Неточные совпадения
Но, кроме этой, оказались и другие причины отказа от места воспитателя: его соблазняла гремевшая в
то время
слава одного незабвенного профессора, и он, в свою очередь, полетел на кафедру, к которой готовился, чтобы испробовать и свои орлиные крылья.
Так как она никогда ни разу потом не намекала ему на происшедшее и всё
пошло как ни в чем не бывало,
то он всю жизнь наклонен был к мысли, что всё это была одна галлюцинация пред болезнию,
тем более что в
ту же ночь он и вправду заболел на целых две недели, что, кстати, прекратило и свидания в беседке.
Виргинский всю ночь на коленях умолял жену о прощении; но прощения не вымолил, потому что все-таки не согласился
пойти извиниться пред Лебядкиным; кроме
того, был обличен в скудости убеждений и в глупости; последнее потому, что, объясняясь с женщиной, стоял на коленях.
За учителя-немца хвалю; но вероятнее всего, что ничего не случилось и ничего такого не зародилось, а
идет всё как прежде
шло,
то есть под покровительством божиим.
В сорок седьмом году Белинский, будучи за границей,
послал к Гоголю известное свое письмо и в нем горячо укорял
того, что
тот верует “„в какого-то бога”.
Денег Варвара Петровна
посылала ему не жалея, несмотря на
то что после реформы доход с ее имений упал до
того, что в первое время она и половины прежнего дохода не получала.
«Почему это, я заметил, — шепнул мне раз тогда Степан Трофимович, — почему это все эти отчаянные социалисты и коммунисты в
то же время и такие неимоверные скряги, приобретатели, собственники, и даже так, что чем больше он социалист, чем дальше
пошел,
тем сильнее и собственник… почему это?
И, однако, все эти грубости и неопределенности, всё это было ничто в сравнении с главною его заботой. Эта забота мучила его чрезвычайно, неотступно; от нее он худел и падал духом. Это было нечто такое, чего он уже более всего стыдился и о чем никак не хотел заговорить даже со мной; напротив, при случае лгал и вилял предо мной, как маленький мальчик; а между
тем сам же
посылал за мною ежедневно, двух часов без меня пробыть не мог, нуждаясь во мне, как в воде или в воздухе.
Но всего более досадовал я на него за
то, что он не решался даже
пойти сделать необходимый визит приехавшим Дроздовым, для возобновления знакомства, чего, как слышно, они и сами желали, так как спрашивали уже о нем, о чем и он тосковал каждодневно.
Когда
пошли у нас недавние слухи, что приедет Кармазинов, я, разумеется, ужасно пожелал его увидать и, если возможно, с ним познакомиться. Я знал, что мог бы это сделать чрез Степана Трофимовича; они когда-то были друзьями. И вот вдруг я встречаюсь с ним на перекрестке. Я тотчас узнал его; мне уже его показали дня три
тому назад, когда он проезжал в коляске с губернаторшей.
Проклятие на эту минуту: я, кажется, оробел и смотрел подобострастно! Он мигом всё это заметил и, конечно, тотчас же всё узнал,
то есть узнал, что мне уже известно, кто он такой, что я его читал и благоговел пред ним с самого детства, что я теперь оробел и смотрю подобострастно. Он улыбнулся, кивнул еще раз головой и
пошел прямо, как я указал ему. Не знаю, для чего я поворотил за ним назад; не знаю, для чего я пробежал подле него десять шагов. Он вдруг опять остановился.
— Ах, как жаль! — воскликнул Липутин с ясною улыбкой. — А
то бы я вас, Степан Трофимович, еще одним анекдотцем насмешил-с. Даже и
шел с
тем намерением, чтобы сообщить, хотя вы, впрочем, наверно уж и сами слышали. Ну, да уж в другой раз, Алексей Нилыч так торопятся… До свиданья-с. С Варварой Петровной анекдотик-то вышел, насмешила она меня третьего дня, нарочно за мной
посылала, просто умора. До свиданья-с.
Он посмотрел на меня, не ответил и
пошел тою же дорогой.
Брачная жизнь развратит меня, отнимет энергию, мужество в служении делу,
пойдут дети, еще, пожалуй, не мои,
то есть разумеется, не мои; мудрый не боится заглянуть в лицо истине…
— Если откопаем верный план,
то книга
пойдет.
