Неточные совпадения
Восторженные отзывы Дмитрия о брате Иване были тем характернее в глазах Алеши, что брат Дмитрий был человек в сравнении с Иваном почти вовсе необразованный, и оба, поставленные вместе один с
другим, составляли, казалось, такую яркую противоположность как личности и характеры, что, может быть, нельзя бы было и придумать
двух человек несходнее между собой.
В келье еще раньше их дожидались выхода старца
два скитские иеромонаха, один — отец библиотекарь, а
другой — отец Паисий, человек больной, хотя и не старый, но очень, как говорили про него, ученый.
Он
два года назад, прощаясь, говорил, что никогда не забудет, что мы вечные
друзья, вечные, вечные!
Слушай: если
два существа вдруг отрываются от всего земного и летят в необычайное, или по крайней мере один из них, и пред тем, улетая или погибая, приходит к
другому и говорит: сделай мне то и то, такое, о чем никогда никого не просят, но о чем можно просить лишь на смертном одре, — то неужели же тот не исполнит… если
друг, если брат?
— А хотя бы даже и смерти? К чему же лгать пред собою, когда все люди так живут, а пожалуй, так и не могут иначе жить. Ты это насчет давешних моих слов о том, что «
два гада поедят
друг друга»? Позволь и тебя спросить в таком случае: считаешь ты и меня, как Дмитрия, способным пролить кровь Езопа, ну, убить его, а?
Алеша разглядел на диване, на котором, очевидно, сейчас сидели, брошенную шелковую мантилью, а на столе пред диваном
две недопитые чашки шоколату, бисквиты, хрустальную тарелку с синим изюмом и
другую с конфетами.
Подходя, он вглядывался в их румяные, оживленные личики и вдруг увидал, что у всех мальчиков было в руках по камню, у
других так по
два.
Другой знак сообщили мне на тот случай, если что экстренное произойдет: сначала
два раза скоро: тук-тук, а потом, обождав еще один раз, гораздо крепче.
А тут вдруг случись командировка в
другой уезд на
два месяца.
И если бы не обетование Христово, то так и истребили бы
друг друга даже до последних
двух человек на земле.
Да и сии
два последние не сумели бы в гордости своей удержать
друг друга, так что последний истребил бы предпоследнего, а потом и себя самого.
Две младшие дочери, в храмовой праздник али отправляясь куда в гости, надевали голубые или зеленые платья, сшитые по-модному, с обтяжкою сзади и с аршинным хвостом, но на
другой же день утром, как и во всякий день, подымались чем свет и с березовыми вениками в руках выметали горницы, выносили помои и убирали сор после постояльцев.
А надо лишь то, что она призвала меня месяц назад, выдала мне три тысячи, чтоб отослать своей сестре и еще одной родственнице в Москву (и как будто сама не могла послать!), а я… это было именно в тот роковой час моей жизни, когда я… ну, одним словом, когда я только что полюбил
другую, ее, теперешнюю, вон она у вас теперь там внизу сидит, Грушеньку… я схватил ее тогда сюда в Мокрое и прокутил здесь в
два дня половину этих проклятых трех тысяч, то есть полторы тысячи, а
другую половину удержал на себе.
Тот не видал своего прежнего маленького
друга уже месяца
два и вдруг остановился пред ним совсем пораженный: он и вообразить не мог, что увидит такое похудевшее и пожелтевшее личико, такие горящие в лихорадочном жару и как будто ужасно увеличившиеся глаза, такие худенькие ручки.
За этим первым письмом последовало на
другой день второе, в котором пан Муссялович просил ссудить его
двумя тысячами рублей на самый короткий срок.
— Ну… ну, вот я какая! Проболталась! — воскликнула Грушенька в смущении, вся вдруг зарумянившись. — Стой, Алеша, молчи, так и быть, коль уж проболталась, всю правду скажу: он у него
два раза был, первый раз только что он тогда приехал — тогда же ведь он сейчас из Москвы и прискакал, я еще и слечь не успела, а
другой раз приходил неделю назад. Мите-то он не велел об том тебе сказывать, отнюдь не велел, да и никому не велел сказывать, потаенно приходил.
Про то же, что повсеместно по всей России уже прошла слава об ужасном процессе, Алеша знал давно, и, Боже, какие дикие известия и корреспонденции успел он прочесть за эти
два месяца среди
других, верных, известий о своем брате, о Карамазовых вообще и даже о себе самом.
Вот что: Иван Федорович был у меня всего
два раза по возвращении своем из Москвы, первый раз пришел как знакомый сделать визит, а в
другой раз, это уже недавно, Катя у меня сидела, он и зашел, узнав, что она у меня.
Вдруг он бросил звонок, плюнул, повернул назад и быстро пошел опять совсем на
другой, противоположный конец города, версты за
две от своей квартиры, в один крошечный, скосившийся бревенчатый домик, в котором квартировала Марья Кондратьевна, бывшая соседка Федора Павловича, приходившая к Федору Павловичу на кухню за супом и которой Смердяков пел тогда свои песни и играл на гитаре.
