Неточные совпадения
Есть дружбы странные: оба друга один другого почти съесть хотят, всю жизнь так живут, а между тем расстаться
не могут. Расстаться даже никак нельзя: раскапризившийся и разорвавший связь друг первый же заболеет и, пожалуй, умрет, если это случится. Я положительно знаю, что Степан Трофимович несколько раз, и иногда после самых интимных излияний глаз на глаз с Варварой Петровной, по уходе ее
вдруг вскакивал с дивана и начинал колотить кулаками в стену.
Когда барон подтвердил положительно совершенную достоверность только что разнесшихся тогда первых слухов о великой реформе, Степан Трофимович
вдруг не вытерпел и крикнул ура!и даже сделал рукой какой-то жест, изображавший восторг.
Одна странная мысль
вдруг осенила Степана Трофимовича: «
Не рассчитывает ли неутешная вдова на него и
не ждет ли, в конце траурного года, предложения с его стороны?» Мысль циническая; но ведь возвышенность организации даже иногда способствует наклонности к циническим мыслям, уже по одной только многосторонности развития.
Только что он вошел к себе и, в хлопотливом раздумье, взяв сигару и еще
не успев ее закурить, остановился, усталый, неподвижно пред раскрытым окном, приглядываясь к легким, как пух, белым облачкам, скользившим вокруг ясного месяца, как
вдруг легкий шорох заставил его вздрогнуть и обернуться.
О друзья мои! — иногда восклицал он нам во вдохновении, — вы представить
не можете, какая грусть и злость охватывает всю вашу душу, когда великую идею, вами давно уже и свято чтимую, подхватят неумелые и вытащат к таким же дуракам, как и сами, на улицу, и вы
вдруг встречаете ее уже на толкучем, неузнаваемую, в грязи, поставленную нелепо, углом, без пропорции, без гармонии, игрушкой у глупых ребят!
Та с жаром приняла его, но он и тут постыдно обманул ее ожидания: просидел всего пять минут, молча, тупо уставившись в землю и глупо улыбаясь, и
вдруг,
не дослушав ее и на самом интересном месте разговора, встал, поклонился как-то боком, косолапо, застыдился в прах, кстати уж задел и грохнул об пол ее дорогой наборный рабочий столик, разбил его и вышел, едва живой от позора.
Рассказывали про Виргинского, и, к сожалению, весьма достоверно, что супруга его,
не пробыв с ним и году в законном браке,
вдруг объявила ему, что он отставлен и что она предпочитает Лебядкина.
После производства молодой человек
вдруг вышел в отставку, в Скворешники опять
не приехал, а к матери совсем уже перестал писать.
Вместо высших назначений она
вдруг начала заниматься хозяйством и в два-три года подняла доходность своего имения чуть
не на прежнюю степень.
Заметно было, что она боялась чего-то неопределенного, таинственного, чего и сама
не могла бы высказать, и много раз неприметно и пристально приглядывалась к Nicolas, что-то соображая и разгадывая… и вот — зверь
вдруг выпустил свои когти.
Наш принц
вдруг, ни с того ни с сего, сделал две-три невозможные дерзости разным лицам, то есть главное именно в том состояло, что дерзости эти совсем неслыханные, совершенно ни на что
не похожие, совсем
не такие, какие в обыкновенном употреблении, совсем дрянные и мальчишнические, и черт знает для чего, совершенно без всякого повода.
Но однажды в клубе, когда он, по какому-то горячему поводу, проговорил этот афоризм собравшейся около него кучке клубных посетителей (и всё людей
не последних), Николай Всеволодович, стоявший в стороне один и к которому никто и
не обращался,
вдруг подошел к Павлу Павловичу, неожиданно, но крепко ухватил его за нос двумя пальцами и успел протянуть за собою по зале два-три шага.
— Вы, конечно, извините… Я, право,
не знаю, как мне
вдруг захотелось… глупость…
Nicolas, всегда столь вежливый и почтительный с матерью, слушал ее некоторое время насупившись, но очень серьезно;
вдруг встал,
не ответив ни слова, поцеловал у ней ручку и вышел.
