Неточные совпадения
И вот молодой
человек поселяется в доме такого отца, живет с ним месяц и
другой, и оба уживаются как не надо лучше.
Восторженные отзывы Дмитрия о брате Иване были тем характернее в глазах Алеши, что брат Дмитрий был
человек в сравнении с Иваном почти вовсе необразованный, и оба, поставленные вместе один с
другим, составляли, казалось, такую яркую противоположность как личности и характеры, что, может быть, нельзя бы было и придумать двух
человек несходнее между собой.
Было, однако, странно; их по-настоящему должны бы были ждать и, может быть, с некоторым даже почетом: один недавно еще тысячу рублей пожертвовал, а
другой был богатейшим помещиком и образованнейшим, так сказать,
человеком, от которого все они тут отчасти зависели по поводу ловель рыбы в реке, вследствие оборота, какой мог принять процесс.
В келье еще раньше их дожидались выхода старца два скитские иеромонаха, один — отец библиотекарь, а
другой — отец Паисий,
человек больной, хотя и не старый, но очень, как говорили про него, ученый.
В одни сутки я могу даже лучшего
человека возненавидеть: одного за то, что он долго ест за обедом,
другого за то, что у него насморк и он беспрерывно сморкается.
Теперь, с
другой стороны, возьмите взгляд самой церкви на преступление: разве не должен он измениться против теперешнего, почти языческого, и из механического отсечения зараженного члена, как делается ныне для охранения общества, преобразиться, и уже вполне и не ложно, в идею о возрождении вновь
человека, о воскресении его и спасении его…
— А чего ты весь трясешься? Знаешь ты штуку? Пусть он и честный
человек, Митенька-то (он глуп, но честен); но он — сладострастник. Вот его определение и вся внутренняя суть. Это отец ему передал свое подлое сладострастие. Ведь я только на тебя, Алеша, дивлюсь: как это ты девственник? Ведь и ты Карамазов! Ведь в вашем семействе сладострастие до воспаления доведено. Ну вот эти три сладострастника
друг за
другом теперь и следят… с ножами за сапогом. Состукнулись трое лбами, а ты, пожалуй, четвертый.
Он знал наверно, что будет в своем роде деятелем, но Алешу, который был к нему очень привязан, мучило то, что его
друг Ракитин бесчестен и решительно не сознает того сам, напротив, зная про себя, что он не украдет денег со стола, окончательно считал себя
человеком высшей честности.
—
Друг,
друг, в унижении, в унижении и теперь. Страшно много
человеку на земле терпеть, страшно много ему бед! Не думай, что я всего только хам в офицерском чине, который пьет коньяк и развратничает. Я, брат, почти только об этом и думаю, об этом униженном
человеке, если только не вру. Дай Бог мне теперь не врать и себя не хвалить. Потому мыслю об этом
человеке, что я сам такой
человек.
— Тот ему как доброму
человеку привез: «Сохрани, брат, у меня назавтра обыск». А тот и сохранил. «Ты ведь на церковь, говорит, пожертвовал». Я ему говорю: подлец ты, говорю. Нет, говорит, не подлец, а я широк… А впрочем, это не он… Это
другой. Я про
другого сбился… и не замечаю. Ну, вот еще рюмочку, и довольно; убери бутылку, Иван. Я врал, отчего ты не остановил меня, Иван… и не сказал, что вру?
— К чему же тут вмешивать решение по достоинству? Этот вопрос всего чаще решается в сердцах
людей совсем не на основании достоинств, а по
другим причинам, гораздо более натуральным. А насчет права, так кто же не имеет права желать?
— А хотя бы даже и смерти? К чему же лгать пред собою, когда все
люди так живут, а пожалуй, так и не могут иначе жить. Ты это насчет давешних моих слов о том, что «два гада поедят
друг друга»? Позволь и тебя спросить в таком случае: считаешь ты и меня, как Дмитрия, способным пролить кровь Езопа, ну, убить его, а?
