Неточные совпадения
Бедный Степан Трофимович сидел один и ничего не предчувствовал. В грустном раздумье давно уже поглядывал он в окно, не подойдет ли кто из знакомых. Но никто не хотел подходить. На дворе моросило, становилось холодно; надо
было протопить печку; он вздохнул. Вдруг
страшное видение предстало его очам: Варвара Петровна в такую погоду и в такой неурочный час к нему! И пешком! Он до того
был поражен, что забыл переменить костюм и принял ее как
был, в своей всегдашней розовой ватной фуфайке.
У Степана Трофимовича закружилась голова; стены пошли кругом. Тут
была одна
страшная идея, с которою он никак не мог сладить.
Злобы в Николае Всеволодовиче
было, может
быть, больше, чем в тех обоих вместе, но злоба эта
была холодная, спокойная и, если можно так выразиться, разумная,стало
быть, самая отвратительная и самая
страшная, какая может
быть.
Затем, прежде всех криков, раздался один
страшный крик. Я видел, как Лизавета Николаевна схватила
было свою мама за плечо, а Маврикия Николаевича за руку и раза два-три рванула их за собой, увлекая из комнаты, но вдруг вскрикнула и со всего росту упала на пол в обмороке. До сих пор я как будто еще слышу, как стукнулась она о ковер затылком.
Отворилось оконце, и Шатов выглянул на улицу; темень
была страшная, и разглядеть
было мудрено; Шатов разглядывал долго, с минуту.
Страшный вызов послышался в этих словах, все это поняли. Обвинение
было явное, хотя, может
быть, и для нее самой внезапное. Похоже
было на то, когда человек, зажмуря глаза, бросается с крыши.
Он
был целомудрен и стыдлив до дикости, считал себя
страшным уродом, ненавидел свое лицо и свой характер, приравнивал себя к какому-то монстру, которого можно возить и показывать лишь на ярмарках.
Он так
был поражен, в этом событии заключалось для него столько чего-то
страшного и вместе с тем столько счастия, что, конечно, он не мог, а может
быть, не желал, боялся опомниться.
— Да, Marie, да, и, может
быть, я делаю
страшную подлость в сию минуту, что прощаю подлецов… — встал он вдруг и зашагал по комнате, подняв вверх руки как бы в исступлении.
— Да неужели вы, наконец, не видите, что я мучаюсь родами, — приподнялась она, смотря на него со
страшною, болезненною, исказившею всё лицо ее злобой. —
Будь он заране проклят, этот ребенок!
В сущности, не
было для него ничего
страшнее, чем се marchand, которого он так вдруг сломя голову пустился отыскивать и которого, уж разумеется, всего более боялся отыскать в самом деле.
Для Софьи Матвеевны наступили два
страшные дня ее жизни; она и теперь припоминает о них с содроганием. Степан Трофимович заболел так серьезно, что он не мог отправиться на пароходе, который на этот раз явился аккуратно в два часа пополудни; она же не в силах
была оставить его одного и тоже не поехала в Спасов. По ее рассказу, он очень даже обрадовался, что пароход ушел.
Но ночь
была так темна, а предприятие до того
страшное и многотрудное, что, пройдя две-три улицы, он воротился домой и заперся на всю ночь.
Наш катер вставал на дыбы, бил носом о воду, загребал ее, как ковшом, и разбрасывал по сторонам с брызгами и пеной. Мы-таки перегнали, хотя и рисковали если не перевернуться совсем, так черпнуть порядком. А последнее чуть ли не
страшнее было первого для барона: чем было бы тогда потчевать испанок, если б в мороженое или конфекты вкатилась соленая вода?
И вдруг гигант подымается во весь рост, а в высоте бурно проносится ураган крика. По большей части Рущевич выкрикивал при этом две — три незначащих фразы, весь эффект которых был в этом подавляющем росте и громовых раскатах. Всего
страшнее было это первое мгновение: ощущение было такое, как будто стоишь под разваливающейся скалой. Хотелось невольно — поднять руки над головой, исчезнуть, стушеваться, провалиться сквозь землю. В карцер после этого мы устремлялись с радостью, как в приют избавления…
Но особенно хорошо сказывала она стихи о том, как богородица ходила по мукам земным, как она увещевала разбойницу «князь-барыню» Енгалычеву не бить, не грабить русских людей; стихи про Алексея божия человека, про Ивана-воина; сказки о премудрой Василисе, о Попе-Козле и божьем крестнике;
страшные были о Марфе Посаднице, о Бабе Усте, атамане разбойников, о Марии, грешнице египетской, о печалях матери разбойника; сказок, былей и стихов она знала бесчисленно много.
Неточные совпадения
«Грехи, грехи, — послышалось // Со всех сторон. — Жаль Якова, // Да жутко и за барина, — // Какую принял казнь!» // — Жалей!.. — Еще прослушали // Два-три рассказа
страшные // И горячо заспорили // О том, кто всех грешней? // Один сказал: кабатчики, // Другой сказал: помещики, // А третий — мужики. // То
был Игнатий Прохоров, // Извозом занимавшийся, // Степенный и зажиточный
— Не знаю я, Матренушка. // Покамест тягу
страшную // Поднять-то поднял он, // Да в землю сам ушел по грудь // С натуги! По лицу его // Не слезы — кровь течет! // Не знаю, не придумаю, // Что
будет? Богу ведомо! // А про себя скажу: // Как выли вьюги зимние, // Как ныли кости старые, // Лежал я на печи; // Полеживал, подумывал: // Куда ты, сила, делася? // На что ты пригодилася? — // Под розгами, под палками // По мелочам ушла!
Ионы Козыря не
было в Глупове, когда отца его постигла
страшная катастрофа.
То
был прекрасный весенний день. Природа ликовала; воробьи чирикали; собаки радостно взвизгивали и виляли хвостами. Обыватели, держа под мышками кульки, теснились на дворе градоначальнической квартиры и с трепетом ожидали
страшного судбища. Наконец ожидаемая минута настала.