— Ба, ба! что я вижу! — вскричал Nicolas,
вдруг заметив на самом видном месте, на столе, том Консидерана. — Да уж
не фурьерист ли вы? Ведь чего доброго! Так разве это
не тот же перевод с французского? — засмеялся он, стуча пальцами в книгу.
— En un mot, я только ведь хотел сказать, что это один из тех начинающих в сорок лет администраторов, которые до сорока лет прозябают в ничтожестве и потом
вдруг выходят в люди посредством внезапно приобретенной супруги или каким-нибудь другим,
не менее отчаянным средством… То есть он теперь уехал… то есть я хочу сказать, что про меня тотчас же нашептали в оба уха, что я развратитель молодежи и рассадник губернского атеизма… Он тотчас же начал справляться.
Когда Степан Трофимович кончил и, уходя, объявил ученице, что в следующий раз приступит к разбору «Слова о полку Игореве», Варвара Петровна
вдруг встала и объявила, что лекций больше
не будет.
Бедный Степан Трофимович сидел один и ничего
не предчувствовал. В грустном раздумье давно уже поглядывал он в окно,
не подойдет ли кто из знакомых. Но никто
не хотел подходить. На дворе моросило, становилось холодно; надо было протопить печку; он вздохнул.
Вдруг страшное видение предстало его очам: Варвара Петровна в такую погоду и в такой неурочный час к нему! И пешком! Он до того был поражен, что забыл переменить костюм и принял ее как был, в своей всегдашней розовой ватной фуфайке.
— Excellente amie! — задрожал
вдруг его голос, — я… я никогда
не мог вообразить, что вы решитесь выдать меня… за другую… женщину!
И вот теперь, пробыв за границей года четыре,
вдруг появляется опять в своем отечестве и извещает о скором своем прибытии: стало быть, ни в чем
не обвинен.
И
вдруг теперь эти восемь тысяч, разрешающие дело, вылетают из предложения Варвары Петровны, и при этом она дает ясно почувствовать, что они ниоткуда более и
не могут вылететь.
Вообще говоря, если осмелюсь выразить и мое мнение в таком щекотливом деле, все эти наши господа таланты средней руки, принимаемые, по обыкновению, при жизни их чуть
не за гениев, —
не только исчезают чуть
не бесследно и как-то
вдруг из памяти людей, когда умирают, но случается, что даже и при жизни их, чуть лишь подрастет новое поколение, сменяющее то, при котором они действовали, — забываются и пренебрегаются всеми непостижимо скоро.
Проклятие на эту минуту: я, кажется, оробел и смотрел подобострастно! Он мигом всё это заметил и, конечно, тотчас же всё узнал, то есть узнал, что мне уже известно, кто он такой, что я его читал и благоговел пред ним с самого детства, что я теперь оробел и смотрю подобострастно. Он улыбнулся, кивнул еще раз головой и пошел прямо, как я указал ему.
Не знаю, для чего я поворотил за ним назад;
не знаю, для чего я пробежал подле него десять шагов. Он
вдруг опять остановился.
Он
вдруг уронил крошечный сак, который держал в своей левой руке. Впрочем, это был
не сак, а какая-то коробочка, или, вернее, какой-то портфельчик, или, еще лучше, ридикюльчик, вроде старинных дамских ридикюлей, впрочем
не знаю, что это было, но знаю только, что я, кажется, бросился его поднимать.
Но на этот раз, к удивлению моему, я застал его в чрезвычайной перемене. Он, правда, с какой-то жадностию набросился на меня, только что я вошел, и стал меня слушать, но с таким растерянным видом, что сначала, видимо,
не понимал моих слов. Но только что я произнес имя Кармазинова, он совершенно
вдруг вышел из себя.
Я попросил его выпить воды; я еще
не видал его в таком виде. Всё время, пока говорил, он бегал из угла в угол по комнате, но
вдруг остановился предо мной в какой-то необычайной позе.
