Вот это и начал эксплуатировать Федор Павлович, то есть отделываться малыми подачками, временными высылками, и в конце концов так случилось, что когда, уже года четыре спустя, Митя, потеряв терпение, явился в наш городок в
другой раз, чтобы совсем уж покончить дела с родителем, то вдруг оказалось, к его величайшему изумлению, что у него уже ровно нет ничего, что и сосчитать даже трудно, что он перебрал уже деньгами всю стоимость своего имущества у Федора Павловича, может быть еще даже сам должен ему; что по таким-то и таким-то сделкам, в которые сам тогда-то и тогда пожелал вступить, он и права не имеет требовать ничего более, и проч., и проч.
Неточные совпадения
Семейка эта, повторяю, сошлась тогда вся вместе в первый
раз в жизни, и некоторые члены ее в первый
раз в жизни увидали
друг друга.
А тут как нарочно случай появления на свет его шестипалого младенца и смерть его совпали как
раз с
другим весьма странным, неожиданным и оригинальным случаем, оставившим на душе его, как однажды он сам впоследствии выразился, «печать».
Раз случилось, что Федор Павлович, пьяненький, обронил на собственном дворе в грязи три радужные бумажки, которые только что получил, и хватился их на
другой только день: только что бросился искать по карманам, а радужные вдруг уже лежат у него все три на столе.
— Здесь все
друзья мои, все, кого я имею в мире, милые
друзья мои, — горячо начала она голосом, в котором дрожали искренние страдальческие слезы, и сердце Алеши опять
разом повернулось к ней.
Другом тоже я ее не был ни
разу, ни одного дня: гордая женщина в моей дружбе не нуждалась.
Это именно вот в таком виде он должен был все это унижение почувствовать, а тут как
раз я эту ошибку сделал, очень важную: я вдруг и скажи ему, что если денег у него недостанет на переезд в
другой город, то ему еще дадут, и даже я сам ему дам из моих денег сколько угодно.
— Длинный припадок такой-с, чрезвычайно длинный-с. Несколько часов-с али, пожалуй, день и
другой продолжается-с.
Раз со мной продолжалось это дня три, упал я с чердака тогда. Перестанет бить, а потом зачнет опять; и я все три дня не мог в разум войти. За Герценштубе, за здешним доктором, тогда Федор Павлович посылали-с, так тот льду к темени прикладывал да еще одно средство употребил… Помереть бы мог-с.
Другой знак сообщили мне на тот случай, если что экстренное произойдет: сначала два
раза скоро: тук-тук, а потом, обождав еще один
раз, гораздо крепче.
С
другой стороны, не
раз охватывала в эту ночь его душу какая-то необъяснимая и унизительная робость, от которой он — он это чувствовал — даже как бы терял вдруг физические силы.
Налгал третьего года, что жена у него умерла и что он уже женат на
другой, и ничего этого не было, представь себе: никогда жена его не умирала, живет и теперь и его бьет каждые три дня по
разу.
К вечеру вышла
другая забота: доложили Федору Павловичу, что Григорий, который с третьего дня расхворался, как
раз совсем почти слег, отнялась поясница.
«Вы спрашиваете, что я именно ощущал в ту минуту, когда у противника прощения просил, — отвечаю я ему, — но я вам лучше с самого начала расскажу, чего
другим еще не рассказывал», — и рассказал ему все, что произошло у меня с Афанасием и как поклонился ему до земли. «Из сего сами можете видеть, — заключил я ему, — что уже во время поединка мне легче было, ибо начал я еще дома, и
раз только на эту дорогу вступил, то все дальнейшее пошло не только не трудно, а даже радостно и весело».
Но непременно будет так, что придет срок и сему страшному уединению, и поймут все
разом, как неестественно отделились один от
другого.
Сам отвергнет… не послужит проклятому новшеству… не станет ихним дурачествам подражать, — тотчас же подхватили
другие голоса, и до чего бы это дошло, трудно и представить себе, но как
раз ударил в ту минуту колокол, призывая к службе.
Он глядел на это прошлое с бесконечным состраданием и решил со всем пламенем своей страсти, что
раз Грушенька выговорит ему, что его любит и за него идет, то тотчас же и начнется совсем новая Грушенька, а вместе с нею и совсем новый Дмитрий Федорович, безо всяких уже пороков, а лишь с одними добродетелями: оба они
друг другу простят и начнут свою жизнь уже совсем по-новому.
