Неточные совпадения
Но таким образом
еще усложняется первоначальное мое затруднение: если уж я, то есть сам биограф, нахожу, что и одного-то романа, может быть, было
бы для такого скромного и неопределенного героя излишне, то каково же являться с двумя и чем объяснить такую с моей стороны заносчивость?
Ведь знал же я одну девицу,
еще в запрошлом «романтическом» поколении, которая после нескольких лет загадочной любви к одному господину, за которого, впрочем, всегда могла выйти замуж самым спокойным образом, кончила, однако же, тем, что сама навыдумала себе непреодолимые препятствия и в бурную ночь бросилась с высокого берега, похожего на утес, в довольно глубокую и быструю реку и погибла в ней решительно от собственных капризов, единственно из-за того, чтобы походить на шекспировскую Офелию, и даже так, что будь этот утес, столь давно ею намеченный и излюбленный, не столь живописен, а будь на его месте лишь прозаический плоский берег, то самоубийства, может быть, не произошло
бы вовсе.
Впрочем, о старшем, Иване, сообщу лишь то, что он рос каким-то угрюмым и закрывшимся сам в себе отроком, далеко не робким, но как
бы еще с десяти лет проникнувшим в то, что растут они все-таки в чужой семье и на чужих милостях и что отец у них какой-то такой, о котором даже и говорить стыдно, и проч., и проч.
Скверно тем только, что русизм ужасный, француженок совсем
еще нет, а могли
бы быть, средства знатные.
Он ужасно интересовался узнать брата Ивана, но вот тот уже жил два месяца, а они хоть и виделись довольно часто, но все
еще никак не сходились: Алеша был и сам молчалив и как
бы ждал чего-то, как
бы стыдился чего-то, а брат Иван, хотя Алеша и подметил вначале на себе его длинные и любопытные взгляды, кажется, вскоре перестал даже и думать о нем.
Так как все
еще продолжались его давние споры с монастырем и все
еще тянулась тяжба о поземельной границе их владений, о каких-то правах рубки в лесу и рыбной ловли в речке и проч., то он и поспешил этим воспользоваться под предлогом того, что сам желал
бы сговориться с отцом игуменом: нельзя ли как-нибудь покончить их споры полюбовно?
Было, однако, странно; их по-настоящему должны
бы были ждать и, может быть, с некоторым даже почетом: один недавно
еще тысячу рублей пожертвовал, а другой был богатейшим помещиком и образованнейшим, так сказать, человеком, от которого все они тут отчасти зависели по поводу ловель рыбы в реке, вследствие оборота, какой мог принять процесс.
— Да
еще же
бы нет? Да я зачем же сюда и приехал, как не видеть все их здешние обычаи. Я одним только затрудняюсь, именно тем, что я теперь с вами, Федор Павлович…
— Да и отлично
бы было, если б он манкировал, мне приятно, что ли, вся эта ваша мазня, да
еще с вами на придачу? Так к обеду будем, поблагодарите отца игумена, — обратился он к монашку.
Следовало
бы, — и он даже обдумывал это
еще вчера вечером, — несмотря ни на какие идеи, единственно из простой вежливости (так как уж здесь такие обычаи), подойти и благословиться у старца, по крайней мере хоть благословиться, если уж не целовать руку.
В эти секунды, когда вижу, что шутка у меня не выходит, у меня, ваше преподобие, обе щеки к нижним деснам присыхать начинают, почти как
бы судорога делается; это у меня
еще с юности, как я был у дворян приживальщиком и приживанием хлеб добывал.
Ну-с, а прочее все
еще подвержено мраку неизвестности, хотя
бы некоторые и желали расписать меня.
— А вот далекая! — указал он на одну
еще вовсе не старую женщину, но очень худую и испитую, не то что загоревшую, а как
бы всю почерневшую лицом. Она стояла на коленях и неподвижным взглядом смотрела на старца. Во взгляде ее было что-то как
бы исступленное.
А старец уже заметил в толпе два горящие, стремящиеся к нему взгляда изнуренной, на вид чахоточной, хотя и молодой
еще крестьянки. Она глядела молча, глаза просили о чем-то, но она как
бы боялась приблизиться.
Вот почему автор книги об «Основах церковно-общественного суда» судил
бы правильно, если
бы, изыскивая и предлагая эти основы, смотрел
бы на них как на временный, необходимый
еще в наше грешное и незавершившееся время компромисс, но не более.
Да выше не могло
бы и быть отчаяния, по крайней мере для преступника русского, ибо русские преступники
еще веруют.
Во многих случаях, казалось
бы, и у нас то же; но в том и дело, что, кроме установленных судов, есть у нас, сверх того,
еще и церковь, которая никогда не теряет общения с преступником, как с милым и все
еще дорогим сыном своим, а сверх того, есть и сохраняется, хотя
бы даже только мысленно, и суд церкви, теперь хотя и не деятельный, но все же живущий для будущего, хотя
бы в мечте, да и преступником самим несомненно, инстинктом души его, признаваемый.
