Неточные совпадения
Если уж очень становилось скучно, то жидок Лямшин (маленький почтамтский чиновник), мастер на фортепиано,
садился играть, а в антрактах представлял свинью, грозу, роды
с первым криком ребенка и пр., и пр.; для того только и приглашался.
— А ты мети, пятнадцать раз в день мети! Дрянная у вас зала (когда вышли в залу). Затворите крепче двери, она станет подслушивать. Непременно надо обои переменить. Я ведь вам присылала обойщика
с образчиками, что же вы не выбрали?
Садитесь и слушайте.
Садитесь же, наконец, прошу вас. Куда же вы? Куда же вы? Куда же вы!
Вводят меня прямо в гостиную; подождал
с минутку — вышли; посадили, сами напротив
сели.
И она ускакала
с своим кавалером. Мы воротились. Степан Трофимович
сел на диван и заплакал.
Лицо у него было сердитое, и странно мне было, что он сам заговорил. Обыкновенно случалось прежде, всегда, когда я заходил к нему (впрочем, очень редко), что он нахмуренно
садился в угол, сердито отвечал и только после долгого времени совершенно оживлялся и начинал говорить
с удовольствием. Зато, прощаясь, опять, всякий раз, непременно нахмуривался и выпускал вас, точно выживал от себя своего личного неприятеля.
Шатов подвинул к столу скамейку,
сел и меня посадил
с собой рядом.
— Ох, сюда! — указала Прасковья Ивановна на кресло у стола и тяжело в него опустилась
с помощию Маврикия Николаевича. — Не
села б у вас, матушка, если бы не ноги! — прибавила она надрывным голосом.
— Что так, Прасковья Ивановна, почему бы тебе и не
сесть у меня? Я от покойного мужа твоего всю жизнь искреннею приязнию пользовалась, а мы
с тобой еще девчонками вместе в куклы в пансионе играли.
—
Садись, Даша, — проговорила Варвара Петровна
с ужасающим спокойствием, — ближе, вот так; ты можешь и сидя видеть эту женщину. Знаешь ты ее?
— Теплый, горячий даже, —
с удовольствием подтвердил Кириллов, —
садитесь: вы грязны, ничего; пол я потом мокрою тряпкой.
— Не выкидывайте, зачем? — остановил Николай Всеволодович. — Он денег стоит, а завтра люди начнут говорить, что у Шатова под окном валяются револьверы. Положите опять, вот так,
садитесь. Скажите, зачем вы точно каетесь предо мной в вашей мысли, что я приду вас убить? Я и теперь не мириться пришел, а говорить о необходимом. Разъясните мне, во-первых, вы меня ударили не за связь мою
с вашею женой?
—
Садитесь, прошу вас, подле меня, чтобы можно было мне потом вас разглядеть, — произнесла она довольно твердо,
с явною и какою-то новою целью. — А теперь не беспокойтесь, я и сама не буду глядеть на вас, а буду вниз смотреть. Не глядите и вы на меня до тех пор, пока я вас сама не попрошу.
Садитесь же, — прибавила она даже
с нетерпением.
— Я не какой-то такой,а я просто… всё неприятности, — пробормотал он нахмурясь, но уже без гнева и подсаживаясь к столу, —
садитесь и скажите ваши два слова. Я вас давно не видал, Петр Степанович, и только не влетайте вы вперед
с вашею манерой… иногда при делах оно…
— Знаю-с и верю, что вы без намерения, но иной раз находишься в хлопотах…
Садитесь же.
— Я на минуту. А впрочем,
сяду. Здоровье здоровьем, но я пришел напомнить об уговоре. Приближается «в некотором смысле» наш срок-с, — заключил он
с неловким вывертом.
— О, пораньше, в половине седьмого. И знаете, вы можете войти,
сесть и ни
с кем не говорить, сколько бы там их ни было. Только, знаете, не забудьте захватить
с собою бумагу и карандаш.
Но она осеклась; на другом конце стола явился уже другой конкурент, и все взоры обратились к нему. Длинноухий Шигалев
с мрачным и угрюмым видом медленно поднялся
с своего места и меланхолически положил толстую и чрезвычайно мелко исписанную тетрадь на стол. Он не
садился и молчал. Многие
с замешательством смотрели на тетрадь, но Липутин, Виргинский и хромой учитель были, казалось, чем-то довольны.
Оратор
сел, помолчал
с полминуты и произнес важным голосом...
Николай Всеволодович
сел рядом
с нею и тихо, почти боязливо взял ее за руку.
— Ох, устала! — присела она
с бессильным видом на жесткую постель. — Пожалуйста, поставьте сак и
сядьте сами на стул. Впрочем, как хотите, вы торчите на глазах. Я у вас на время, пока приищу работу, потому что ничего здесь не знаю и денег не имею. Но если вас стесняю, сделайте одолжение, опять прошу, заявите сейчас же, как и обязаны сделать, если вы честный человек. Я все-таки могу что-нибудь завтра продать и заплатить в гостинице, а уж в гостиницу извольте меня проводить сами… Ох, только я устала!
С этой минуты она уже не отпускала его более от себя, она потребовала, чтоб он
сел у ее изголовья.
«Как это удивительно, — подумал он про себя, — что я так долго шел рядом
с этою коровой и мне не пришло в голову попроситься к ним
сесть… Эта “„действительная жизнь” имеет в себе нечто весьма характерное…»
Потом он клялся, что «не изменит»», что он к нейворотится (то есть к Варваре Петровне). «Мы будем подходить к ее крыльцу (то есть всё
с Софьей Матвеевной) каждый день, когда она
садится в карету для утренней прогулки, и будем тихонько смотреть… О, я хочу, чтоб она ударила меня в другую щеку;
с наслаждением хочу! Я подставлю ей мою другую щеку comme dans votre livre! [как в вашей книге (фр.).] Я теперь, теперь только понял, что значит подставить другую… “„ланиту”. Я никогда не понимал прежде!»
Но больной исцелится и «
сядет у ног Иисусовых»… и будут все глядеть
с изумлением…