Неточные совпадения
— Не беспокойтесь, прошу вас, — привстал вдруг с своего места на свои хилые
ноги старец и, взяв за обе руки Петра Александровича, усадил его опять
в кресла. — Будьте спокойны, прошу вас. Я особенно прошу вас быть моим гостем, — и с поклоном, повернувшись, сел опять на свой диванчик.
— Чистейшее ультрамонтанство! — вскричал Миусов,
в нетерпении переложив
ногу на
ногу.
— Дмитрий Федорович! — завопил вдруг каким-то не своим голосом Федор Павлович, — если бы только вы не мой сын, то я
в ту же минуту вызвал бы вас на дуэль… на пистолетах, на расстоянии трех шагов… через платок! через платок! — кончил он, топая обеими
ногами.
— Это что же он
в ноги-то, это эмблема какая-нибудь? — попробовал было разговор начать вдруг почему-то присмиревший Федор Павлович, ни к кому, впрочем, не осмеливаясь обратиться лично. Они все выходили
в эту минуту из ограды скита.
Он так спешил, что
в нетерпении занес уже
ногу на ступеньку, на которой еще стояла левая
нога Ивана Федоровича, и, схватившись за кузов, стал было подпрыгивать
в коляску.
И хозяева Ильи, и сам Илья, и даже многие из городских сострадательных людей, из купцов и купчих преимущественно, пробовали не раз одевать Лизавету приличнее, чем
в одной рубашке, а к зиме всегда надевали на нее тулуп, а
ноги обували
в сапоги; но она обыкновенно, давая все надеть на себя беспрекословно, уходила и где-нибудь, преимущественно на соборной церковной паперти, непременно снимала с себя все, ей пожертвованное, — платок ли, юбку ли, тулуп, сапоги, — все оставляла на месте и уходила босая и
в одной рубашке по-прежнему.
Он расписался, я эту подпись
в книге потом видел, — встал, сказал, что одеваться
в мундир идет, прибежал
в свою спальню, взял двухствольное охотничье свое ружье, зарядил, вкатил солдатскую пулю, снял с правой
ноги сапог, ружье упер
в грудь, а
ногой стал курок искать.
Обут же был
в старые почти развалившиеся башмаки на босу
ногу.
Алеша безо всякой предумышленной хитрости начал прямо с этого делового замечания, а между тем взрослому и нельзя начинать иначе, если надо войти прямо
в доверенность ребенка и особенно целой группы детей. Надо именно начинать серьезно и деловито и так, чтобы было совсем на равной
ноге; Алеша понимал это инстинктом.
Три дамы сидят-с, одна без
ног слабоумная, другая без
ног горбатая, а третья с
ногами, да слишком уж умная, курсистка-с,
в Петербург снова рвется, там на берегах Невы права женщины русской отыскивать.
— Его, главное, надо теперь убедить
в том, что он со всеми нами на равной
ноге, несмотря на то, что он у нас деньги берет, — продолжал
в своем упоении Алеша, — и не только на равной, но даже на высшей
ноге…
Они били, секли, пинали ее
ногами, не зная сами за что, обратили все тело ее
в синяки; наконец дошли и до высшей утонченности:
в холод,
в мороз запирали ее на всю ночь
в отхожее место, и за то, что она не просилась ночью (как будто пятилетний ребенок, спящий своим ангельским крепким сном, еще может
в эти лета научиться проситься), — за это обмазывали ей все лицо ее калом и заставляли ее есть этот кал, и это мать, мать заставляла!
И вот дворовый мальчик, маленький мальчик, всего восьми лет, пустил как-то, играя, камнем и зашиб
ногу любимой генеральской гончей. «Почему собака моя любимая охромела?» Докладывают ему, что вот, дескать, этот самый мальчик камнем
в нее пустил и
ногу ей зашиб.
Свобода, свободный ум и наука заведут их
в такие дебри и поставят пред такими чудами и неразрешимыми тайнами, что одни из них, непокорные и свирепые, истребят себя самих, другие, непокорные, но малосильные, истребят друг друга, а третьи, оставшиеся, слабосильные и несчастные, приползут к
ногам нашим и возопиют к нам: «Да, вы были правы, вы одни владели тайной его, и мы возвращаемся к вам, спасите нас от себя самих».
Смердяков, смотревший
в землю и игравший опять носочком правой
ноги, поставил правую
ногу на место, вместо нее выставил вперед левую, поднял голову и, усмехнувшись, произнес...
