Неточные совпадения
Я даже так думаю, что под конец его все и везде позабыли; но уже никак ведь
нельзя сказать, что и прежде совсем
не знали.
Есть дружбы странные: оба друга один другого почти съесть хотят, всю жизнь так живут, а между тем расстаться
не могут. Расстаться даже никак
нельзя: раскапризившийся и разорвавший связь друг первый же заболеет и, пожалуй, умрет, если это случится. Я положительно знаю, что Степан Трофимович несколько раз, и иногда после самых интимных излияний глаз на глаз с Варварой Петровной, по уходе ее вдруг вскакивал с дивана и начинал колотить кулаками в стену.
—
Нельзя… честнее… долг… я умру, если
не признаюсь ей во всем, во всем! — отвечал он чуть
не в горячке и послал-таки письмо.
—
Нельзя любить то, чего
не знаешь, а они ничего в русском народе
не смыслили!
— Да направление и
не беда, — зашевелился Шатов, — да и
нельзя его избежать, чуть лишь обнаружится хоть какой-нибудь подбор. В подборе фактов и будет указание, как их понимать. Ваша идея недурна.
— Мне показалось еще за границей, что можно и мне быть чем-нибудь полезною. Деньги у меня свои и даром лежат, почему же и мне
не поработать для общего дела? К тому же мысль как-то сама собой вдруг пришла; я нисколько ее
не выдумывала и очень ей обрадовалась; но сейчас увидала, что
нельзя без сотрудника, потому что ничего сама
не умею. Сотрудник, разумеется, станет и соиздателем книги. Мы пополам: ваш план и работа, моя первоначальная мысль и средства к изданию. Ведь окупится книга?
Теперь же, — теперь же,
не знаю почему, он с первого же взгляда показался мне решительным, неоспоримым красавцем, так что уже никак
нельзя было сказать, что лицо его походит на маску.
Есть вещи, Варвара Петровна, о которых
не только
нельзя умно говорить, но о которых и начинать-то говорить неумно.
Мне кажется даже, что он никогда и
не знал тех ослепляющих порывов гнева, при которых уже
нельзя рассуждать.
Окромя того, что уже в творца небесного, нас из персти земной создавшего, ни на грош
не веруют-с, а говорят, что всё одна природа устроила, даже до последнего будто бы зверя, они и
не понимают, сверх того, что по нашей судьбе нам, чтобы без благодетельного вспомоществования, совершенно никак нельзя-с.
Кириллов нахмурился, поторговался насчет третьего раза, но,
не выторговав ничего, согласился, с тем, однако ж, что «три раза можно, а четыре никак
нельзя».
— Я совершенно присоединяюсь к словам господина Кириллова… эта мысль, что
нельзя мириться на барьере, есть предрассудок, годный для французов… Да я и
не понимаю обиды, воля ваша, я давно хотел сказать… потому что ведь предлагаются всякие извинения,
не так ли?
Опять сошлись, опять промах у Гаганова и опять выстрел вверх у Ставрогина. Про эти выстрелы вверх можно было бы и поспорить: Николай Всеволодович мог прямо утверждать, что он стреляет как следует, если бы сам
не сознался в умышленном промахе. Он наводил пистолет
не прямо в небо или в дерево, а все-таки как бы метил в противника, хотя, впрочем, брал на аршин поверх его шляпы. В этот второй раз прицел был даже еще ниже, еще правдоподобнее; но уже Гаганова
нельзя было разуверить.
Торопливая и слишком обнаженная грубость этих колкостей была явно преднамеренная. Делался вид, что со Степаном Трофимовичем как будто и
нельзя говорить другим, более тонким языком и понятиями. Степан Трофимович твердо продолжал
не замечать оскорблений. Но сообщаемые события производили на него всё более и более потрясающее впечатление.
— Сердиться ты на это
не можешь, — сказала она, — уже потому, что ты втрое его рассудительнее и неизмеримо выше на общественной лестнице. В этом мальчике еще много остатков прежних вольнодумных замашек, а по-моему, просто шалость; но вдруг
нельзя, а надо постепенно. Надо дорожить нашею молодежью; я действую лаской и удерживаю их на краю.
Мне
не стать, да и
не сумею я, рассказывать об иных вещах. Об административных ошибках рассуждать тоже
не мое дело, да и всю эту административную сторону я устраняю совсем. Начав хронику, я задался другими задачами. Кроме того, многое обнаружится назначенным теперь в нашу губернию следствием, стоит только немножко подождать. Однако все-таки
нельзя миновать иных разъяснений.
«Успеешь, крыса, выселиться из корабля! — думал Петр Степанович, выходя на улицу. — Ну, коли уж этот “почти государственный ум” так уверенно осведомляется о дне и часе и так почтительно благодарит за полученное сведение, то уж нам-то в себе
нельзя после того сомневаться. (Он усмехнулся.) Гм. А он в самом деле у них
не глуп и… всего только переселяющаяся крыса; такая
не донесет!»