— Не совсем шутили, это истинно. Идея эта
еще не решена в вашем сердце и мучает его. Но и мученик любит иногда забавляться своим отчаянием, как
бы тоже от отчаяния. Пока с отчаяния и вы забавляетесь — и журнальными статьями, и светскими спорами, сами не веруя своей диалектике и с болью сердца усмехаясь ей про себя… В вас этот вопрос не решен, и в этом ваше великое горе, ибо настоятельно требует разрешения…
Умоляющая улыбка светилась на губах его; он изредка подымал руку, как
бы желая остановить беснующихся, и уж, конечно, одного жеста его было
бы достаточно, чтобы сцена была прекращена; но он сам как будто чего-то
еще выжидал и пристально приглядывался, как
бы желая что-то
еще понять, как
бы еще не уяснив себе чего-то.
— Петр Александрович, как же
бы я посмел после того, что случилось! Увлекся, простите, господа, увлекся! И, кроме того, потрясен! Да и стыдно. Господа, у иного сердце как у Александра Македонского, а у другого — как у собачки Фидельки. У меня — как у собачки Фидельки. Обробел! Ну как после такого эскапада да
еще на обед, соусы монастырские уплетать? Стыдно, не могу, извините!
— Да
еще же
бы с вашим батюшкой! Проклятый этот обед!
Сокровеннейшее ощущение его в этот миг можно было
бы выразить такими словами: «Ведь уж теперь себя не реабилитируешь, так давай-ка я им
еще наплюю до бесстыдства: не стыжусь, дескать, вас, да и только!» Кучеру он велел подождать, а сам скорыми шагами воротился в монастырь и прямо к игумену.
И вот
еще что: никак
бы ее барышней нельзя было назвать.
Теперь, как ты думаешь, вот ты сегодня пойдешь и ей скажешь: «Приказали вам кланяться», а она тебе: «А деньги?» Ты
еще мог
бы сказать ей: «Это низкий сладострастник и с неудержимыми чувствами подлое существо.
А коли я именно в тот же самый момент это все и испробовал и нарочно уже кричал сей горе: подави сих мучителей, — а та не давила, то как же, скажите, я
бы в то время не усомнился, да
еще в такой страшный час смертного великого страха?
— Держи, держи его! — завопил он и ринулся вслед за Дмитрием Федоровичем. Григорий меж тем поднялся с полу, но был
еще как
бы вне себя. Иван Федорович и Алеша побежали вдогонку за отцом. В третьей комнате послышалось, как вдруг что-то упало об пол, разбилось и зазвенело: это была большая стеклянная ваза (не из дорогих) на мраморном пьедестале, которую, пробегая мимо, задел Дмитрий Федорович.
Было и
еще что-то в ней, о чем он не мог или не сумел
бы дать отчет, но что, может быть, и ему сказалось бессознательно, именно опять-таки эта мягкость, нежность движений тела, эта кошачья неслышность этих движений.
Знатоки русской женской красоты могли
бы безошибочно предсказать, глядя на Грушеньку, что эта свежая,
еще юношеская красота к тридцати годам потеряет гармонию, расплывется, самое лицо обрюзгнет, около глаз и на лбу чрезвычайно быстро появятся морщиночки, цвет лица огрубеет, побагровеет может быть, — одним словом, красота на мгновение, красота летучая, которая так часто встречается именно у русской женщины.
Он нахмурил брови, стиснул зубы, неподвижный взгляд его стал как
бы еще неподвижнее, упорнее, ужаснее…
Говорил он о многом, казалось, хотел
бы все сказать, все высказать
еще раз, пред смертною минутой, изо всего недосказанного в жизни, и не поучения лишь одного ради, а как
бы жаждая поделиться радостью и восторгом своим со всеми и вся, излиться
еще раз в жизни сердцем своим…
— То ли
еще узрим, то ли
еще узрим! — повторили кругом монахи, но отец Паисий, снова нахмурившись, попросил всех хотя
бы до времени вслух о сем не сообщать никому, «пока
еще более подтвердится, ибо много в светских легкомыслия, да и случай сей мог произойти естественно», — прибавил он осторожно, как
бы для очистки совести, но почти сам не веруя своей оговорке, что очень хорошо усмотрели и слушавшие.
Слова его, конечно, были как
бы и нелепые, но ведь Господь знает, что в них заключалось-то, в этих словах, а у всех Христа ради юродивых и не такие
еще бывают слова и поступки.
— Слушай, я разбойника Митьку хотел сегодня было засадить, да и теперь
еще не знаю, как решу. Конечно, в теперешнее модное время принято отцов да матерей за предрассудок считать, но ведь по законам-то, кажется, и в наше время не позволено стариков отцов за волосы таскать, да по роже каблуками на полу бить, в их собственном доме, да похваляться прийти и совсем убить — все при свидетелях-с. Я
бы, если
бы захотел, скрючил его и мог
бы за вчерашнее сейчас засадить.