Степан Трофимович машинально подал руку и указал садиться; посмотрел на меня, посмотрел на Липутина и
вдруг, как бы опомнившись, поскорее сел сам, но всё еще держа в руке шляпу и палку и
не замечая того.
— Это всё оттого они так угрюмы сегодня, — ввернул
вдруг Липутин, совсем уже выходя из комнаты и, так сказать, налету, — оттого, что с капитаном Лебядкиным шум у них давеча вышел из-за сестрицы. Капитан Лебядкин ежедневно свою прекрасную сестрицу, помешанную, нагайкой стегает, настоящей казацкой-с, по утрам и по вечерам. Так Алексей Нилыч в том же доме флигель даже заняли, чтобы
не участвовать. Ну-с, до свиданья.
— Точно у нас и
не может быть негодяя? — осклабился
вдруг Липутин, как бы ощупывая своими вороватенькими глазками Степана Трофимовича.
— Тайны, секреты! Откуда у нас
вдруг столько тайн и секретов явилось! —
не сдерживая себя, восклицал Степан Трофимович.
— Да как же-с? — начал он сам, осторожно смотря на Степана Трофимовича с своего стула. —
Вдруг призвали меня и спрашивают «конфиденциально», как я думаю в собственном мнении: помешан ли Николай Всеволодович или в своем уме? Как же
не удивительно?
Тут уж совершенно замялись, так что даже переждали полную минутку, и
вдруг покраснели. Я перепугался. Начинают опять
не то чтобы трогательным, к ним это нейдет, а таким внушительным очень тоном...
— Я желал бы
не говорить об этом, — отвечал Алексей Нилыч,
вдруг подымая голову и сверкая глазами, — я хочу оспорить ваше право, Липутин. Вы никакого
не имеете права на этот случай про меня. Я вовсе
не говорил моего всего мнения. Я хоть и знаком был в Петербурге, но это давно, а теперь хоть и встретил, но мало очень знаю Николая Ставрогина. Прошу вас меня устранить и… и всё это похоже на сплетню.
Так, верите ли, точно я его
вдруг сзади кнутом схлестнул, без его позволения; просто привскочил с места: «Да, говорит… да, говорит, только это, говорит,
не может повлиять…»; на что повлиять —
не досказал; да так потом горестно задумался, так задумался, что и хмель соскочил.
И только через полчаса разве ударил
вдруг кулаком по столу: «Да, говорит, пожалуй, и помешан, только это
не может повлиять…» — и опять
не досказал, на что повлиять.
Мы ничего
не видали, а подле нас
вдруг появилась наездница, Лизавета Николаевна, со своим всегдашним провожатым. Она остановила коня.
— Вы думаете? — улыбнулся он с некоторым удивлением. — Почему же? Нет, я… я
не знаю, — смешался он
вдруг, —
не знаю, как у других, и я так чувствую, что
не могу, как всякий. Всякий думает и потом сейчас о другом думает. Я
не могу о другом, я всю жизнь об одном. Меня бог всю жизнь мучил, — заключил он
вдруг с удивительною экспансивностью.
— Проиграете! — захохотал Липутин. — Влюблен, влюблен как кошка, а знаете ли, что началось ведь с ненависти. Он до того сперва возненавидел Лизавету Николаевну за то, что она ездит верхом, что чуть
не ругал ее вслух на улице; да и ругал же! Еще третьего дня выругал, когда она проезжала, — к счастью,
не расслышала, и
вдруг сегодня стихи! Знаете ли, что он хочет рискнуть предложение? Серьезно, серьезно!
