Неточные совпадения
Этот
человек пренеделикатно тотчас же к ним переехал, обрадовавшись чужому хлебу, ел и спал у них и
стал, наконец, третировать хозяина свысока.
Проектировали даже в честь его по подписке обед, и только по усиленной его же просьбе оставили эту мысль, — может быть, смекнув наконец, что
человека все-таки протащили за нос и что,
стало быть, очень-то уж торжествовать нечего.
Иван Осипович,
человек деликатный и чувствительный, очень сконфузился; но любопытно, что и он считал,
стало быть, Николая Всеволодовича способным на всякий сумасшедший поступок в полном рассудке.
— Все-таки замечательное совпадение. Но, однако, позвольте: вы,
стало быть, за умного же
человека меня почитали, когда присылали Агафью, а не за сумасшедшего?
— Довольно, Степан Трофимович, дайте покой; измучилась. Успеем наговориться, особенно про дурное. Вы начинаете брызгаться, когда засмеетесь, это уже дряхлость какая-то! И как странно вы теперь
стали смеяться… Боже, сколько у вас накопилось дурных привычек! Кармазинов к вам не поедет! А тут и без того всему рады… Вы всего себя теперь обнаружили. Ну довольно, довольно, устала! Можно же, наконец, пощадить
человека!
Молодой
человек вскорости уехал (спешил очень куда-то), а Лиза
стала при всяком удобном случае к Николаю Всеволодовичу придираться.
— Почему мне в этакие минуты всегда
становится грустно, разгадайте, ученый
человек? Я всю жизнь думала, что и бог знает как буду рада, когда вас увижу, и всё припомню, и вот совсем как будто не рада, несмотря на то что вас люблю… Ах, боже, у него висит мой портрет! Дайте сюда, я его помню, помню!
— Его нет, но он есть. В камне боли нет, но в страхе от камня есть боль. Бог есть боль страха смерти. Кто победит боль и страх, тот сам
станет бог. Тогда новая жизнь, тогда новый
человек, всё новое… Тогда историю будут делить на две части: от гориллы до уничтожения бога и от уничтожения бога до…
—
Стало быть, в три часа.
Стало быть, правду я предположила вчера у Степана Трофимовича, что вы — несколько преданный мне
человек? — улыбнулась она, торопливо пожимая мне на прощанье руку и спеша к оставленному Маврикию Николаевичу.
Раз мы едем, а
человек полез в мой карман, вынул мою головную щетку и
стал причесываться; мы только переглянулись с Кирилловым и решили, что это хорошо и что это нам очень нравится…
Существовала же,
стало быть, причина, по которой Варвара Петровна, преодолевая отвращение, решилась выслушивать такого
человека.
У губернатора Петр Степанович был тоже принят прекрасно, до того, что тотчас же
стал в положение близкого или, так сказать, обласканного молодого
человека; обедал у Юлии Михайловны почти ежедневно.
— Всё.
Человек несчастлив потому, что не знает, что он счастлив; только потому. Это всё, всё! Кто узнает, тотчас сейчас
станет счастлив, сию минуту. Эта свекровь умрет, а девочка останется — всё хорошо. Я вдруг открыл.
— А вы что такое, чтоб я с вами ехала? Сорок лет сряду с ним на горе сиди — ишь подъехал. И какие, право,
люди нынче терпеливые начались! Нет, не может того быть, чтобы сокол филином
стал. Не таков мой князь! — гордо и торжественно подняла она голову.
Тут главное состояло в том, что «новый
человек», кроме того что оказался «несомненным дворянином», был вдобавок и богатейшим землевладельцем губернии, а
стало быть, не мог не явиться подмогой и деятелем. Я, впрочем, упоминал и прежде вскользь о настроении наших землевладельцев.
— Эк ведь в какую глупость
человек въедет! — даже удивился Петр Степанович. — Ну прощай, старина, никогда не приду к тебе больше.
Статью доставь раньше, не забудь, и постарайся, если можешь, без вздоров: факты, факты и факты, а главное, короче. Прощай.
Фон Лембке
стал защищаться, называл его при
людях «молодым
человеком», покровительственно трепал по плечу, но этим ничего не внушил...
Все покатывались со смеху, так что под конец его решительно нельзя было прогнать: слишком нужным
стал человеком.
Помните, потом в феврале, когда пронеслась весть, вы вдруг прибежали ко мне перепуганный и
стали требовать, чтоб я тотчас же дала вам удостоверение, в виде письма, что затеваемый журнал до вас совсем не касается, что молодые
люди ходят ко мне, а не к вам, а что вы только домашний учитель, который живет в доме потому, что ему еще недодано жалование, не так ли?
Манера Юлии Михайловны состояла в презрительном молчании, на час, на два, на сутки, и чуть ли не на трое суток, — в молчании во что бы ни
стало, что бы он там ни говорил, что бы ни делал, даже если бы полез в окошко броситься из третьего этажа, — манера нестерпимая для чувствительного
человека!
