могла бы высказать, и много раз неприметно и пристально приглядывалась
к Nicolas, что-то соображая и разгадывая… и вот — зверь вдруг выпустил свои когти.
Начали с того,
что немедленно и единодушно исключили господина Ставрогина из числа членов клуба; затем порешили от лица всего клуба обратиться
к губернатору и просить его немедленно (не дожидаясь, пока дело начнется формально судом) обуздать вредного буяна, столичного «бретера, вверенною ему административною властию, и тем оградить спокойствие всего порядочного круга нашего города от вредных посягновений».
Она всю ночь не спала и даже ходила рано утром совещаться
к Степану Трофимовичу и у него заплакала,
чего никогда еще с нею при людях не случалось.
В зале, куда вышел он принять на этот раз Николая Всеволодовича (в другие разы прогуливавшегося, на правах родственника, по всему дому невозбранно), воспитанный Алеша Телятников, чиновник, а вместе с тем и домашний у губернатора человек, распечатывал в углу у стола пакеты; а в следующей комнате, у ближайшего
к дверям залы окна, поместился один заезжий, толстый и здоровый полковник, друг и бывший сослуживец Ивана Осиповича, и читал «Голос», разумеется не обращая никакого внимания на то,
что происходило в зале; даже и сидел спиной.
Скажите,
что побуждает вас
к таким необузданным поступкам, вне всяких принятых условий и мер?
— Я вам, пожалуй, скажу,
что побуждает, — угрюмо проговорил он и, оглядевшись, наклонился
к уху Ивана Осиповича.
Когда караульный офицер прибежал с командой и ключами и велел отпереть каземат, чтобы броситься на взбесившегося и связать его, то оказалось,
что тот был в сильнейшей белой горячке; его перевезли домой
к мамаше.
Нам же известно было чрез Степана Трофимовича,
что он изъездил всю Европу, был даже в Египте и заезжал в Иерусалим; потом примазался где-то
к какой-то ученой экспедиции в Исландию и действительно побывал в Исландии.
В письме своем Прасковья Ивановна, — с которою Варвара Петровна не видалась и не переписывалась лет уже восемь, — уведомляла ее,
что Николай Всеволодович коротко сошелся с их домом и подружился с Лизой (единственною ее дочерью) и намерен сопровождать их летом в Швейцарию, в Vernex-Montreux, несмотря на то
что в семействе графа
К… (весьма влиятельного в Петербурге лица), пребывающего теперь в Париже, принят как родной сын, так
что почти живет у графа.
Он узнал положительно,
что некоторые из наших дам намеревались прекратить
к Варваре Петровне визиты.
О будущей губернаторше (которую ждали у нас только
к осени) повторяли,
что она хотя, слышно, и гордячка, но зато уже настоящая аристократка, а не то
что «какая-нибудь наша несчастная Варвара Петровна».
— Пятью. Мать ее в Москве хвост обшлепала у меня на пороге; на балы ко мне, при Всеволоде Николаевиче, как из милости напрашивалась. А эта, бывало, всю ночь одна в углу сидит без танцев, со своею бирюзовою мухой на лбу, так
что я уж в третьем часу, только из жалости, ей первого кавалера посылаю. Ей тогда двадцать пять лет уже было, а ее всё как девчонку в коротеньком платьице вывозили. Их пускать
к себе стало неприлично.
—
К такому,
что не мы одни с вами умнее всех на свете, а есть и умнее нас.
Я бы желала, чтоб эти люди чувствовали
к вам уважение, потому
что они пальца вашего, вашего мизинца не стоят, а вы как себя держите?
Но обо всех этих любопытных событиях скажу после; теперь же ограничусь лишь тем,
что Прасковья Ивановна привезла так нетерпеливо ожидавшей ее Варваре Петровне одну самую хлопотливую загадку: Nicolas расстался с ними еще в июле и, встретив на Рейне графа
К., отправился с ним и с семейством его в Петербург.
Но, однако, должен еще раз засвидетельствовать,
что подозрений на Дашу у ней
к утру никаких не осталось, а по правде, никогда и не начиналось; слишком она была в ней уверена.