Cette pauvre [Эта бедная (фр.).] тетя, правда, всех деспотирует… а тут и губернаторша, и непочтительность общества, и «непочтительность» Кармазинова; а тут
вдруг эта мысль о помешательстве, се Lipoutine, ce que je ne comprends pas, [этот Липутин, всё то, чего я
не понимаю (фр.).] и-и, говорят, голову уксусом обмочила, а тут и мы с вами, с нашими жалобами и с нашими письмами…
— О, почему бы совсем
не быть этому послезавтра, этому воскресенью! — воскликнул он
вдруг, но уже в совершенном отчаянии, — почему бы
не быть хоть одной этой неделе без воскресенья — si le miracle existe? [если чудеса бывают (фр.).] Ну что бы стоило провидению вычеркнуть из календаря хоть одно воскресенье, ну хоть для того, чтобы доказать атеисту свое могущество, et que tout soit dit! [и пусть всё будет кончено (фр.).] О, как я любил ee! двадцать лет, все двадцать лет, и никогда-то она
не понимала меня!
— Один, один он мне остался теперь, одна надежда моя! — всплеснул он
вдруг руками, как бы внезапно пораженный новою мыслию, — теперь один только он, мой бедный мальчик, спасет меня и — о, что же он
не едет! О сын мой, о мой Петруша… и хоть я недостоин названия отца, а скорее тигра, но… laissez-moi, mon ami, [оставьте меня, мой друг (фр.).] я немножко полежу, чтобы собраться с мыслями. Я так устал, так устал, да и вам, я думаю, пора спать, voyez-vous, [вы видите (фр.).] двенадцать часов…
— Мне показалось еще за границей, что можно и мне быть чем-нибудь полезною. Деньги у меня свои и даром лежат, почему же и мне
не поработать для общего дела? К тому же мысль как-то сама собой
вдруг пришла; я нисколько ее
не выдумывала и очень ей обрадовалась; но сейчас увидала, что нельзя без сотрудника, потому что ничего сама
не умею. Сотрудник, разумеется, станет и соиздателем книги. Мы пополам: ваш план и работа, моя первоначальная мысль и средства к изданию. Ведь окупится книга?
Секреты ее стали для меня
вдруг чем-то священным, и если бы даже мне стали открывать их теперь, то я бы, кажется, заткнул уши и
не захотел слушать ничего дальше.
— А вы — «умеренный либерал», — усмехнулся и Шатов. — Знаете, — подхватил он
вдруг, — я, может, и сморозил про «лакейство мысли»; вы, верно, мне тотчас же скажете: «Это ты родился от лакея, а я
не лакей».
— Я еще ему до сих пор
не отдал, — оборотился он ко мне
вдруг опять и, поглядев на меня пристально, уселся на прежнее место в углу и отрывисто спросил совсем уже другим голосом...
— Гадаю-то я гадаю, Шатушка, да
не то как-то выходит, — подхватила
вдруг Марья Тимофеевна, расслышав последнее словцо, и,
не глядя, протянула левую руку к булке (тоже, вероятно, расслышав и про булку).
Коли люди врут, почему картам
не врать? — смешала она
вдруг карты.
— Ах, ты всё про лакея моего! — засмеялась
вдруг Марья Тимофеевна. — Боишься! Ну, прощайте, добрые гости; а послушай одну минутку, что я скажу. Давеча пришел это сюда этот Нилыч с Филипповым, с хозяином, рыжая бородища, а мой-то на ту пору на меня налетел. Как хозяин-то схватит его, как дернет по комнате, а мой-то кричит: «
Не виноват, за чужую вину терплю!» Так, веришь ли, все мы как были, так и покатились со смеху…
Так просидели мы еще несколько минут в совершенном молчании. Степан Трофимович начал было
вдруг мне что-то очень скоро шептать, но я
не расслушал; да и сам он от волнения
не докончил и бросил. Вошел еще раз камердинер поправить что-то на столе; а вернее — поглядеть на нас. Шатов
вдруг обратился к нему с громким вопросом...
— Вы дрожите, вам холодно? — заметила
вдруг Варвара Петровна и, сбросив с себя свой бурнус, на лету подхваченный лакеем, сняла с плеч свою черную (очень
не дешевую) шаль и собственными руками окутала обнаженную шею всё еще стоявшей на коленях просительницы.