Так, например, один служащий майор, близкий родственник Виргинского, совершенно невинный человек, которого и
не приглашали, но который сам пришел к имениннику, так что никак
нельзя было его
не принять.
Знайте, сударыня, знайте, что я бы мог, что я бы сумел справиться с этим местом, и
не то что с одним этим местом, а с десятью такими местами, потому что имею способности; но с вами, сударыня, но при вас —
нельзя справиться; ибо я при вас
не имею способностей.
«Господи!» — послышалось из толпы. Какой-то парень начал креститься; три, четыре человека действительно хотели было стать на колени, но другие подвинулись всею громадой шага на три вперед и вдруг все разом загалдели: «Ваше превосходительство… рядили по сороку… управляющий… ты
не моги говорить» и т. д., и т. д. Ничего
нельзя было разобрать.
Как многие из наших великих писателей (а у нас очень много великих писателей), он
не выдерживал похвал и тотчас же начинал слабеть, несмотря на свое остроумие. Но я думаю, что это простительно. Говорят, один из наших Шекспиров прямо так и брякнул в частном разговоре, что, «дескать, нам, великим людям, иначе и
нельзя» и т. д., да еще и
не заметил того.
«Есть, дескать, такие строки, которые до того выпеваются из сердца, что и сказать
нельзя, так что этакую святыню никак
нельзя нести в публику» (ну так зачем же понес?); «но так как его упросили, то он и понес, и так как, сверх того, он кладет перо навеки и поклялся более ни за что
не писать, то уж так и быть, написал эту последнюю вещь; и так как он поклялся ни за что и ничего никогда
не читать в публике, то уж так и быть, прочтет эту последнюю статью публике» и т. д., и т. д. — всё в этом роде.
Пришли к дому Филиппова, но, еще
не доходя, взяли проулком, или, лучше сказать, неприметною тропинкой вдоль забора, так что некоторое время пришлось пробираться по крутому откосу канавки, на котором
нельзя было ноги сдержать и надо было хвататься за забор.
— Ни слова
не говорить
нельзя, если вы сами
не лишились рассудка; так я и понимаю об вас в этом положении. По крайней мере надо о деле: скажите, заготовлено у вас что-нибудь? Отвечайте вы, Шатов, ей
не до того.
— Знаете, Кириллов, вам
нельзя больше
не спать по ночам.
— Значит, будет. Берегитесь, Кириллов, я слышал, что именно так падучая начинается. Мне один эпилептик подробно описывал это предварительное ощущение пред припадком, точь-в-точь как вы; пять секунд и он назначал и говорил, что более
нельзя вынести. Вспомните Магометов кувшин,
не успевший пролиться, пока он облетел на коне своем рай. Кувшин — это те же пять секунд; слишком напоминает вашу гармонию, а Магомет был эпилептик. Берегитесь, Кириллов, падучая!
И он уселся у окна сзади дивана, так что ей никак
нельзя было его видеть. Но
не прошло и минуты, она подозвала его и брезгливо попросила поправить подушку. Он стал оправлять. Она сердито смотрела в стену.
Виргинский в продолжение дня употребил часа два, чтоб обежать всех нашихи возвестить им, что Шатов наверно
не донесет, потому что к нему воротилась жена и родился ребенок, и, «зная сердце человеческое», предположить
нельзя, что он может быть в эту минуту опасен. Но, к смущению своему, почти никого
не застал дома, кроме Эркеля и Лямшина. Эркель выслушал это молча и ясно смотря ему в глаза; на прямой же вопрос: «Пойдет ли он в шесть часов или нет?» — отвечал с самою ясною улыбкой, что, «разумеется, пойдет».
Бывают сильные моменты испуга, например когда человек вдруг закричит
не своим голосом, а каким-то таким, какого и предположить в нем
нельзя было раньше, и это бывает иногда даже очень страшно.
— Еще бы
не предвидеть! Вот из этого револьвера (он вынул револьвер, по-видимому показать, но уже
не спрятал его более, а продолжал держать в правой руке, как бы наготове). — Странный вы, однако, человек, Кириллов, ведь вы сами знали, что этим должно было кончиться с этим глупым человеком. Чего же тут еще предвидеть? Я вам в рот разжевывал несколько раз. Шатов готовил донос: я следил; оставить никак
нельзя было. Да и вам дана была инструкция следить; вы же сами сообщали мне недели три тому…
— Неужели ты
не понимаешь, что человеку с такими двумя мыслями
нельзя оставаться в живых?
— Почему ж нет? Мне еще
нельзя прятаться. Рано.
Не беспокойтесь. Я вот только боюсь, чтобы
не наслал черт Липутина; пронюхает и прибежит.