Аграфена Александровна, ангел мой! — крикнула она вдруг кому-то, смотря в
другую комнату, — подите к нам, это милый
человек, это Алеша, он про наши дела все знает, покажитесь ему!
На
другой день я выпил-с и многого не помню-с, грешный
человек, с горя-с.
Кончил он опять со своим давешним злым и юродливым вывертом. Алеша почувствовал, однако, что ему уж он доверяет и что будь на его месте
другой, то с
другим этот
человек не стал бы так «разговаривать» и не сообщил бы ему того, что сейчас ему сообщил. Это ободрило Алешу, у которого душа дрожала от слез.
— И вот теперь, кроме всего, мой
друг уходит, первый в мире
человек, землю покидает. Если бы вы знали, если бы вы знали, Lise, как я связан, как я спаян душевно с этим
человеком! И вот я останусь один… Я к вам приду, Lise… Впредь будем вместе…
Положим, я, например, глубоко могу страдать, но
другой никогда ведь не может узнать, до какой степени я страдаю, потому что он
другой, а не я, и, сверх того, редко
человек согласится признать
другого за страдальца (точно будто это чин).
Дети, пока дети, до семи лет например, страшно отстоят от
людей: совсем будто
другое существо и с
другою природой.
За границей теперь как будто и не бьют совсем, нравы, что ли, очистились, али уж законы такие устроились, что
человек человека как будто уж и не смеет посечь, но зато они вознаградили себя
другим и тоже чисто национальным, как и у нас, и до того национальным, что у нас оно как будто и невозможно, хотя, впрочем, кажется, и у нас прививается, особенно со времени религиозного движения в нашем высшем обществе.
Ко всем
другим субъектам человеческого рода эти же самые истязатели относятся даже благосклонно и кротко, как образованные и гуманные европейские
люди, но очень любят мучить детей, любят даже самих детей в этом смысле.
Много было великих народов с великою историей, но чем выше были эти народы, тем были и несчастнее, ибо сильнее
других сознавали потребность всемирности соединения
людей.
А надо заметить, что жил я тогда уже не на прежней квартире, а как только подал в отставку, съехал на
другую и нанял у одной старой женщины, вдовы чиновницы, и с ее прислугой, ибо и переезд-то мой на сию квартиру произошел лишь потому только, что я Афанасия в тот же день, как с поединка воротился, обратно в роту препроводил, ибо стыдно было в глаза ему глядеть после давешнего моего с ним поступка — до того наклонен стыдиться неприготовленный мирской
человек даже иного справедливейшего своего дела.
Чтобы переделать мир по-новому, надо, чтобы
люди сами психически повернулись на
другую дорогу.
Ибо все-то в наш век разделились на единицы, всякий уединяется в свою нору, всякий от
другого отдаляется, прячется и, что имеет, прячет и кончает тем, что сам от
людей отталкивается и сам
людей от себя отталкивает.
И неужели сие мечта, чтобы под конец
человек находил свои радости лишь в подвигах просвещения и милосердия, а не в радостях жестоких, как ныне, — в объядении, блуде, чванстве, хвастовстве и завистливом превышении одного над
другим?
И если бы не обетование Христово, то так и истребили бы
друг друга даже до последних двух
человек на земле.
Вымолвил сие первее всех один светский, городской чиновник,
человек уже пожилой и, сколь известно было о нем, весьма набожный, но, вымолвив вслух, повторил лишь то, что давно промеж себя повторяли иноки
друг другу на ухо.
— Правда это, батюшка Дмитрий Федорович, это вы правы, что не надо
человека давить, тоже и мучить, равно как и всякую тварь, потому всякая тварь — она тварь созданная, вот хоть бы лошадь, потому
другой ломит зря, хоша бы и наш ямщик… И удержу ему нет, так он и прет, прямо тебе так и прет.
