Неточные совпадения
Если
кто из этих тяжущихся и пререкающихся мог смотреть серьезно на этот съезд, то, без сомнения, один только брат Дмитрий; остальные же все придут из целей легкомысленных и для старца, может быть, оскорбительных —
вот что понимал Алеша.
— Совсем неизвестно, с чего вы в таком великом волнении, — насмешливо заметил Федор Павлович, — али грешков боитесь? Ведь он, говорят, по глазам узнает,
кто с чем приходит. Да и как высоко цените вы их мнение, вы, такой парижанин и передовой господин, удивили вы меня даже,
вот что!
— Сам не знаю про какого. Не знаю и не ведаю. Введен в обман, говорили. Слышал, и знаете
кто рассказал? А
вот Петр Александрович Миусов,
вот что за Дидерота сейчас рассердился,
вот он-то и рассказал.
Вот если бы суд принадлежал обществу как церкви, тогда бы оно знало,
кого воротить из отлучения и опять приобщить к себе.
Вот в эти-то мгновения он и любил, чтобы подле, поблизости, пожалуй хоть и не в той комнате, а во флигеле, был такой человек, преданный, твердый, совсем не такой, как он, не развратный, который хотя бы все это совершающееся беспутство и видел и знал все тайны, но все же из преданности допускал бы это все, не противился, главное — не укорял и ничем бы не грозил, ни в сем веке, ни в будущем; а в случае нужды так бы и защитил его, — от
кого?
Одному барчонку пришел вдруг в голову совершенно эксцентрический вопрос на невозможную тему: «Можно ли, дескать, хотя
кому бы то ни было, счесть такого зверя за женщину,
вот хоть бы теперь, и проч.».
Испугалась ужасно: «Не пугайте, пожалуйста, от
кого вы слышали?» — «Не беспокойтесь, говорю, никому не скажу, а вы знаете, что я на сей счет могила, а
вот что хотел я вам только на сей счет тоже в виде, так сказать, „всякого случая“ присовокупить: когда потребуют у папаши четыре-то тысячки пятьсот, а у него не окажется, так чем под суд-то, а потом в солдаты на старости лет угодить, пришлите мне тогда лучше вашу институтку секретно, мне как раз деньги выслали, я ей четыре-то тысячки, пожалуй, и отвалю и в святости секрет сохраню».
Ты разве человек, — обращался он вдруг прямо к Смердякову, — ты не человек, ты из банной мокроты завелся,
вот ты
кто…» Смердяков, как оказалось впоследствии, никогда не мог простить ему этих слов.
— Подлец он,
вот он
кто! — вырвалось вдруг у Григория. Гневно посмотрел он Смердякову прямо в глаза.
— Нет, нет, нет, я тебе верю, а
вот что: сходи ты к Грушеньке сам аль повидай ее как; расспроси ты ее скорей, как можно скорей, угадай ты сам своим глазом: к
кому она хочет, ко мне аль к нему? Ась? Что? Можешь аль не можешь?
И
вот слышу, ты идешь, — Господи, точно слетело что на меня вдруг: да ведь есть же, стало быть, человек, которого и я люблю, ведь
вот он,
вот тот человечек, братишка мой милый,
кого я всех больше на свете люблю и
кого я единственно люблю!
— Вы… вы… вы маленький юродивый,
вот вы
кто! — с побледневшим уже лицом и скривившимися от злобы губами отрезала вдруг Катерина Ивановна. Иван Федорович вдруг засмеялся и встал с места. Шляпа была в руках его.
Вот и думаю, если уж и купец меня сгонит, то что тогда, у
кого заработаю?
— Да, Lise,
вот давеча ваш вопрос: нет ли в нас презрения к тому несчастному, что мы так душу его анатомируем, — этот вопрос мученический… видите, я никак не умею это выразить, но у
кого такие вопросы являются, тот сам способен страдать. Сидя в креслах, вы уж и теперь должны были много передумать…
Тут именно незащищенность-то этих созданий и соблазняет мучителей, ангельская доверчивость дитяти, которому некуда деться и не к
кому идти, —
вот это-то и распаляет гадкую кровь истязателя.
И
вот вместо твердых основ для успокоения совести человеческой раз навсегда — ты взял все, что есть необычайного, гадательного и неопределенного, взял все, что было не по силам людей, а потому поступил как бы и не любя их вовсе, — и это
кто же: тот, который пришел отдать за них жизнь свою!
Озрись и суди,
вот прошло пятнадцать веков, поди посмотри на них:
кого ты вознес до себя?
— К
кому примкнул, к каким умным людям? — почти в азарте воскликнул Алеша. — Никакого у них нет такого ума и никаких таких тайн и секретов… Одно только разве безбожие,
вот и весь их секрет. Инквизитор твой не верует в Бога,
вот и весь его секрет!
Кто мог так рассудить? —
вот вопросы, которые тотчас же измучили неопытное и девственное сердце его.
«Но что это, что это? Почему раздвигается комната… Ах да… ведь это брак, свадьба… да, конечно.
Вот и гости,
вот и молодые сидят, и веселая толпа и… где же премудрый архитриклин? Но
кто это?
Кто? Опять раздвинулась комната…
Кто встает там из-за большого стола? Как… И он здесь? Да ведь он во гробе… Но он и здесь… встал, увидал меня, идет сюда… Господи!..
