Неточные совпадения
Григорий снес эту пощечину как преданный раб, не сгрубил ни
слова, и когда провожал старую барыню
до кареты, то, поклонившись ей в пояс, внушительно произнес, что ей «за сирот Бог заплатит».
Про старца Зосиму говорили многие, что он, допуская к себе столь многие годы всех приходивших к нему исповедовать сердце свое и жаждавших от него совета и врачебного
слова,
до того много принял в душу свою откровений, сокрушений, сознаний, что под конец приобрел прозорливость уже столь тонкую, что с первого взгляда на лицо незнакомого, приходившего к нему, мог угадывать: с чем тот пришел, чего тому нужно и даже какого рода мучение терзает его совесть, и удивлял, смущал и почти пугал иногда пришедшего таким знанием тайны его, прежде чем тот молвил
слово.
И ведь знает человек, что никто не обидел его, а что он сам себе обиду навыдумал и налгал для красы, сам преувеличил, чтобы картину создать, к
слову привязался и из горошинки сделал гору, — знает сам это, а все-таки самый первый обижается, обижается
до приятности,
до ощущения большого удовольствия, а тем самым доходит и
до вражды истинной…
Послушайте, вы целитель, вы знаток души человеческой; я, конечно, не смею претендовать на то, чтобы вы мне совершенно верили, но уверяю вас самым великим
словом, что я не из легкомыслия теперь говорю, что мысль эта о будущей загробной жизни
до страдания волнует меня,
до ужаса и испуга…
— Ах, Миша, ведь это, пожалуй, как есть все и сбудется,
до последнего даже
слова! — вскричал вдруг Алеша, не удержавшись и весело усмехаясь.
Миусов умолк. Произнеся последние
слова своей тирады, он остался собою совершенно доволен,
до того, что и следов недавнего раздражения не осталось в душе его. Он вполне и искренно любил опять человечество. Игумен, с важностью выслушав его, слегка наклонил голову и произнес в ответ...
Ему вспомнились его же собственные
слова у старца: «Мне все так и кажется, когда я вхожу куда-нибудь, что я подлее всех и что меня все за шута принимают, — так вот давай же я и в самом деле сыграю шута, потому что вы все
до единого глупее и подлее меня».
Сокровеннейшее ощущение его в этот миг можно было бы выразить такими
словами: «Ведь уж теперь себя не реабилитируешь, так давай-ка я им еще наплюю
до бесстыдства: не стыжусь, дескать, вас, да и только!» Кучеру он велел подождать, а сам скорыми шагами воротился в монастырь и прямо к игумену.
Она вся вздрогнула, посмотрела пристально секунду, страшно побледнела, ну как скатерть, и вдруг, тоже ни
слова не говоря, не с порывом, а мягко так, глубоко, тихо, склонилась вся и прямо мне в ноги — лбом
до земли, не по-институтски, по-русски!
Ибо если бы даже кожу мою уже
до половины содрали со спины, то и тогда по
слову моему или крику не двинулась бы сия гора.
— Я не забыла этого, — приостановилась вдруг Катерина Ивановна, — и почему вы так враждебны ко мне в такую минуту, Катерина Осиповна? — с горьким, горячим упреком произнесла она. — Что я сказала, то я и подтверждаю. Мне необходимо мнение его, мало того: мне надо решение его! Что он скажет, так и будет — вот
до какой степени, напротив, я жажду ваших
слов, Алексей Федорович… Но что с вами?
А вот здесь я уже четвертый месяц живу, и
до сих пор мы с тобой не сказали
слова.
Об остальных слезах человеческих, которыми пропитана вся земля от коры
до центра, я уж ни
слова не говорю, я тему мою нарочно сузил.
Обещанию же этому, да и всякому
слову отходящего старца, отец Паисий веровал твердо,
до того, что если бы видел его и совсем уже без сознания и даже без дыхания, но имел бы его обещание, что еще раз восстанет и простится с ним, то не поверил бы, может быть, и самой смерти, все ожидая, что умирающий очнется и исполнит обетованное.
