Неточные совпадения
Ей, может быть, захотелось заявить женскую самостоятельность, пойти против общественных условий, против деспотизма своего родства и семейства, а услужливая фантазия убедила ее, положим, на один только миг, что Федор Павлович, несмотря на свой чин приживальщика, все-таки один из смелейших и насмешливейших людей
той, переходной ко всему лучшему, эпохи, тогда как он был только злой шут, и
больше ничего.
И ведь знает человек, что никто не обидел его, а что он сам себе обиду навыдумал и налгал для красы, сам преувеличил, чтобы картину создать, к слову привязался и из горошинки сделал гору, — знает сам это, а все-таки самый первый обижается, обижается до приятности, до ощущения
большого удовольствия, а
тем самым доходит и до вражды истинной…
Они уже с неделю как жили в нашем городе,
больше по делам, чем для богомолья, но уже раз, три дня
тому назад, посещали старца.
Он говорил так же откровенно, как вы, хотя и шутя, но скорбно шутя; я, говорит, люблю человечество, но дивлюсь на себя самого: чем
больше я люблю человечество вообще,
тем меньше я люблю людей в частности,
то есть порознь, как отдельных лиц.
По замечанию Марфы Игнатьевны, он, с самой
той могилки, стал по преимуществу заниматься «божественным», читал Четьи-Минеи,
больше молча и один, каждый раз надевая
большие свои серебряные круглые очки.
Алеша, выслушав приказание отца, которое
тот выкрикнул ему из коляски, уезжая из монастыря, оставался некоторое время на месте в
большом недоумении.
Он слишком хорошо понял, что приказание переезжать, вслух и с таким показным криком, дано было «в увлечении», так сказать даже для красоты, — вроде как раскутившийся недавно в их же городке мещанин, на своих собственных именинах, и при гостях, рассердясь на
то, что ему не дают
больше водки, вдруг начал бить свою же собственную посуду, рвать свое и женино платье, разбивать свою мебель и, наконец, стекла в доме и все опять-таки для красы; и все в
том же роде, конечно, случилось теперь и с папашей.
Но если бы пришлось пойти на
Большую улицу, потом через площадь и проч.,
то было бы довольно не близко.
Вот к этому-то времени как раз отец мне шесть тысяч прислал, после
того как я послал ему форменное отречение от всех и вся,
то есть мы, дескать, «в расчете», и требовать
больше ничего не буду.
И без
того уж знаю, что царствия небесного в полноте не достигну (ибо не двинулась же по слову моему гора, значит, не очень-то вере моей там верят, и не очень уж
большая награда меня на
том свете ждет), для чего же я еще сверх
того и безо всякой уже пользы кожу с себя дам содрать?
Мужиков мы драть перестали с
большого ума, а
те сами себя пороть продолжают.
— Держи, держи его! — завопил он и ринулся вслед за Дмитрием Федоровичем. Григорий меж
тем поднялся с полу, но был еще как бы вне себя. Иван Федорович и Алеша побежали вдогонку за отцом. В третьей комнате послышалось, как вдруг что-то упало об пол, разбилось и зазвенело: это была
большая стеклянная ваза (не из дорогих) на мраморном пьедестале, которую, пробегая мимо, задел Дмитрий Федорович.
— Что говорит Иван? Алеша, милый, единственный сын мой, я Ивана боюсь; я Ивана
больше, чем
того, боюсь. Я только тебя одного не боюсь…
Тем с
большим изумлением почувствовал он теперь при первом взгляде на выбежавшую к нему Катерину Ивановну, что, может быть, тогда он очень ошибся.
И вот слышу, ты идешь, — Господи, точно слетело что на меня вдруг: да ведь есть же, стало быть, человек, которого и я люблю, ведь вот он, вот
тот человечек, братишка мой милый, кого я всех
больше на свете люблю и кого я единственно люблю!