— Да-с, сбежала-с, я имел эту неприятность, — скромно подтвердил Максимов. — С одним мусью-с. А главное, всю деревушку мою перво-наперво на одну себя предварительно отписала. Ты, говорит,
человек образованный, ты и сам найдешь себе кусок. С тем и посадила. Мне раз один почтенный архиерей и заметил: у тебя одна супруга была хромая, а
другая уж чресчур легконогая, хи-хи!
— За французского известного писателя, Пирона-с. Мы тогда все вино пили в большом обществе, в трактире, на этой самой ярмарке. Они меня и пригласили, а я перво-наперво стал эпиграммы говорить: «Ты ль это, Буало, какой смешной наряд». А Буало-то отвечает, что он в маскарад собирается, то есть в баню-с, хи-хи, они и приняли на свой счет. А я поскорее
другую сказал, очень известную всем образованным
людям, едкую-с...
— Понимаю, понял и оценил, и еще более ценю настоящую вашу доброту со мной, беспримерную, достойную благороднейших душ. Мы тут трое сошлись
люди благородные, и пусть все у нас так и будет на взаимном доверии образованных и светских
людей, связанных дворянством и честью. Во всяком случае, позвольте мне считать вас за лучших
друзей моих в эту минуту жизни моей, в эту минуту унижения чести моей! Ведь не обидно это вам, господа, не обидно?
На что Грушенька объявила, что слышала и при
людях, слышала, как и с
другими говорил, слышала и наедине от него самого.
«Прежде, как я в трактире поил его, совсем было
другое лицо у
человека», — подумал Митя влезая.
Но нашлись там как раз в то время и еще несколько мальчиков, с которыми он и сошелся; одни из них проживали на станции,
другие по соседству — всего молодого народа от двенадцати до пятнадцати лет сошлось
человек шесть или семь, а из них двое случились и из нашего городка.
Между
другими торговками, торговавшими на своих лотках рядом с Марьей, раздался смех, как вдруг из-под аркады городских лавок выскочил ни с того ни с сего один раздраженный
человек вроде купеческого приказчика и не наш торговец, а из приезжих, в длиннополом синем кафтане, в фуражке с козырьком, еще молодой, в темно-русых кудрях и с длинным, бледным, рябоватым лицом. Он был в каком-то глупом волнении и тотчас принялся грозить Коле кулаком.
— А кто тебя знает, на что он тебе, — подхватила
другая, — сам должен знать, на что его тебе надо, коли галдишь. Ведь он тебе говорил, а не нам, глупый ты
человек. Аль правду не знаешь?
— Вот и видно сейчас хорошо воспитанного молодого
человека, — громко произнесла она, разводя руками, — а то что прочие-то наши гости: один на
другом приезжают.
Штабс-капитан, как бывший военный
человек, сам распорядился зарядом, всыпав самую маленькую порцию пороху, дробь же попросил отложить до
другого раза.
Ну, все равно как к старцу Зосиме на исповеди, и это самое верное, это очень подходит: назвала же я вас давеча схимником, — ну так вот этот бедный молодой
человек, ваш
друг Ракитин (о Боже, я просто на него не могу сердиться!
И что мне в том, что в рудниках буду двадцать лет молотком руду выколачивать, не боюсь я этого вовсе, а
другое мне страшно теперь: чтобы не отошел от меня воскресший
человек!
— Не надоест же
человеку! С глазу на глаз сидим, чего бы, кажется, друг-то
друга морочить, комедь играть? Али все еще свалить на одного меня хотите, мне же в глаза? Вы убили, вы главный убивец и есть, а я только вашим приспешником был, слугой Личардой верным, и по слову вашему дело это и совершил.
Из этих
других, старший — есть один из современных молодых
людей с блестящим образованием, с умом довольно сильным, уже ни во что, однако, не верующим, многое, слишком уже многое в жизни отвергшим и похерившим, точь-в-точь как и родитель его.
Если же могли почувствовать боль и жалость, что
человека убили, то, конечно, уж потому, что отца не убили: убив отца, не соскочили бы к
другому поверженному из жалости, тогда уже было бы иное чувство, не до жалости бы было тогда, а до самоспасения, и это, конечно, так.