«Егда кто от монахов ко Господу отыдет (сказано
в большом требнике), то учиненный монах (то есть для сего назначенный) отирает тело его теплою водой, творя прежде губою (то есть греческою губкой) крест на челе скончавшегося, на персех, на руках и на
ногах и на коленах, вящше же ничто же».
— Сатана, изыди, сатана, изыди! — повторял он с каждым крестом. — Извергая извергну! — возопил он опять. Был он
в своей грубой рясе, подпоясанной вервием. Из-под посконной рубахи выглядывала обнаженная грудь его, обросшая седыми волосами.
Ноги же совсем были босы. Как только стал он махать руками, стали сотрясаться и звенеть жестокие вериги, которые носил он под рясой. Отец Паисий прервал чтение, выступил вперед и стал пред ним
в ожидании.
Больной Самсонов,
в последний год лишившийся употребления своих распухших
ног, вдовец, тиран своих взрослых сыновей, большой стотысячник, человек скаредный и неумолимый, подпал, однако же, под сильное влияние своей протеже, которую сначала было держал
в ежовых рукавицах и
в черном теле, «на постном масле», как говорили тогда зубоскалы.
Именно она кого-то ждала, лежала как бы
в тоске и
в нетерпении, с несколько побледневшим лицом, с горячими губами и глазами, кончиком правой
ноги нетерпеливо постукивая по ручке дивана.
Восторженный ли вид капитана, глупое ли убеждение этого «мота и расточителя», что он, Самсонов, может поддаться на такую дичь, как его «план», ревнивое ли чувство насчет Грушеньки, во имя которой «этот сорванец» пришел к нему с какою-то дичью за деньгами, — не знаю, что именно побудило тогда старика, но
в ту минуту, когда Митя стоял пред ним, чувствуя, что слабеют его
ноги, и бессмысленно восклицал, что он пропал, —
в ту минуту старик посмотрел на него с бесконечною злобой и придумал над ним посмеяться.
«Он пьян, — решил Митя, — но что же мне делать, Господи, что же мне делать!» И вдруг
в страшном нетерпении принялся дергать спящего за руки, за
ноги, раскачивать его за голову, приподымать и садить на лавку и все-таки после весьма долгих усилий добился лишь того, что тот начал нелепо мычать и крепко, хотя и неясно выговаривая, ругаться.
Конечно, он хотел только глянуть с крылечка, потому что ходить был не
в силах, боль
в пояснице и
в правой
ноге была нестерпимая.
Вне себя завопил Григорий, кинулся и вцепился обеими руками
в его
ногу.
Да я своих дочерей тебе даром подыму, не то что за такую сумму, полегли только спать теперь, так я их
ногой в спину напинаю да для тебя петь заставлю.
«Коли встанет на
ноги, будет вершков одиннадцати», — мелькнуло
в голове Мити.
— Пан — лайдак! — проворчал вдруг высокий пан на стуле и переложил
ногу на
ногу. Мите только бросился
в глаза огромный смазной сапог его с толстою и грязною подошвой. Да и вообще оба пана были одеты довольно засаленно.
— Нет, и я, и я пойду смотреть, — воскликнул Калганов, самым наивным образом отвергая предложение Грушеньки посидеть с ним. И все направились смотреть. Максимов действительно свой танец протанцевал, но, кроме Мити, почти ни
в ком не произвел особенного восхищения. Весь танец состоял
в каких-то подпрыгиваниях с вывертыванием
в стороны
ног, подошвами кверху, и с каждым прыжком Максимов ударял ладонью по подошве. Калганову совсем не понравилось, а Митя даже облобызал танцора.
Тем не менее чувство, увлекавшее его, было столь сильно, что он, злобно топнув
ногой в землю и опять себя выбранив, немедленно бросился
в новый путь, но уже не к Федору Павловичу, а к госпоже Хохлаковой.
— Как вы смели, милостивый государь, как решились обеспокоить незнакомую вам даму
в ее доме и
в такой час… и явиться к ней говорить о человеке, который здесь же,
в этой самой гостиной, всего три часа тому, приходил убить меня, стучал
ногами и вышел как никто не выходит из порядочного дома.
— Не давала, не давала! Я ему отказала, потому что он не умел оценить. Он вышел
в бешенстве и затопал
ногами. Он на меня бросился, а я отскочила… И я вам скажу еще, как человеку, от которого теперь уж ничего скрывать не намерена, что он даже
в меня плюнул, можете это себе представить? Но что же мы стоим? Ах, сядьте… Извините, я… Или лучше бегите, бегите, вам надо бежать и спасти несчастного старика от ужасной смерти!
— Позвольте!