— Брат, а ты, кажется, и не обратил внимания, как ты обидел Катерину Ивановну
тем, что рассказал Грушеньке о
том дне, а
та сейчас ей бросила в глаза, что вы сами «к кавалерам красу тайком продавать ходили!» Брат, что же
больше этой обиды? — Алешу всего более мучила мысль, что брат точно рад унижению Катерины Ивановны, хотя, конечно,
того быть не могло.
Но я не могу
больше жить, если не скажу вам
того, что родилось в моем сердце, а этого никто, кроме нас двоих, не должен до времени знать.
Алеша никогда не мог безучастно проходить мимо ребяток, в Москве тоже это бывало с ним, и хоть он
больше всего любил трехлетних детей или около
того, но и школьники лет десяти, одиннадцати ему очень нравились.
За канавкой же, примерно шагах в тридцати от группы, стоял у забора и еще мальчик, тоже школьник, тоже с мешочком на боку, по росту лет десяти, не
больше, или даже меньше
того, — бледненький, болезненный и со сверкавшими черными глазками.
— Монах в гарнитуровых штанах! — крикнул мальчик, все
тем же злобным и вызывающим взглядом следя за Алешей, да кстати и став в позу, рассчитывая, что Алеша непременно бросится на него теперь, но Алеша повернулся, поглядел на него и пошел прочь. Но не успел он сделать и трех шагов, как в спину его больно ударился пущенный мальчиком самый
большой булыжник, который только был у него в кармане.
Да и поместье ее, которое имела она в нашем уезде, было самое
большое из всех трех ее поместий, а между
тем приезжала она доселе в нашу губернию весьма редко.
Милый Алексей Федорович, вы ведь не знали этого: знайте же, что мы все, все — я, обе ее тетки — ну все, даже Lise, вот уже целый месяц как мы только
того и желаем и молим, чтоб она разошлась с вашим любимцем Дмитрием Федоровичем, который ее знать не хочет и нисколько не любит, и вышла бы за Ивана Федоровича, образованного и превосходного молодого человека, который ее любит
больше всего на свете.
И до
тех пор пока дама не заговорила сама и пока объяснялся Алеша с хозяином, она все время так же надменно и вопросительно переводила свои
большие карие глаза с одного говорившего на другого.
Весь
тот день мало со мной говорил, совсем молчал даже, только заметил я: глядит, глядит на меня из угла, а все
больше к окну припадает и делает вид, будто бы уроки учит, а я вижу, что не уроки у него на уме.
Знаете, детки коли молчаливые да гордые, да слезы долго перемогают в себе, да как вдруг прорвутся, если горе
большое придет, так ведь не
то что слезы потекут-с, а брызнут, словно ручьи-с.
— С
большою охотой, Lise, и непременно, только не в самом главном. В самом главном, если вы будете со мной несогласны,
то я все-таки сделаю, как мне долг велит.
Во-вторых, о
больших я и потому еще говорить не буду, что, кроме
того, что они отвратительны и любви не заслуживают, у них есть и возмездие: они съели яблоко и познали добро и зло и стали «яко бози».
Я не говорю про страдания
больших,
те яблоко съели, и черт с ними, и пусть бы их всех черт взял, но эти, эти!
О, с
большею даже верой, ибо пятнадцать веков уже минуло с
тех пор, как прекратились залоги с небес человеку...
Это так, но что же вышло: вместо
того чтоб овладеть свободой людей, ты увеличил им ее еще
больше!
То есть, если я бы завтра и не уехал (кажется, уеду наверно) и мы бы еще опять как-нибудь встретились,
то уже на все эти
темы ты
больше со мной ни слова.
В самом деле, это могла быть молодая досада молодой неопытности и молодого тщеславия, досада на
то, что не сумел высказаться, да еще с таким существом, как Алеша, на которого в сердце его несомненно существовали
большие расчеты.
Но главное, что раздражило наконец Ивана Федоровича окончательно и вселило в него такое отвращение, — была какая-то отвратительная и особая фамильярность, которую сильно стал выказывать к нему Смердяков, и чем дальше,
тем больше.
