Неточные совпадения
Ясное
дело, что при благородстве и бескорыстии Степана Трофимовича ему стало совестно пред се cher enfant [этим дорогим ребенком (фр.).] (которого он в
последний раз видел целых девять лет тому назад, в Петербурге, студентом).
Он выдвинул ящик и выбросил на стол три небольшие клочка бумаги, писанные наскоро карандашом, все от Варвары Петровны. Первая записка была от третьего
дня, вторая от вчерашнего, а
последняя пришла сегодня, всего час назад; содержания самого пустого, все о Кармазинове, и обличали суетное и честолюбивое волнение Варвары Петровны от страха, что Кармазинов забудет ей сделать визит. Вот первая, от третьего
дня (вероятно, была и от четвертого
дня, а может быть, и от пятого...
Вот что еще замечательно: на второй же
день, в понедельник ввечеру, я встретил Липутина, и он уже знал всё до
последнего слова, стало быть, несомненно, узнал из первых.
Единый народ-«богоносец» — это русский народ, и… и… и неужели, неужели вы меня почитаете за такого дурака, Ставрогин, — неистово возопил он вдруг, — который уж и различить не умеет, что слова его в эту минуту или старая, дряхлая дребедень, перемолотая на всех московских славянофильских мельницах, или совершенно новое слово,
последнее слово, единственное слово обновления и воскресения, и… и какое мне
дело до вашего смеха в эту минуту!
— Я-с. Еще со вчерашнего
дня, и всё, что мог, чтобы сделать честь… Марья же Тимофеевна на этот счет, сами знаете, равнодушна. А главное, от ваших щедрот, ваше собственное, так как вы здесь хозяин, а не я, а я, так сказать, в виде только вашего приказчика, ибо все-таки, все-таки, Николай Всеволодович, все-таки духом я независим! Не отнимите же вы это
последнее достояние мое! — докончил он умилительно.
До сих пор он говорил как-то двусмысленно, так что Лебядкин, искусившийся в роли шута, до
последнего мгновения все-таки был капельку неуверен: сердится ли его барин в самом
деле или только подшучивает, имеет ли в самом
деле дикую мысль объявить о браке или только играет?
Это была глупейшая повесть о дураке, втянувшемся не в свое
дело и почти не понимавшем его важности до самой
последней минуты, за пьянством и за гульбой.
— Безумных не погублю, ни той, ни другой, но разумную, кажется, погублю: я так подл и гадок, Даша, что, кажется, вас в самом
деле кликну «в
последний конец», как вы говорите, а вы, несмотря на ваш разум, придете. Зачем вы сами себя губите?
Дело в том, что в
последнее их свидание, именно на прошлой неделе в четверг, Степан Трофимович, сам, впрочем, начавший спор, кончил тем, что выгнал Петра Степановича палкой.
— Ну еще же бы нет! Первым
делом. То самое, в котором ты уведомлял, что она тебя эксплуатирует, завидуя твоему таланту, ну и там об «чужих грехах». Ну, брат, кстати, какое, однако, у тебя самолюбие! Я так хохотал. Вообще твои письма прескучные; у тебя ужасный слог. Я их часто совсем не читал, а одно так и теперь валяется у меня нераспечатанным; я тебе завтра пришлю. Но это, это
последнее твое письмо — это верх совершенства! Как я хохотал, как хохотал!
— Напротив, я очень рад, что
дело, так сказать, определяется, — встал и фон Лембке, тоже с любезным видом, видимо под влиянием
последних слов. — Я с признательностию принимаю ваши услуги и, будьте уверены, всё, что можно с моей стороны насчет отзыва о вашем усердии…
Оттого ли, что он и в самом
деле понял
последнее истерическое восклицание Андрея Антоновича за прямое дозволение поступить так, как он спрашивал, или покривил душой в этом случае для прямой пользы своего благодетеля, слишком уверенный, что конец увенчает
дело, — но, как увидим ниже, из этого разговора начальника с своим подчиненным произошла одна самая неожиданная вещь, насмешившая многих, получившая огласку, возбудившая жестокий гнев Юлии Михайловны и всем этим сбившая окончательно с толку Андрея Антоновича, ввергнув его, в самое горячее время, в самую плачевную нерешительность.
«Этот неуч, — в раздумье оглядывал его искоса Кармазинов, доедая
последний кусочек и выпивая
последний глоточек, — этот неуч, вероятно, понял сейчас всю колкость моей фразы… да и рукопись, конечно, прочитал с жадностию, а только лжет из видов. Но может быть и то, что не лжет, а совершенно искренно глуп. Гениального человека я люблю несколько глупым. Уж не гений ли он какой у них в самом
деле, черт его, впрочем, дери».
Из
последних один очень молодой артиллерист, всего только на
днях приехавший из одного учебного военного заведения, мальчик молчаливый и еще не успевший составить знакомства, вдруг очутился теперь у Виргинского с карандашом в руках и, почти не участвуя в разговоре, поминутно отмечал что-то в своей записной книжке.
В
последние два
дня он имел с ним два таинственных и экстренных разговора, весьма, впрочем, сбивчивых, но из которых Илья Ильич все-таки усмотрел, что начальство крепко уперлось на идее о прокламациях и о подговоре шпигулинских кем-то к социальному бунту, и до того уперлось, что, пожалуй, само пожалело бы, если бы подговор оказался вздором.
В таком положении были
дела, когда в городе всё еще продолжали верить в вальтасаровский пир, то есть в буфет от комитета; верили до
последнего часа.
— Нет, бросьте вы меня, праздный молодой человек! — накинулся он на меня во весь голос. Я убежал. — Messieurs! [Господа! (фр.)] — продолжал он, — к чему волнение, к чему крики негодования, которые слышу? Я пришел с оливною ветвию. Я принес
последнее слово, ибо в этом
деле обладаю
последним словом, — и мы помиримся.
— Messieurs,
последнее слово этого
дела — есть всепрощение. Я, отживший старик, я объявляю торжественно, что дух жизни веет по-прежнему и живая сила не иссякла в молодом поколении. Энтузиазм современной юности так же чист и светел, как и наших времен. Произошло лишь одно: перемещение целей, замещение одной красоты другою! Все недоумение лишь в том, что прекраснее: Шекспир или сапоги, Рафаэль или петролей?
— Да неужто же не знаете? Фью! Да ведь тут трагироманы произошли: Лизавета Николаевна прямо из кареты предводительши изволила пересесть в карету Ставрогина и улизнула с «сим
последним» в Скворешники среди бела
дня. Всего час назад, часу нет.
Знал только, что у него какие-то старые счеты с «теми людьми», и хотя сам был в это
дело отчасти замешан сообщенными ему из-за границы инструкциями (впрочем, весьма поверхностными, ибо близко он ни в чем не участвовал), но в
последнее время он всё бросил, все поручения, совершенно устранил себя от всяких
дел, прежде же всего от «общего
дела», и предался жизни созерцательной.
Она ушла совершенно довольная. По виду Шатова и по разговору его оказалось ясно как
день, что этот человек «в отцы собирается и тряпка
последней руки». Она нарочно забежала домой, хотя прямее и ближе было пройти к другой пациентке, чтобы сообщить об этом Виргинскому.
Шатов, господа, был озлобленный человек и так как все-таки принадлежал к обществу, хотел или не хотел, то я до
последней минуты надеялся, что им можно воспользоваться для общего
дела и употребить как озлобленного человека.