— Это невозможно, и к
тому же я совершенно не понимал бы, как это сделать, — начал было я уговаривать, — я
пойду к Шатову…
— Если вы не устроите к завтраму,
то я сама к ней
пойду, одна, потому что Маврикий Николаевич отказался. Я надеюсь только на вас, и больше у меня нет никого; я глупо говорила с Шатовым… Я уверена, что вы совершенно честный и, может быть, преданный мне человек, только устройте.
— Впрочем, если к завтраму не устроится,
то я сама
пойду, что бы ни вышло и хотя бы все узнали.
Замечу, что у нас уже
пошли слухи о
том, что она вольнодумна и «новых правил».
К довершению всего дама
шла хоть и скромно опустив глаза, но в
то же время весело и лукаво улыбаясь.
Она что-то хотела еще прибавить, но скрепила себя и смолкла. Лиза
пошла было к своему месту, всё в
том же молчании и как бы в задумчивости, но вдруг остановилась пред мамашей.
За ним можно было бы, однако,
послать куда-нибудь, а впрочем, наверно он сам сейчас явится, и, кажется, именно в
то самое время, которое как раз ответствует некоторым его ожиданиям и, сколько я по крайней мере могу судить, его некоторым расчетам.
Затем медленно повернулся и
пошел из комнаты, но вовсе уж не
тою походкой, которою подходил давеча.
Нечего и говорить, что по городу
пошли самые разнообразные слухи,
то есть насчет пощечины, обморока Лизаветы Николаевны и прочего случившегося в
то воскресенье.
Также и
то, что дня через два после своего визита Юлия Михайловна
посылала узнать о здоровье Варвары Петровны нарочного.
— Это дело не из
той категории, — начал Николай Всеволодович, приглядываясь к нему с любопытством, — по некоторым обстоятельствам я принужден был сегодня же выбрать такой час и
идти к вам предупредить, что, может быть, вас убьют.
— Да, и я вам писал о
том из Америки; я вам обо всем писал. Да, я не мог тотчас же оторваться с кровью от
того, к чему прирос с детства, на что
пошли все восторги моих надежд и все слезы моей ненависти… Трудно менять богов. Я не поверил вам тогда, потому что не хотел верить, и уцепился в последний раз за этот помойный клоак… Но семя осталось и возросло. Серьезно, скажите серьезно, не дочитали письма моего из Америки? Может быть, не читали вовсе?
Но вы еще дальше
шли: вы веровали, что римский католицизм уже не есть христианство; вы утверждали, что Рим провозгласил Христа, поддавшегося на третье дьяволово искушение, и что, возвестив всему свету, что Христос без царства земного на земле устоять не может, католичество
тем самым провозгласило антихриста и
тем погубило весь западный мир.
К
тому же, честью клянусь, тут Липутин: «
Пошли да
пошли, всякий человек достоин права переписки», — я и
послал.
Спокойно и точно, как будто дело
шло о самом обыденном домашнем распоряжении, Николай Всеволодович сообщил ему, что на днях, может быть даже завтра или послезавтра, он намерен свой брак сделать повсеместно известным, «как полиции, так и обществу», а стало быть, кончится сам собою и вопрос о фамильном достоинстве, а вместе с
тем и вопрос о субсидиях.
А там прошлого года чуть не захватили, как я пятидесятирублевые французской подделки Короваеву передал; да,
слава богу, Короваев как раз пьяный в пруду утонул к
тому времени, и меня не успели изобличить.
Он положил про себя, что
тот бесстыдный трус; понять не мог, как
тот мог снести пощечину от Шатова; таким образом и решился наконец
послать то необычайное по грубости своей письмо, которое побудило наконец самого Николая Всеволодовича предложить встречу.
— Никогда, ничем вы меня не можете погубить, и сами это знаете лучше всех, — быстро и с твердостью проговорила Дарья Павловна. — Если не к вам,
то я
пойду в сестры милосердия, в сиделки, ходить за больными, или в книгоноши, Евангелие продавать. Я так решила. Я не могу быть ничьею женой; я не могу жить и в таких домах, как этот. Я не
того хочу… Вы всё знаете.
—
То есть вы уверены, что я не
пойду к Федьке в лавочку?