— Ну вот, ну вот, экой ты! — укоризненно воскликнула Грушенька. — Вот он такой точно ходил ко мне, — вдруг заговорит, а я ничего не понимаю. А один
раз так же заплакал, а теперь вот в
другой — экой стыд! С чего ты плачешь-то? Было бы еще с чего? — прибавила она вдруг загадочно и с каким-то раздражением напирая на свое словечко.
— Да-с, сбежала-с, я имел эту неприятность, — скромно подтвердил Максимов. — С одним мусью-с. А главное, всю деревушку мою перво-наперво на одну себя предварительно отписала. Ты, говорит, человек образованный, ты и сам найдешь себе кусок. С тем и посадила. Мне
раз один почтенный архиерей и заметил: у тебя одна супруга была хромая, а
другая уж чресчур легконогая, хи-хи!
— Отчего не поговорить? Дайте и
другим говорить. Коли вам скучно, так
другие и не говори, — вскинулась опять Грушенька, видимо нарочно привязываясь. У Мити как бы в первый
раз что-то промелькнуло в уме. На этот
раз пан ответил уже с видимою раздражительностью...
— Ото бардзо пенкне! (Вот так хорошо!) — крикнул
другой пан, и оба
разом осушили свои стаканы.
— Позвольте вас, милостивый государь, предупредить и еще
раз вам напомнить, если вы только не знали того, — с особенным и весьма строгим внушением проговорил прокурор, — что вы имеете полное право не отвечать на предлагаемые вам теперь вопросы, а мы, обратно, никакого не имеем права вымогать у вас ответы, если вы сами уклоняетесь отвечать по той или
другой причине.
Маленькая фигурка Николая Парфеновича выразила под конец речи самую полную сановитость. У Мити мелькнуло было вдруг, что вот этот «мальчик» сейчас возьмет его под руку, уведет в
другой угол и там возобновит с ним недавний еще разговор их о «девочках». Но мало ли мелькает совсем посторонних и не идущих к делу мыслей иной
раз даже у преступника, ведомого на смертную казнь.
Как
раз в это лето, в июле месяце, во время вакаций, случилось так, что маменька с сынком отправились погостить на недельку в
другой уезд, за семьдесят верст, к одной дальней родственнице, муж которой служил на станции железной дороги (той самой, ближайшей от нашего города станции, с которой Иван Федорович Карамазов месяц спустя отправился в Москву).
Но нашлись там как
раз в то время и еще несколько мальчиков, с которыми он и сошелся; одни из них проживали на станции,
другие по соседству — всего молодого народа от двенадцати до пятнадцати лет сошлось человек шесть или семь, а из них двое случились и из нашего городка.
— Именно! Ура! Вы пророк! О, мы сойдемся, Карамазов. Знаете, меня всего более восхищает, что вы со мной совершенно как с ровней. А мы не ровня, нет, не ровня, вы выше! Но мы сойдемся. Знаете, я весь последний месяц говорил себе: «Или мы
разом с ним сойдемся
друзьями навеки, или с первого же
разу разойдемся врагами до гроба!»
Ну, а ваш
друг Ракитин приходит всегда в таких сапогах и протянет их по ковру… одним словом, он начал мне даже что-то намекать, а вдруг один
раз, уходя, пожал мне ужасно крепко руку.
В последний год старик как
раз засел за апокрифические Евангелия и поминутно сообщал о своих впечатлениях своему молодому
другу.
Что же до всех этих трактирных криков во весь этот месяц, то мало ли
раз кричат дети али пьяные гуляки, выходя из кабаков и ссорясь
друг с
другом: „Я убью тебя“, но ведь не убивают же.
Но в этот
раз у него было особое, прехлопотливое дело, и он предчувствовал, как трудно ему будет заговорить о нем, а между тем он очень торопился: было у него еще
другое неотложное дело в это же утро в
другом месте, и надо было спешить.
Несколько
раз оба порывались что-то сказать, но останавливались и опять молча, пристально, как бы приковавшись, с странною улыбкой смотрели
друг на
друга; так прошло минуты две.