Неточные совпадения
—
Ах да, я и забыл, ведь она
тебе родственница…
— Хорошо, что
ты сам оглянулся, а то я чуть было
тебе не крикнул, — радостно и торопливо прошептал ему Дмитрий Федорович. — Полезай сюда! Быстро!
Ах, как славно, что
ты пришел. Я только что о
тебе думал…
— Чего шепчу?
Ах, черт возьми, — крикнул вдруг Дмитрий Федорович самым полным голосом, — да чего же я шепчу? Ну, вот сам видишь, как может выйти вдруг сумбур природы. Я здесь на секрете и стерегу секрет. Объяснение впредь, но, понимая, что секрет, я вдруг и говорить стал секретно, и шепчу как дурак, тогда как не надо. Идем! Вон куда! До тех пор молчи. Поцеловать
тебя хочу!
— Ба! А ведь, пожалуй,
ты прав.
Ах, я ослица, — вскинулся вдруг Федор Павлович, слегка ударив себя по лбу. — Ну, так пусть стоит твой монастырек, Алешка, коли так. А мы, умные люди, будем в тепле сидеть да коньячком пользоваться. Знаешь ли, Иван, что это самим Богом должно быть непременно нарочно так устроено? Иван, говори: есть Бог или нет? Стой: наверно говори, серьезно говори! Чего опять смеешься?
— Как так твоя мать? — пробормотал он, не понимая. —
Ты за что это?
Ты про какую мать?.. да разве она…
Ах, черт! Да ведь она и твоя!
Ах, черт! Ну это, брат, затмение как никогда, извини, а я думал, Иван… Хе-хе-хе! — Он остановился. Длинная, пьяная, полубессмысленная усмешка раздвинула его лицо. И вот вдруг в это самое мгновение раздался в сенях страшный шум и гром, послышались неистовые крики, дверь распахнулась и в залу влетел Дмитрий Федорович. Старик бросился к Ивану в испуге...
— Ничего, брат… я так с испугу.
Ах, Дмитрий! Давеча эта кровь отца… — Алеша заплакал, ему давно хотелось заплакать, теперь у него вдруг как бы что-то порвалось в душе. —
Ты чуть не убил его… проклял его… и вот теперь… сейчас…
ты шутишь шутки… «кошелек или жизнь»!
—
Ах, Lise, не кричи, главное —
ты не кричи. У меня от этого крику… Что ж делать, коли
ты сама корпию в другое место засунула… Я искала, искала… Я подозреваю, что
ты это нарочно сделала.
—
Ах, Lise, это только шутки с твоей стороны, но что, если бы
ты в самом деле заснула! — воскликнула госпожа Хохлакова.
Ах да,
ты не кричишь, это я кричу, прости свою мамашу, но я в восторге, в восторге, в восторге!
«Матушка, не плачь, голубушка, — говорит, бывало, — много еще жить мне, много веселиться с вами, а жизнь-то, жизнь-то веселая, радостная!» — «
Ах, милый, ну какое
тебе веселье, когда ночь горишь в жару да кашляешь, так что грудь
тебе чуть не разорвет».
—
Ах, это
ты, Ракитка? Испугал было меня всю. С кем
ты это? Кто это с
тобой? Господи, вот кого привел! — воскликнула она, разглядев Алешу.
—
Ах, Ракитин, уверяю
тебя, я и забыл об этом, — воскликнул Алеша, — сам
ты сейчас напомнил…
—
Ах, плох, плох! Я думаю, у него чахотка. Он весь в памяти, только так дышит-дышит, нехорошо он дышит. Намедни попросил, чтоб его поводили, обули его в сапожки, пошел было, да и валится. «
Ах, говорит, я говорил
тебе, папа, что у меня дурные сапожки, прежние, в них и прежде было неловко ходить». Это он думал, что он от сапожек с ног валится, а он просто от слабости. Недели не проживет. Герценштубе ездит. Теперь они опять богаты, у них много денег.
— Илюша, я
тебе могу еще одну штуку показать. Я
тебе пушечку принес. Помнишь, я
тебе еще тогда говорил про эту пушечку, а
ты сказал: «
Ах, как бы и мне ее посмотреть!» Ну вот, я теперь и принес.
—
Ах, я и про гуся слышал! — засмеялся, весь сияя, Илюша, — мне рассказывали, да я не понял, неужто
тебя у судьи судили?
—
Ах, папа! Я ведь знаю, что
тебе новый доктор про меня сказал… Я ведь видел! — воскликнул Илюша и опять крепко, изо всей силы прижал их обоих к себе, спрятав на плече у папы свое лицо.
— Наконец-то пришел! — крикнула она, бросив карты и радостно здороваясь с Алешей, — а Максимушка так пугал, что, пожалуй, уж и не придешь.
Ах, как
тебя нужно! Садись к столу; ну что
тебе, кофею?
—
Ты это про что? — как-то неопределенно глянул на него Митя, —
ах,
ты про суд! Ну, черт! Мы до сих пор все с
тобой о пустяках говорили, вот все про этот суд, а я об самом главном с
тобою молчал. Да, завтра суд, только я не про суд сказал, что пропала моя голова. Голова не пропала, а то, что в голове сидело, то пропало. Что
ты на меня с такою критикой в лице смотришь?
—
Ах, это только
ты, — сказал сухо Иван Федорович. — Ну, прощай.
Ты к ней?
— Нет, не знал. Я все на Дмитрия думал. Брат! Брат!
Ах! — Он вдруг схватил себя за голову обеими руками. — Слушай:
ты один убил? Без брата или с братом?
—
Ах да! — вырвалось вдруг у Ивана, и лицо его омрачилось заботой, — да, я забыл… Впрочем, теперь все равно, все до завтра, — пробормотал он про себя. — А
ты, — раздражительно обратился он к гостю, — это я сам сейчас должен был вспомнить, потому что именно об этом томило тоской! Что
ты выскочил, так я
тебе и поверю, что это
ты подсказал, а не я сам вспомнил?
— Ah, mais c’est bête enfin! [
Ах, но это же глупо, наконец! (фр.)] — воскликнул тот, вскакивая с дивана и смахивая пальцами с себя брызги чаю, — вспомнил Лютерову чернильницу! Сам же меня считает за сон и кидается стаканами в сон! Это по-женски! А ведь я так и подозревал, что
ты делал только вид, что заткнул свои уши, а
ты слушал…
Великий писатель предшествовавшей эпохи, в финале величайшего из произведений своих, олицетворяя всю Россию в виде скачущей к неведомой цели удалой русской тройки, восклицает: «
Ах, тройка, птица тройка, кто
тебя выдумал!» — и в гордом восторге прибавляет, что пред скачущею сломя голову тройкой почтительно сторонятся все народы.