Промелькнула и
еще одна мысль — вдруг и неудержимо: «А что, если она и никого не любит, ни того, ни другого?» Замечу, что Алеша как
бы стыдился таких своих мыслей и упрекал себя в них, когда они в последний месяц, случалось, приходили ему.
Или,
еще лучше, на человека, которому ужасно
бы хотелось вас ударить, но который ужасно боится, что вы его ударите.
Если б обрадовался, да не очень, не показал этого, фасоны
бы стал делать, как другие, принимая деньги, кривляться, ну тогда
бы еще мог снести и принять, а то он уж слишком правдиво обрадовался, а это-то и обидно.
— Ах, Боже мой, какая тут низость? Если б обыкновенный светский разговор какой-нибудь и я
бы подслушивала, то это низость, а тут родная дочь заперлась с молодым человеком… Слушайте, Алеша, знайте, я за вами тоже буду подсматривать, только что мы обвенчаемся, и знайте
еще, что я все письма ваши буду распечатывать и всё читать… Это уж вы будьте предуведомлены…
— В прошлый раз
еще лучше выходило, — заметил женский голос. — Вы спели про корону: «Была
бы моя милочка здорова». Этак нежнее выходило, вы, верно, сегодня позабыли.
— Я
бы не то
еще мог-с, я
бы и не то
еще знал-с, если
бы не жребий мой с самого моего сыздетства.
Оно пусть ложесна, но я
бы дозволил убить себя
еще во чреве с тем, чтобы лишь на свет не происходить вовсе-с.
Тут случилась неожиданность: Алеша вдруг чихнул; на скамейке мигом притихли. Алеша встал и пошел в их сторону. Это был действительно Смердяков, разодетый, напомаженный и чуть ли не завитой, в лакированных ботинках. Гитара лежала на скамейке. Дама же была Марья Кондратьевна, хозяйкина дочка; платье на ней было светло-голубое, с двухаршинным хвостом; девушка была
еще молоденькая и недурная
бы собой, но с очень уж круглым лицом и со страшными веснушками.
— А для них разве это что составляет-с, по ихнему характеру, который сами вчера изволили наблюдать-с. Если, говорят, Аграфену Александровну пропущу и она здесь переночует, — не быть тебе первому живу. Боюсь я их очень-с, и кабы не боялся
еще пуще того, то заявить
бы должен на них городскому начальству. Даже бог знает что произвести могут-с.
— Утром? Я не говорил, что утром… А впрочем, может, и утром. Веришь ли, я ведь здесь обедал сегодня, единственно чтобы не обедать со стариком, до того он мне стал противен. Я от него от одного давно
бы уехал. А ты что так беспокоишься, что я уезжаю. У нас с тобой
еще бог знает сколько времени до отъезда. Целая вечность времени, бессмертие!
Между тем находились и находятся даже и теперь геометры и философы, и даже из замечательнейших, которые сомневаются в том, чтобы вся вселенная или,
еще обширнее — все бытие было создано лишь по эвклидовой геометрии, осмеливаются даже мечтать, что две параллельные линии, которые, по Эвклиду, ни за что не могут сойтись на земле, может быть, и сошлись
бы где-нибудь в бесконечности.
— Уж конечно, объясню, не секрет, к тому и вел. Братишка ты мой, не тебя я хочу развратить и сдвинуть с твоего устоя, я, может быть, себя хотел
бы исцелить тобою, — улыбнулся вдруг Иван, совсем как маленький кроткий мальчик. Никогда
еще Алеша не видал у него такой улыбки.
К тому же страдание и страдание: унизительное страдание, унижающее меня, голод например,
еще допустит во мне мой благодетель, но чуть повыше страдание, за идею например, нет, он это в редких разве случаях допустит, потому что он, например, посмотрит на меня и вдруг увидит, что у меня вовсе не то лицо, какое, по его фантазии, должно
бы быть у человека, страдающего за такую-то, например, идею.
Если
бы все было как на сцене, в балете, где нищие, когда они появляются, приходят в шелковых лохмотьях и рваных кружевах и просят милостыню, грациозно танцуя, ну тогда
еще можно любоваться ими.
А между тем ты
бы мог
еще и тогда взять меч кесаря.
Да и так ли
еще: сколь многие из этих избранников, из могучих, которые могли
бы стать избранниками, устали наконец, ожидая тебя, и понесли и
еще понесут силы духа своего и жар сердца своего на иную ниву и кончат тем, что на тебя же и воздвигнут свободное знамя свое.
То есть, если я
бы завтра и не уехал (кажется, уеду наверно) и мы
бы еще опять как-нибудь встретились, то уже на все эти темы ты больше со мной ни слова.