У Юлии Михайловны, по старому счету, было двести душ, и, кроме
того, с ней являлась большая протекция. С другой стороны, фон Лембке был красив, а ей уже за сорок. Замечательно, что он мало-помалу влюбился в нее и в самом деле, по мере
того как всё более и более ощущал себя женихом. В день свадьбы утром
послал ей стихи. Ей всё это очень нравилось, даже стихи: сорок лет не шутка. Вскорости он получил известный чин и известный орден, а затем назначен был в нашу губернию.
Мы вам не враги, отнюдь нет, мы вам говорим:
идите вперед, прогрессируйте, даже расшатывайте,
то есть всё старое, подлежащее переделке; но мы вас, когда надо, и сдержим в необходимых пределах и
тем вас же спасем от самих себя, потому что без нас вы бы только расколыхали Россию, лишив ее приличного вида, а наша задача в
том и состоит, чтобы заботиться о приличном виде.
Тот не только ей отказал, но еще
пошел, хохоча вслух, сказать мужу.
Приехав три дня
тому назад в город, он к родственнице не явился, остановился в гостинице и
пошел прямо в клуб — в надежде отыскать где-нибудь в задней комнате какого-нибудь заезжего банкомета или по крайней мере стуколку.
— Но знайте, что если она будет стоять у самого налоя под венцом, а вы ее кликнете,
то она бросит меня и всех и
пойдет к вам.
— Вы заранее смеетесь, что увидите «наших»? — весело юлил Петр Степанович,
то стараясь шагать рядом с своим спутником по узкому кирпичному тротуару,
то сбегая даже на улицу, в самую грязь, потому что спутник совершенно не замечал, что
идет один по самой средине тротуара, а стало быть, занимает его весь одною своею особой.
Дело в
том, что они хоть и ждали еще с весны Петра Верховенского, возвещенного им сперва Толкаченкой, а потом приехавшим Шигалевым, хоть и ждали от него чрезвычайных чудес и хоть и
пошли тотчас же все, без малейшей критики и по первому его зову, в кружок, но только что составили пятерку, все как бы тотчас же и обиделись, и именно, я полагаю, за быстроту своего согласия.
— Этот негодяй сделает как по писаному, — пояснил Верховенский. — Так как он в вашем распоряжении,
то научите, как поступить. Уверяю вас, что он, может быть, завтра же
пойдет к Лембке.
Если из десяти тысяч одну только просьбу удовлетворить,
то все
пойдут с просьбами.
— Enfin un ami! [Наконец-то друг! (фр.)] (Он вздохнул полною грудью.) Cher, я к вам к одному
послал, и никто ничего не знает. Надо велеть Настасье запереть двери и не впускать никого, кроме, разумеется,
тех…Vous comprenez? [Вы понимаете? (фр.)]
Потом утверждали, что эти семьдесят были выборные от всех фабричных, которых было у Шпигулиных до девятисот, с
тем чтоб
идти к губернатору и, за отсутствием хозяев, искать у него управы на хозяйского управляющего, который, закрывая фабрику и отпуская рабочих, нагло обсчитал их всех, — факт, не подверженный теперь никакому сомнению.
Но так как фабричным приходилось в самом деле туго, — а полиция, к которой они обращались, не хотела войти в их обиду, —
то что же естественнее было их мысли
идти скопом к «самому генералу», если можно,
то даже с бумагой на голове, выстроиться чинно перед его крыльцом и, только что он покажется, броситься всем на колени и возопить как бы к самому провидению?
Самый верный вариант, надо полагать, состоял в
том, что толпу оцепили на первый раз всеми случившимися под рукой полицейскими, а к Лембке
послали нарочного, пристава первой части, который и полетел на полицеймейстерских дрожках по дороге в Скворешники, зная, что туда, назад
тому полчаса, отправился фон Лембке в своей коляске…
С месяц назад, еще под первым обаянием великого замысла, она лепетала о своем празднике первому встречному, а о
том, что у нее будут провозглашены тосты,
послала даже в одну из столичных газет.
— Ну, чего плакать! Вам непременно надо сцену? На ком-нибудь злобу сорвать? Ну и рвите на мне, только скорее, потому что время
идет, а надо решиться. Напортили чтением, скрасим балом. Вот и князь
того же мнения. Да-с, не будь князя, чем бы у вас там кончилось?
А между
тем оба
шли рука в руку, скоро, спеша, словно полоумные.