— Мучь меня, казни меня, срывай на мне злобу, — вскричал он в отчаянии. — Ты имеешь полное право! Я знал, что я не люблю тебя, и
погубил тебя. Да, «я оставил мгновение за собой»; я имел надежду… давно уже… последнюю… Я не мог устоять против света, озарившего мое сердце, когда ты вчера вошла ко мне, сама, одна, первая. Я вдруг поверил… Я, может быть, верую еще и теперь.
Неточные совпадения
Шепотом рассказывали, что будто бы он
погубил честь Лизаветы Николаевны и что между ними была интрига в Швейцарии.
Но вы еще дальше шли: вы веровали, что римский католицизм уже не есть христианство; вы утверждали, что Рим провозгласил Христа, поддавшегося на третье дьяволово искушение, и что, возвестив всему свету, что Христос без царства земного на земле устоять не может, католичество тем самым провозгласило антихриста и тем
погубило весь западный мир.
— Может быть, сбился? Увы, мне нет развития! Всё
погубил! Верите ли, Николай Всеволодович, здесь впервые очнулся от постыдных пристрастий — ни рюмки, ни капли! Имею угол и шесть дней ощущаю благоденствие совести. Даже стены пахнут смолой, напоминая природу. А что я был, чем я был?
— Вы не
погубите другую… безумную?
— Безумных не
погублю, ни той, ни другой, но разумную, кажется,
погублю: я так подл и гадок, Даша, что, кажется, вас в самом деле кликну «в последний конец», как вы говорите, а вы, несмотря на ваш разум, придете. Зачем вы сами себя
губите?
— Одна фраза стоит другой. Я тоже желал бы вас не
губить.
— Никогда, ничем вы меня не можете
погубить, и сами это знаете лучше всех, — быстро и с твердостью проговорила Дарья Павловна. — Если не к вам, то я пойду в сестры милосердия, в сиделки, ходить за больными, или в книгоноши, Евангелие продавать. Я так решила. Я не могу быть ничьею женой; я не могу жить и в таких домах, как этот. Я не того хочу… Вы всё знаете.
— Это ты, негодяй, всё устроил! Ты на это и утро убил. Ты Ставрогину помогал, ты приехал в карете, ты посадил… ты, ты, ты! Юлия Михайловна, это враг ваш, он
погубит и вас! Берегитесь!
— Зачем ты себя
погубила, так уродливо и так глупо, и что теперь делать?
О, он знал, что Петр Степанович даже и теперь мог его
погубить в крайнем случае.
Испуг Шатова, отчаянный тон его просьб, мольбы о помощи обозначали переворот в чувствах предателя: человек, решившийся даже предать себя, чтобы только
погубить других, кажется, имел бы другой вид и тон, чем представлялось в действительности.
Г-жа Простакова (стоя на коленях). Ах, мои батюшки, повинную голову меч не сечет. Мой грех! Не
губите меня. (К Софье.) Мать ты моя родная, прости меня. Умилосердись надо мною (указывая на мужа и сына) и над бедными сиротами.
Неточные совпадения
Хлестаков. Право, не знаю. Ведь мой отец упрям и глуп, старый хрен, как бревно. Я ему прямо скажу: как хотите, я не могу жить без Петербурга. За что ж, в самом деле, я должен
погубить жизнь с мужиками? Теперь не те потребности; душа моя жаждет просвещения.
Городничий (вытянувшись и дрожа всем телом).Помилуйте, не
погубите! Жена, дети маленькие… не сделайте несчастным человека.
Городничий. Ваше превосходительство! не
погубите! не
погубите!
Купцы. Не
погуби, государь! Обижательство терпим совсем понапрасну.
Городничий. Не
погуби! Теперь: не
погуби! а прежде что? Я бы вас… (Махнув рукой.)Ну, да бог простит! полно! Я не памятозлобен; только теперь смотри держи ухо востро! Я выдаю дочку не за какого-нибудь простого дворянина: чтоб поздравление было… понимаешь? не то, чтоб отбояриться каким-нибудь балычком или головою сахару… Ну, ступай с богом!