Это были какие-то
два влюбленные
друг в
друга врага.
— Никак нет-с. На
другой же день, наутро, до больницы еще, ударила настоящая, и столь сильная, что уже много лет таковой не бывало.
Два дня был в совершенном беспамятстве.
Нет, пока не открыт секрет, для меня существуют
две правды: одна тамошняя, ихняя, мне пока совсем неизвестная, а
другая моя.
Два же купца имели хоть и степенный вид, но были как-то странно молчаливы и неподвижны; один из них брил бороду и был одет по-немецки;
другой, с седенькою бородкой, имел на шее, на красной ленте, какую-то медаль.
— Понимаю, слишком понимаю! — воскликнул Фетюкович, как бы сам сконфуженный и как бы стремительно спеша извиниться, — вы, как и всякий
другой, могли быть в свою очередь заинтересованы знакомством молодой и красивой женщины, охотно принимавшей к себе цвет здешней молодежи, но… я хотел лишь осведомиться: нам известно, что Светлова месяца
два назад чрезвычайно желала познакомиться с младшим Карамазовым, Алексеем Федоровичем, и только за то, чтобы вы привели его к ней, и именно в его тогдашнем монастырском костюме, она пообещала вам выдать двадцать пять рублей, только что вы его к ней приведете.
— О, д-да, и я то же говорю, — упрямо подхватил он, — один ум хорошо, а
два гораздо лучше. Но к нему
другой с умом не пришел, а он и свой пустил… Как это, куда он его пустил? Это слово — куда он пустил свой ум, я забыл, — продолжал он, вертя рукой пред своими глазами, — ах да, шпацирен.
Ну так на одно, видите ли, не хватило предосторожности, потерялся человек, испугался и убежал, оставив на полу улику, а как вот минуты
две спустя ударил и убил
другого человека, то тут сейчас же является самое бессердечное и расчетливое чувство предосторожности к нашим услугам.
И наконец, я соскакиваю, чтобы проверить, жив или нет на меня свидетель, и тут же на дорожке оставляю
другого свидетеля, именно этот самый пестик, который я захватил у
двух женщин и которые обе всегда могут признать потом этот пестик за свой и засвидетельствовать, что это я у них его захватил.
Видите, господа присяжные, так как психология о
двух концах, то уж позвольте мне и тут
другой конец приложить, и посмотрим, то ли выйдет.
Карамазов именно такая натура о
двух сторонах, о
двух безднах, что при самой безудержной потребности кутежа может остановиться, если что-нибудь его поразит с
другой стороны.
Одна из
двух родственниц ее, которые с ней проживали, уехала тотчас же после сцены в суде в Москву,
другая осталась.
Несколько раз оба порывались что-то сказать, но останавливались и опять молча, пристально, как бы приковавшись, с странною улыбкой смотрели
друг на
друга; так прошло минуты
две.
Я теперь пока несколько времени с
двумя братьями, из которых один пойдет в ссылку, а
другой лежит при смерти.
Неточные совпадения
Осип. Да так. Бог с ними со всеми! Погуляли здесь
два денька — ну и довольно. Что с ними долго связываться? Плюньте на них! не ровен час, какой-нибудь
другой наедет… ей-богу, Иван Александрович! А лошади тут славные — так бы закатили!..
Городничий (тихо, Добчинскому).Слушайте: вы побегите, да бегом, во все лопатки, и снесите
две записки: одну в богоугодное заведение Землянике, а
другую жене. (Хлестакову.)Осмелюсь ли я попросить позволения написать в вашем присутствии одну строчку к жене, чтоб она приготовилась к принятию почтенного гостя?
«Грехи, грехи, — послышалось // Со всех сторон. — Жаль Якова, // Да жутко и за барина, — // Какую принял казнь!» // — Жалей!.. — Еще прослушали // Два-три рассказа страшные // И горячо заспорили // О том, кто всех грешней? // Один сказал: кабатчики, //
Другой сказал: помещики, // А третий — мужики. // То был Игнатий Прохоров, // Извозом занимавшийся, // Степенный и зажиточный
Две церкви в нем старинные, // Одна старообрядская, //
Другая православная, // Дом с надписью: училище, // Пустой, забитый наглухо, // Изба в одно окошечко, // С изображеньем фельдшера, // Пускающего кровь.
Садятся
два крестьянина, // Ногами упираются, // И жилятся, и тужатся, // Кряхтят — на скалке тянутся, // Суставчики трещат! // На скалке не понравилось: // «Давай теперь попробуем // Тянуться бородой!» // Когда порядком бороды //
Друг дружке поубавили, // Вцепились за скулы! // Пыхтят, краснеют, корчатся, // Мычат, визжат, а тянутся! // «Да будет вам, проклятые! // Не разольешь водой!»