В юности моей, давно уже, чуть не сорок лет
тому, ходили мы с отцом Анфимом по всей Руси, собирая на монастырь подаяние, и заночевали раз на
большой реке судоходной, на берегу, с рыбаками, а вместе с нами присел один благообразный юноша, крестьянин, лет уже восемнадцати на вид, поспешал он к своему месту назавтра купеческую барку бечевою тянуть.
Сам я хуже вас в десять крат, а пожалуй, еще и
того больше.
Передайте это
той особе, которую чтите
больше всех на свете».
Пустился он тогда в
большую служебную деятельность, сам напросился на хлопотливое и трудное поручение, занимавшее его года два, и, будучи характера сильного, почти забывал происшедшее; когда же вспоминал,
то старался не думать о нем вовсе.
И чем дальше,
тем больше.
И достигли
того, что вещей накопили
больше, а радости стало меньше.
И
больше я уж с
тех пор никогда не видал его.
«Егда кто от монахов ко Господу отыдет (сказано в
большом требнике),
то учиненный монах (
то есть для сего назначенный) отирает тело его теплою водой, творя прежде губою (
то есть греческою губкой) крест на челе скончавшегося, на персех, на руках и на ногах и на коленах, вящше же ничто же».
Гроб же вознамерились оставить в келье (в первой
большой комнате, в
той самой, в которой покойный старец принимал братию и мирских) на весь день.
Тем не менее ему особенно неприятны были иные встречи, возбуждавшие в нем, по некоему предчувствию,
большие сомнения.
Конечно, были некие и у нас из древле преставившихся, воспоминание о коих сохранилось еще живо в монастыре, и останки коих, по преданию, не обнаружили тления, что умилительно и таинственно повлияло на братию и сохранилось в памяти ее как нечто благолепное и чудесное и как обетование в будущем еще
большей славы от их гробниц, если только волею Божией придет
тому время.
Этот старик,
большой делец (теперь давно покойник), был тоже характера замечательного, главное скуп и тверд, как кремень, и хоть Грушенька поразила его, так что он и жить без нее не мог (в последние два года, например, это так и было), но капиталу
большого, значительного, он все-таки ей не отделил, и даже если б она пригрозила ему совсем его бросить,
то и тогда бы остался неумолим.
— Стой, Ракитка! — вскочила вдруг Грушенька, — молчите вы оба. Теперь я все скажу: ты, Алеша, молчи, потому что от твоих таких слов меня стыд берет, потому что я злая, а не добрая, — вот я какая. А ты, Ракитка, молчи потому, что ты лжешь. Была такая подлая мысль, что хотела его проглотить, а теперь ты лжешь, теперь вовсе не
то… и чтоб я тебя
больше совсем не слыхала, Ракитка! — Все это Грушенька проговорила с необыкновенным волнением.
Ревнивец чрезвычайно скоро (разумеется, после страшной сцены вначале) может и способен простить, например, уже доказанную почти измену, уже виденные им самим объятия и поцелуи, если бы, например, он в
то же время мог как-нибудь увериться, что это было «в последний раз» и что соперник его с этого часа уже исчезнет, уедет на край земли, или что сам он увезет ее куда-нибудь в такое место, куда уж
больше не придет этот страшный соперник.
У него была пара хороших дуэльных пистолетов с патронами, и если до сих пор он ее не заложил,
то потому, что любил эту вещь
больше всего, что имел.
— Ох нет, вы меня не так поняли, Дмитрий Федорович. Если так,
то вы не поняли меня. Я говорила про прииски… Правда, я вам обещала
больше, бесконечно
больше, чем три тысячи, я теперь все припоминаю, но я имела в виду одни прииски.
Начали мыться. Петр Ильич держал кувшин и подливал воду. Митя торопился и плохо было намылил руки. (Руки у него дрожали, как припомнил потом Петр Ильич.) Петр Ильич тотчас же велел намылить
больше и тереть
больше. Он как будто брал какой-то верх над Митей в эту минуту, чем дальше,
тем больше. Заметим кстати: молодой человек был характера неробкого.