Давно уже Варвара Петровна решила раз навсегда,
что «Дарьин характер не похож на братнин» (то есть на характер брата ее, Ивана Шатова),
что она тиха и кротка, способна
к большому самопожертвованию, отличается преданностию, необыкновенною скромностию, редкою рассудительностию и, главное, благодарностию.
Когда Степан Трофимович кончил и, уходя, объявил ученице,
что в следующий раз приступит
к разбору «Слова о полку Игореве», Варвара Петровна вдруг встала и объявила,
что лекций больше не будет.
Бедный Степан Трофимович сидел один и ничего не предчувствовал. В грустном раздумье давно уже поглядывал он в окно, не подойдет ли кто из знакомых. Но никто не хотел подходить. На дворе моросило, становилось холодно; надо было протопить печку; он вздохнул. Вдруг страшное видение предстало его очам: Варвара Петровна в такую погоду и в такой неурочный час
к нему! И пешком! Он до того был поражен,
что забыл переменить костюм и принял ее как был, в своей всегдашней розовой ватной фуфайке.
— Вы одни, я рада: терпеть не могу ваших друзей! Как вы всегда накурите; господи,
что за воздух! Вы и чай не допили, а на дворе двенадцатый час! Ваше блаженство — беспорядок! Ваше наслаждение — сор!
Что это за разорванные бумажки на полу? Настасья, Настасья!
Что делает ваша Настасья? Отвори, матушка, окна, форточки, двери, всё настежь. А мы в залу пойдемте; я
к вам за делом. Да подмети ты хоть раз в жизни, матушка!
— Но
к завтраму вы отдохнете и обдумаете. Сидите дома, если
что случится, дайте знать, хотя бы ночью. Писем не пишите, и читать не буду. Завтра же в это время приду сама, одна, за окончательным ответом, и надеюсь,
что он будет удовлетворителен. Постарайтесь, чтобы никого не было и чтобы сору не было, а это на
что похоже? Настасья, Настасья!
В голове его мелькнула одна удивительно красивая мысль: когда приедет Петруша, вдруг благородно выложить на стол самый высший maximum цены, то есть даже пятнадцать тысяч, без малейшего намека на высылавшиеся до сих пор суммы, и крепко-крепко, со слезами, прижать
к груди се cher fils, [этого дорогого сына (фр.).]
чем и покончить все счеты.
Вдруг получилось у нас известие,
что он участвовал в составлении какой-то подметной прокламации и притянут
к делу.
На одно из первоначальных писем его (а он написал их
к ней множество) она прямо ответила ему просьбой избавить ее на время от всяких с ним сношений, потому
что она занята, а имея и сама сообщить ему много очень важного, нарочно ждет для этого более свободной,
чем теперь, минуты, и сама даст ему со временемзнать, когда
к ней можно будет прийти.
Но, странное дело, он не только не любопытствовал и не расспрашивал о Степане Трофимовиче, а, напротив, сам еще прервал меня, когда я стал было извиняться,
что не зашел
к нему раньше, и тотчас же перескочил на другой предмет.
Когда я, в тот же вечер, передал Степану Трофимовичу о встрече утром с Липутиным и о нашем разговоре, — тот,
к удивлению моему, чрезвычайно взволновался и задал мне дикий вопрос: «Знает Липутин или нет?» Я стал ему доказывать,
что возможности не было узнать так скоро, да и не от кого; но Степан Трофимович стоял на своем.
Но на этот раз,
к удивлению моему, я застал его в чрезвычайной перемене. Он, правда, с какой-то жадностию набросился на меня, только
что я вошел, и стал меня слушать, но с таким растерянным видом,
что сначала, видимо, не понимал моих слов. Но только
что я произнес имя Кармазинова, он совершенно вдруг вышел из себя.
— Алексей Нилыч сами только
что из-за границы, после четырехлетнего отсутствия, — подхватил Липутин, — ездили для усовершенствования себя в своей специальности, и
к нам прибыли, имея основание надеяться получить место при постройке нашего железнодорожного моста, и теперь ответа ожидают. Они с господами Дроздовыми, с Лизаветой Николаевной знакомы чрез Петра Степановича.