«То-то вот и есть, — отвечаю им, — это-то вот и удивительно, потому следовало бы мне повиниться, только что прибыли сюда, еще прежде ихнего выстрела, и не вводить их в великий и смертный грех, но
до того безобразно, говорю, мы сами себя в свете устроили, что поступить так было почти и невозможно, ибо только после того, как я выдержал их выстрел в двенадцати шагах,
слова мои могут что-нибудь теперь для них значить, а если бы
до выстрела, как прибыли сюда, то сказали бы просто: трус, пистолета испугался и нечего его слушать.
Радостно мне так стало, но пуще всех заметил я вдруг тогда одного господина, человека уже пожилого, тоже ко мне подходившего, которого я хотя прежде и знал по имени, но никогда с ним знаком не был и
до сего вечера даже и
слова с ним не сказал.
— Господа, — начал он громко, почти крича, но заикаясь на каждом
слове, — я… я ничего! Не бойтесь, — воскликнул он, — я ведь ничего, ничего, — повернулся он вдруг к Грушеньке, которая отклонилась на кресле в сторону Калганова и крепко уцепилась за его руку. — Я… Я тоже еду. Я
до утра. Господа, проезжему путешественнику… можно с вами
до утра? Только
до утра, в последний раз, в этой самой комнате?
— Ни одному
слову не верите, вот почему! Ведь понимаю же я, что
до главной точки дошел: старик теперь там лежит с проломленною головой, а я — трагически описав, как хотел убить и как уже пестик выхватил, я вдруг от окна убегаю… Поэма! В стихах! Можно поверить на
слово молодцу! Ха-ха! Насмешники вы, господа!
А потому и удивляет меня слишком, что вы придавали
до сих пор, то есть
до самой настоящей минуты, такую необычайную тайну этим отложенным, по вашим
словам, полутора тысячам, сопрягая с вашею тайной этою какой-то даже ужас…
Тиранил же ужасно, обучая ее всяким штукам и наукам, и довел бедную собаку
до того, что та выла без него, когда он отлучался в классы, а когда приходил, визжала от восторга, скакала как полоумная, служила, валилась на землю и притворялась мертвою и проч.,
словом, показывала все штуки, которым ее обучили, уже не по требованию, а единственно от пылкости своих восторженных чувств и благодарного сердца.
Он оглянулся во все стороны, быстро вплоть подошел к стоявшему пред ним Алеше и зашептал ему с таинственным видом, хотя по-настоящему их никто не мог слышать: старик сторож дремал в углу на лавке, а
до караульных солдат ни
слова не долетало.
— Спасибо тебе! — выговорил он протяжно, точно испуская вздох после обморока. — Теперь ты меня возродил… Веришь ли:
до сих пор боялся спросить тебя, это тебя-то, тебя! Ну иди, иди! Укрепил ты меня на завтра, благослови тебя Бог! Ну, ступай, люби Ивана! — вырвалось последним
словом у Мити.
Кстати, промолвим лишь два
слова раз навсегда о чувствах Ивана к брату Дмитрию Федоровичу: он его решительно не любил и много-много что чувствовал к нему иногда сострадание, но и то смешанное с большим презрением, доходившим
до гадливости.
— Нет, не то чтобы все
до слова-с.
— Я указал со
слов брата Дмитрия. Мне еще
до допроса рассказали о том, что произошло при аресте его и как он сам показал тогда на Смердякова. Я верю вполне, что брат невиновен. А если убил не он, то…
Но Катерина Ивановна сама, с самых первых
слов, твердо объявила на один из предложенных вопросов, что она была помолвленною невестой подсудимого «
до тех пор, пока он сам меня не оставил…» — тихо прибавила она.
Обвинитель «не хочет, не смеет» (его
слова) дотрогиваться
до этого романа.
В этом месте защитника прервал довольно сильный аплодисмент. В самом деле, последние
слова свои он произнес с такою искренне прозвучавшею нотой, что все почувствовали, что, может быть, действительно ему есть что сказать и что то, что он скажет сейчас, есть и самое важное. Но председатель, заслышав аплодисмент, громко пригрозил «очистить» залу суда, если еще раз повторится «подобный случай». Все затихло, и Фетюкович начал каким-то новым, проникновенным голосом, совсем не тем, которым говорил
до сих пор.