Неточные совпадения
Говорили об уничтожении цензуры и буквы ъ, о заменении русских букв латинскими, о вчерашней ссылке такого-то, о каком-то скандале в Пассаже, о полезности раздробления России
по народностям с вольною федеративною связью, об уничтожении армии и флота, о восстановлении Польши
по Днепр, о крестьянской реформе и прокламациях, об уничтожении наследства, семейства, детей и священников, о
правах женщины, о доме Краевского, которого никто и никогда не мог простить господину Краевскому, и пр., и пр.
Хотя Варвара Петровна и роскошно наделила своего друга средствами, отправляя его в Берлин, но на эти четыреста рублей Степан Трофимович, пред поездкой, особо рассчитывал, вероятно на секретные свои расходы, и чуть не заплакал, когда Andrejeff попросил повременить один месяц, имея, впрочем, и
право на такую отсрочку, ибо первые взносы денег произвел все вперед чуть не за полгода,
по особенной тогдашней нужде Степана Трофимовича.
Дело кончилось разжалованием в солдаты, с лишением
прав и ссылкой на службу в один из пехотных армейских полков, да и то еще
по особенной милости.
В зале, куда вышел он принять на этот раз Николая Всеволодовича (в другие разы прогуливавшегося, на
правах родственника,
по всему дому невозбранно), воспитанный Алеша Телятников, чиновник, а вместе с тем и домашний у губернатора человек, распечатывал в углу у стола пакеты; а в следующей комнате, у ближайшего к дверям залы окна, поместился один заезжий, толстый и здоровый полковник, друг и бывший сослуживец Ивана Осиповича, и читал «Голос», разумеется не обращая никакого внимания на то, что происходило в зале; даже и сидел спиной.
— Ma foi, chére [
Право же, дорогая (фр.).]… почему? Во-первых, потому, вероятно, что я все-таки не Паскаль, et puis [и затем (фр.).]… во-вторых, мы, русские, ничего не умеем на своем языке сказать…
По крайней мере до сих пор ничего еще не сказали…
Без сомнения, Степан Трофимович имел полное
право,
по смыслу формальной доверенности, продать лес и, поставив в счет тысячерублевый невозможный ежегодный доход, столько лет высылавшийся аккуратно, сильно оградить себя при расчете.
Кириллов, никогда не садившийся на коня, держался в седле смело и прямо, прихватывая
правою рукой тяжелый ящик с пистолетами, который не хотел доверить слуге, а левою,
по неуменью, беспрерывно крутя и дергая поводья, отчего лошадь мотала головой и обнаруживала желание стать на дыбы, что, впрочем, нисколько не пугало всадника.
— Я имею
право стрелять как хочу, лишь бы происходило
по правилам, — твердо заявил Николай Всеволодович.
Дело в том, что молодой Верховенский с первого шагу обнаружил решительную непочтительность к Андрею Антоновичу и взял над ним какие-то странные
права, а Юлия Михайловна, всегда столь ревнивая к значению своего супруга, вовсе не хотела этого замечать;
по крайней мере не придавала важности.
— Я не про Шигалева сказал, что вздор, — промямлил Верховенский. — Видите, господа, — приподнял он капельку глаза, — по-моему, все эти книги, Фурье, Кабеты, все эти «
права на работу», шигалевщина — всё это вроде романов, которых можно написать сто тысяч. Эстетическое препровождение времени. Я понимаю, что вам здесь в городишке скучно, вы и бросаетесь на писаную бумагу.
— А по-моему, легкомысленная откровенность вашего главного вопроса дает мне мысль, что вы вовсе не имеете ни полномочий, ни
прав, а лишь от себя любопытствовали.
— Слушайте, мы сделаем смуту, — бормотал тот быстро и почти как в бреду. — Вы не верите, что мы сделаем смуту? Мы сделаем такую смуту, что всё поедет с основ. Кармазинов
прав, что не за что ухватиться. Кармазинов очень умен. Всего только десять таких же кучек
по России, и я неуловим.
Это был бред. Кто мог что-нибудь тут понять? Я вновь забросал его вопросами: один ли Блюм приходил или нет? от чьего имени?
по какому
праву? как он смел? чем объяснил?
Он у нас действительно летал и любил летать в своих дрожках с желтым задком, и
по мере того как «до разврата доведенные пристяжные» сходили всё больше и больше с ума, приводя в восторг всех купцов из Гостиного ряда, он подымался на дрожках, становился во весь рост, придерживаясь за нарочно приделанный сбоку ремень, и, простирая
правую руку в пространство, как на монументах, обозревал таким образом город.
«Да что же лошади?» Машинально развернул он лежавшую на столе толстую книгу (иногда он загадывал так
по книге, развертывая наудачу и читая на
правой странице, сверху, три строки).
Не доезжая городского валу, «они мне велели снова остановить, вышли из экипажа и прошли через дорогу в поле; думал, что
по какой ни есть слабости, а они стали и начали цветочки рассматривать и так время стояли, чудно,
право, совсем уже я усумнился».
— Всякий имеет
право своего слова. Давая нам угадывать, что отдельных узлов всеобщей сети, уже покрывшей Россию, состоит теперь до нескольких сотен, и развивая предположение, что если каждый сделает свое дело успешно, то вся Россия, к данному сроку,
по сигналу…
— Вот, видите ли, — продолжал Петр Степанович, всё более и более сердясь и беспокоясь и не находя надлежащего тона, — вы хотите, чтоб я ушел, для уединения, чтобы сосредоточиться; но всё это опасные признаки для вас же, для вас же первого. Вы хотите много думать. По-моему, лучше бы не думать, а так. И вы,
право, меня беспокоите.
— Еще бы не предвидеть! Вот из этого револьвера (он вынул револьвер, по-видимому показать, но уже не спрятал его более, а продолжал держать в
правой руке, как бы наготове). — Странный вы, однако, человек, Кириллов, ведь вы сами знали, что этим должно было кончиться с этим глупым человеком. Чего же тут еще предвидеть? Я вам в рот разжевывал несколько раз. Шатов готовил донос: я следил; оставить никак нельзя было. Да и вам дана была инструкция следить; вы же сами сообщали мне недели три тому…
С
правой стороны этого шкафа, в углу, образованном стеною и шкафом, стоял Кириллов, и стоял ужасно странно, — неподвижно, вытянувшись, протянув руки
по швам, приподняв голову и плотно прижавшись затылком к стене, в самом углу, казалось желая весь стушеваться и спрятаться.