В эту минуту никак нельзя! — даже чуть не взвизгнул Николай Парфенович и тоже вскочил на
ноги. Митю обхватили люди с бляхами на груди, впрочем он и сам сел на стул…
Это не трус, это совокупление всех трусостей
в мире вместе взятых, ходящее на двух
ногах.
Едва только Митя описал, как он, сидя верхом на заборе, ударил по голове пестиком вцепившегося
в его левую
ногу Григория и затем тотчас же соскочил к поверженному, как прокурор остановил его и попросил описать подробнее, как он сидел на заборе.
— Пузыри, я
в затруднении, — начал важно Красоткин, — и вы должны мне помочь: Агафья, конечно,
ногу сломала, потому что до сих пор не является, это решено и подписано, мне же необходимо со двора. Отпустите вы меня али нет?
— Ах, плох, плох! Я думаю, у него чахотка. Он весь
в памяти, только так дышит-дышит, нехорошо он дышит. Намедни попросил, чтоб его поводили, обули его
в сапожки, пошел было, да и валится. «Ах, говорит, я говорил тебе, папа, что у меня дурные сапожки, прежние,
в них и прежде было неловко ходить». Это он думал, что он от сапожек с
ног валится, а он просто от слабости. Недели не проживет. Герценштубе ездит. Теперь они опять богаты, у них много денег.
У нас
в гимназии смеются, когда старший сходится на такую
ногу с маленьким, но это предрассудок.
Но он вдруг встретил мой взгляд: что ему показалось — не знаю, но он выхватил перочинный ножик, бросился на меня и ткнул мне его
в бедро, вот тут, у правой
ноги.
Коля был чрезвычайно доволен Алешей. Его поразило то, что с ним он
в высшей степени на ровной
ноге и что тот говорит с ним как с «самым большим».
Госпожа Хохлакова уже три недели как прихварывала: у ней отчего-то вспухла
нога, и она хоть не лежала
в постели, но все равно, днем,
в привлекательном, но пристойном дезабилье полулежала у себя
в будуаре на кушетке.
Вот вдруг я сижу одна, то есть нет, я тогда уж лежала, вдруг я лежу одна, Михаил Иванович и приходит и, представьте, приносит свои стишки, самые коротенькие, на мою больную
ногу, то есть описал
в стихах мою больную
ногу.
— Подождите-с, — проговорил он наконец слабым голосом и вдруг, вытащив из-под стола свою левую
ногу, начал завертывать на ней наверх панталоны.
Нога оказалась
в длинном белом чулке и обута
в туфлю. Не торопясь, Смердяков снял подвязку и запустил
в чулок глубоко свои пальцы. Иван Федорович глядел на него и вдруг затрясся
в конвульсивном испуге.
Ну, думаю: уж коль меня так боится — плохо! и тут у меня даже
ноги ослабели от страху у самого, что не пустит он меня
в комнаты-то, или крикнет, али Марфа Игнатьевна прибежит, али что ни есть выйдет, я уж не помню тогда, сам, должно быть, бледен пред ним стоял.
Приходит день замышленного Смердяковым убийства, и вот он летит с
ног, притворившись,
в припадке падучей болезни, для чего?
Подсудимый, ночью,
в саду, убегая, перелезает через забор и повергает медным пестом вцепившегося
в его
ногу лакея.
Он мог очнуться и встать от глубокого сна (ибо он был только во сне: после припадков падучей болезни всегда нападает глубокий сон) именно
в то мгновение, когда старик Григорий, схватив за
ногу на заборе убегающего подсудимого, завопил на всю окрестность: «Отцеубивец!» Крик-то этот необычайный,
в тиши и во мраке, и мог разбудить Смердякова, сон которого к тому времени мог быть и не очень крепок: он, естественно, мог уже час тому как начать просыпаться.
Я хотела было упасть к
ногам его
в благоговении, но как подумала вдруг, что он сочтет это только лишь за радость мою, что спасают Митю (а он бы непременно это подумал!), то до того была раздражена лишь одною только возможностью такой несправедливой мысли с его стороны, что опять раздражилась и вместо того, чтоб целовать его
ноги, сделала опять ему сцену!
— Я для чего пришла? — исступленно и торопливо начала она опять, —
ноги твои обнять, руки сжать, вот так до боли, помнишь, как
в Москве тебе сжимала, опять сказать тебе, что ты Бог мой, радость моя, сказать тебе, что безумно люблю тебя, — как бы простонала она
в муке и вдруг жадно приникла устами к руке его. Слезы хлынули из ее глаз.