Вот почему ему и могло казаться временами, что вся мука Грушеньки и вся ее нерешимость происходит тоже лишь оттого, что она не знает,
кого из них выбрать и
кто из них будет ей выгоднее.
«“И только шепчет тишина”, — мелькнул почему-то этот стишок в голове его, —
вот только не услышал бы
кто, как я перескочил; кажется, нет».
— Давеча Федосья Марковна легла вам в ноги, молила, барыню чтобы вам не сгубить и еще
кого… так
вот, сударь, что везу-то я вас туда… Простите, сударь, меня, так, от совести, может, глупо что сказал.
— Так
вот, сударь, для
кого ад назначен, — стегнул Андрей левую, — а вы у нас, сударь, все одно как малый ребенок… так мы вас почитаем… И хоть гневливы вы, сударь, это есть, но за простодушие ваше простит Господь.
—
Вот ему
кого надо, — засмеялась Грушенька, — да посиди со мной минутку. Митя, сбегай за его Максимовым.
«Дура ты,
вот ведь
кого ты любишь», — так сразу и шепнуло сердце.
— А ты подлайдак! Мелкий ты подлечоночек;
вот ты
кто.
— Это положительно отказываюсь сказать, господа! Видите, не потому, чтоб не мог сказать, али не смел, али опасался, потому что все это плевое дело и совершенные пустяки, а потому не скажу, что тут принцип: это моя частная жизнь, и я не позволю вторгаться в мою частную жизнь.
Вот мой принцип. Ваш вопрос до дела не относится, а все, что до дела не относится, есть моя частная жизнь! Долг хотел отдать, долг чести хотел отдать, а
кому — не скажу.
— А вы и не знали! — подмигнул ему Митя, насмешливо и злобно улыбнувшись. — А что, коль не скажу? От
кого тогда узнать? Знали ведь о знаках-то покойник, я да Смердяков,
вот и все, да еще небо знало, да оно ведь вам не скажет. А фактик-то любопытный, черт знает что на нем можно соорудить, ха-ха! Утешьтесь, господа, открою, глупости у вас на уме. Не знаете вы, с
кем имеете дело! Вы имеете дело с таким подсудимым, который сам на себя показывает, во вред себе показывает! Да-с, ибо я рыцарь чести, а вы — нет!
Кто он — я теряюсь и мучаюсь, но это не Дмитрий Карамазов, знайте это, — и
вот все, что я могу вам сказать, и довольно, не приставайте…
— И
кто еще самый милый молодой человек, так
вот этот добрый мальчик! — проговорила благодарная дама, указывая на Красоткина.
— Да, несмотря на то, что все такие. Один вы и будьте не такой. Вы и в самом деле не такой, как все: вы
вот теперь не постыдились же признаться в дурном и даже в смешном. А нынче
кто в этом сознается? Никто, да и потребность даже перестали находить в самоосуждении. Будьте же не такой, как все; хотя бы только вы один оставались не такой, а все-таки будьте не такой.
— Эх, всякий нужен, Максимушка, и по чему узнать,
кто кого нужней. Хоть бы и не было этого поляка вовсе, Алеша, тоже ведь разболеться сегодня вздумал. Была и у него. Так
вот нарочно же и ему пошлю пирогов, я не посылала, а Митя обвинил, что посылаю, так
вот нарочно же теперь пошлю, нарочно! Ах,
вот и Феня с письмом! Ну, так и есть, опять от поляков, опять денег просят!
Но
вот умер Смердяков, повесился — ну и
кто ж тебе там на суде теперь-то одному поверит?
«Видели ли вы его сами — вы, столь многолетне приближенный к вашему барину человек?» Григорий ответил, что не видел, да и не слыхал о таких деньгах вовсе ни от
кого, «до самых тех пор, как
вот зачали теперь все говорить».
И
вот в этот месяц безнадежной любви, нравственных падений, измены своей невесте, присвоения чужих денег, вверенных его чести, — подсудимый, кроме того, доходит почти до исступления, до бешенства, от беспрерывной ревности, и к
кому же, к своему отцу!
А
вот труп-то отца, укажут нам тотчас же снова: он выбежал, он не убил, ну так
кто же убил старика?
Остаются, стало быть, подсудимый и Смердяков, и
вот обвинитель с пафосом восклицает, что подсудимый потому указывает на Смердякова, что не на
кого больше ему указать, что будь тут кто-нибудь шестой, даже призрак какого-либо шестого, то подсудимый сам бы тотчас бросил обвинять Смердякова, устыдившись сего, а показал бы на этого шестого.
И
вот постепенно, в расстроенном и больном мозгу его созидается мысль — страшная, но соблазнительная и неотразимо логическая: убить, взять три тысячи денег и свалить все потом на барчонка: на
кого же и подумают теперь, как не на барчонка,
кого же могут обвинить, как не барчонка, все улики, он тут был?
Он безудержен, он дик и буен,
вот мы теперь его судим за это, а
кто виноват в судьбе его,
кто виноват, что при хороших наклонностях, при благородном чувствительном сердце он получил такое нелепое воспитание?
Вот только неизвестно,
кто будет партионным начальником, да и нельзя это так заранее узнать.