Догадавшись, что сглупил свыше меры, — рассвирепел до ярости и закричал, что «не позволит отвергать бога»; что он разгонит ее «беспардонный салон без веры»; что градоначальник даже обязан верить в бога, «а
стало быть, и жена его»; что молодых
людей он не потерпит; что «вам, вам, сударыня, следовало бы из собственного достоинства позаботиться о муже и стоять за его ум, даже если б он был и с плохими способностями (а я вовсе не с плохими способностями!), а между тем вы-то и есть причина, что все меня здесь презирают, вы-то их всех и настроили!..» Он кричал, что женский вопрос уничтожит, что душок этот выкурит, что нелепый праздник по подписке для гувернанток (черт их дери!) он завтра же запретит и разгонит; что первую встретившуюся гувернантку он завтра же утром выгонит из губернии «с казаком-с!».
«Господи!» — послышалось из толпы. Какой-то парень начал креститься; три, четыре
человека действительно хотели было
стать на колени, но другие подвинулись всею громадой шага на три вперед и вдруг все разом загалдели: «Ваше превосходительство… рядили по сороку… управляющий… ты не моги говорить» и т. д., и т. д. Ничего нельзя было разобрать.
А между тем дряннейшие людишки получили вдруг перевес,
стали громко критиковать всё священное, тогда как прежде и рта не смели раскрыть, а первейшие
люди, до тех пор так благополучно державшие верх,
стали вдруг их слушать, а сами молчать; а иные так позорнейшим образом подхихикивать.
Супруги согласились во всем, всё было забыто, и когда, в конце объяснения, фон Лембке все-таки
стал на колени, с ужасом вспоминая о главном заключительном эпизоде запрошлой ночи, то прелестная ручка, а за нею и уста супруги заградили пламенные излияния покаянных речей рыцарски деликатного, но ослабленного умилением
человека.
— Господин Кармазинов, — раздался вдруг один свежий юный голос из глубины залы. Это был голос очень молоденького учителя уездного училища, прекрасного молодого
человека, тихого и благородного, у нас недавнего еще гостя. Он даже привстал с места. — Господин Кармазинов, если б я имел счастие так полюбить, как вы нам описали, то, право, я не поместил бы про мою любовь в
статью, назначенную для публичного чтения…
— Остановите, во что бы ни
стало остановите! — прошептала она в тревоге. Я только пожал плечами; разве можно было остановить
человека решившегося? Увы, я понял Степана Трофимовича.
— Я… я не то что… За невозможностию быть русским
стал славянофилом, — криво усмехнулся он, с натугой
человека, сострившего некстати и через силу.
Даже самый озноб, коротко и отрывисто забегавший по спине его, как это всегда бывает в лихорадке с особенно нервными
людьми, при внезапном переходе с холода в тепло,
стал ему вдруг как-то странно приятен.
Если лишить
людей безмерно великого, то не
станут они жить и умрут в отчаянии.
Некоторое время он разыскивал Ставрогина и Петра Степановича и вдруг запил и
стал развратничать безо всякой меры, как
человек, совершенно потерявший всякий здравый смысл и понятие о своем положении.
Неточные совпадения
— Нет, мы, по Божьей милости, // Теперь крестьяне вольные, // У нас, как у
людей. // Порядки тоже новые, // Да тут
статья особая…
«Скучаешь, видно, дяденька?» // — Нет, тут
статья особая, // Не скука тут — война! // И сам, и
люди вечером // Уйдут, а к Федосеичу // В каморку враг: поборемся! // Борюсь я десять лет. // Как выпьешь рюмку лишнюю, // Махорки как накуришься, // Как эта печь накалится // Да свечка нагорит — // Так тут устой… — // Я вспомнила // Про богатырство дедово: // «Ты, дядюшка, — сказала я, — // Должно быть, богатырь».
Уж налились колосики. // Стоят столбы точеные, // Головки золоченые, // Задумчиво и ласково // Шумят. Пора чудесная! // Нет веселей, наряднее, // Богаче нет поры! // «Ой, поле многохлебное! // Теперь и не подумаешь, // Как много
люди Божии // Побились над тобой, // Покамест ты оделося // Тяжелым, ровным колосом // И
стало перед пахарем, // Как войско пред царем! // Не столько росы теплые, // Как пот с лица крестьянского // Увлажили тебя!..»
— Коли всем миром велено: // «Бей!» —
стало, есть за что! — // Прикрикнул Влас на странников. — // Не ветрогоны тисковцы, // Давно ли там десятого // Пороли?.. Не до шуток им. // Гнусь-человек! — Не бить его, // Так уж кого и бить? // Не нам одним наказано: // От Тискова по Волге-то // Тут деревень четырнадцать, — // Чай, через все четырнадцать // Прогнали, как сквозь строй! —
Стародум. А! Сколь великой душе надобно быть в государе, чтоб
стать на стезю истины и никогда с нее не совращаться! Сколько сетей расставлено к уловлению души
человека, имеющего в руках своих судьбу себе подобных! И во-первых, толпа скаредных льстецов…